Как живете, дети?

Глава III. Сделать обстоятельства человечными (10 мая)

Познать себя как человека

Ты открываешь дверь моего кабинета. Каждый день в это время я жду тебя.

— Входи!.. Как дела?

— Хорошо! — отвечаешь.

Твой взгляд переходит на кинопроектор.

— Хочешь посмотреть фильм?

Это я готовлю специально для тебя. Скоро мы вместе будем смеяться над глупым волком, который никак не может поймать умного зайца.

До конца учебного года осталось пять дней. Мы расстанемся с тобой, мальчик, опять на три месяца. Но как мы с тобой прожили все прошедшие учебные дни — шагнули ли мы дальше: ты — в мир знаний и развития, я — в своем искусстве воспитания?

Вначале ты не хотел оставаться со мной. Боялся? Да, по-моему, ты боялся меня. А вдруг этот Шалва Александрович накричит на тебя или... Но ты вскоре убедился, что мне приятно с тобой быть, играть, заниматься. Я встречал тебя с улыбкой, радостно и прощался с уговором: «А как быть завтра? Ты придешь? Ну отлично, жду в это же время!» И ты приходил, нет, бежал ко мне без опоздания.

Ты начал навещать меня и дома. Приводила тебя мама, которую ты просил: «Пойдем к Шалве Александровичу!» «Но он же занят, наверное, или отдыхает... Неудобно!» — пыталась переубедить мама. «Ничего, я не буду ему мешать, просто посмотрю, что он делает!» Мама краснела, когда я открывал вам дверь: «Понимаете, не дает покоя!» Мы беседовали о разном, ты порой помогал мне в каких-то хозяйственных делах, скажем разместить книги на полках. А потом мы садились и играли с тобой в шахматы. Да, да, именно в шахматы! Ты выигрывал у меня, но и проигрывал тоже, однако все это происходило на таком мужском уровне, что ни ты, ни я не огорчались поражениям.

Все твои одноклассники любят меня, я это чувствую на каждом шагу — как они общаются со мной, как с полуслова меня понимают, как выполняют мои поручения, как защищают меня. Видишь ли, я нуждаюсь в вашей защите, может быть, порой даже больше, чем вы сами нуждаетесь в моем покровительстве. Помнишь, как однажды вошла в класс завуч школы, ей что-то не понравилось у нас, и она обратилась ко мне, выражая свое недовольство: «На что это похоже! Приведите в порядок немедленно!» И тут Эка, спокойная, уравновешенная девочка, скромная и застенчивая, встала и твердым, требовательным голосом произнесла: «Мзия Самуеловна, мы все очень просим Вас впредь таким тоном не обращаться к нашему учителю!» А она умный педагог: «Простите, ребята! Извините, Шалва Александрович! Я не хотела обидеть Вас и Ваших учеников!» Она пожала мне руку и вышла из класса.

К чему я вспомнил эту историю? Да, твои товарищи любят меня. Но ты, мальчик, я чувствую, привязался ко мне крепче других.

Почему?

Конечно же, есть этому причина, и мне не трудно теперь это объяснить. Не трудно потому, что я знаю о тебе все, почти все, чтобы ставить педагогический диагноз. Отец твой в отчаянии от твоих неудач грубил тебе: «Читай нормально!.. Думай и говори так, а то...» И ты часто прятался от него под кровать. Старший брат тоже не баловал тебя: «Уходи... Отстань... Дурак... Кретин!» Во дворе ребята без охоты включали тебя в игру и выгоняли из нее при первом же случае нарушения порядка. Мать ласкала тебя, успокаивала, но больше она ничего не могла сделать.

О тебе, мой мальчик, я знаю еще и другое. Ты вовсе не злой мальчишка, у тебя доброе сердце, умеющее любить, уважать, ценить, благодарить. Но среда, в которой ты находился, заставляла, вынуждала тебя поступать именно наоборот.

Надо же защищать себя, когда нападают, восстанавливать ущемленное достоинство! Скажет кто-то тебе: «Кретин!» (а это слово, ты чувствуешь, вовсе не ласковое) — ты говоришь обидчику то же самое и бьешь его кулаками по голове. А тот начинает кричать: «Мама!» И взволнованная мать обидчика тоже не скупится на грубости: «Тебя нельзя выпускать из дома! Вот недоразвитый!» И ты показываешь ей язык.

Вот как складываются твои отношения с окружающими.

Разве это радостное детство?

А один твой сосед уверял меня: «Он несносный! Бьет наших детей! Ни с кем не ладит! Не умеет играть, только мешает детям!»

Вначале, когда в прошлом году я впервые познакомился с тобой, я был озадачен, я был не подготовлен к работе с тобой. Школа обычно старается избавиться от детей, с которыми трудно работать. Таких детей причисляют к разным категориям, каждая из которых именуется медицинским термином, и отправляют в разные специальные школы. Не сомневаюсь, мой мальчик, иной педагог поступил бы так же в твоем случае. Вначале я было подумал, что уже через месяц-другой ты усвоишь правила поведения в школе, научишься читать, писать, считать. Но я ошибся: моя методика, способствующая успешному развитию всех остальных, не оказала на тебя прямого благотворного влияния, результат никого не обнадеживал. Ты оставался пугливым и дерзким, а учебный год закончился так, что ты научился называть только несколько букв и рисовать несуразные кривые, называя их домом.

«Нужно оставить его в классе на второй год!» — советовали мне некоторые коллеги. Но оставить ребенка на второй год в классе не соответствует моим педагогическим взглядам. Даже на заре своей педагогической деятельности, когда на такие случаи я смотрел с позиции «мне было бы легче», я был далек от мысли оставлять младшего школьника на второй год. Теперь же никто не сможет уговорить меня в пользу такой меры. Ребенку трудно, он сам не понимает, в каком состоянии находится, он больной, только эта болезнь совершенно другого рода, чем обычные болезни, которые лечат врачи. Она подвластна только педагогической терапии. Какая будет польза ребенку от того, что он второй год посидит в том же классе, но уже вместе с другими детьми? Это же не кинофильм какой-нибудь, который он готов смотреть хоть 10 раз подряд! Ему сразу наскучит все, а с ним будут обращаться как со второгодником и потому — негодником. И он станет еще хуже, станет действительно «трудным», а учителям будет дан повод оправдывать безрезультатность своих стараний: видите, он такой, с ним ничего не поделаешь!

Нет, мальчик, я не оставлю тебя в классе на второй год! Как же я буду смотреть тогда в глаза моей педагогической совести? Ведь скажет мне она: «Ну зачем, учитель, избавился ты от своего долга? Зачем оставляешь без своего присмотра, на чужое попечение ни в чем не повинного, беспомощного маленького человека?» Мне будет всегда стыдно встречаться с тобой в будущем на улицах нашего города, я буду прятаться от тебя, чтобы не наказывал меня своей доброй улыбкой, а может быть, и усмешкой озлобленного человека.

Но я считаю своим долгом не просто переводить тебя из класса в класс, но, самое главное, обязательно доставлять тебе радость познания и счастье общения с людьми.

Вот почему встречаемся мы каждый день.

Для тебя эта встреча, может быть, просто приятное времяпрепровождение, но для меня (нет, я не жалуюсь и не хвастаюсь) — сложнейший педагогический труд и мучительный поиск индивидуальной, сугубо частной, экстраординарной педагогики...

Что я еще знаю о тебе?

Помнишь, в сентябре я повел тебя к одному человеку? Тебе я сказал: «Если хочешь, пойдем вместе со мной, мне надо навестить своего товарища! По дороге поедим мороженое!» А этот дядя заговорил с тобой, вовлек тебя в какую-то игру, задавал вопросы. Дядя тебе понравился. И этот дядя — этот профессор-дефектолог — сказал мне: «Будет трудно, но нет ничего невозможного!» Заключение известного специалиста меня окрылило, в тот день я был безгранично счастлив...

Знаешь, где я еще был? В той больнице, где ты родился. Со мной говорил главный врач: были осложнения, роды были трудные, и ты при рождении получил травму. А как могут проявиться симптомы этой травмы в ребенке? Врач объяснил мне: ребенок может проявлять слабоволие, агрессивность, возбудимость, возникнут сложности в учении. Такие симптомы в этом ребенке нельзя считать наследственными — заверил меня врач. В переводе на язык педагогики заверение врача для меня означало: «Ищи методику, верь, что рано или поздно он станет воспитуемым и обучаемым!»