Аня из Шумящих Тополей

— Я думаю, что ты прелесть, — сказала Аня, слегка рассмеявшись и перебирая своими изящными, тонкими пальцами золотые кудри Хейзл. Полюбить Хейзл было совсем нетрудно.

Хейзл изливала Ане душу в башне Шумящих Тополей, откуда был виден висящий над гаванью молодой месяц и сумрак майского вечера, заполняющий темно-красные бокалы растущих , под окнами тюльпанов.

— Давайте не будем пока зажигать свет, — попросила Хейзл, и Аня согласилась:

— Не будем. Так приятно, когда темнота — твой друг, правда? А когда зажигаешь свет, она становится твоим врагом и смотрит на тебя сердито и обиженно.

— Я могу воображать что-нибудь в этом роде, но мне никогда не выразить мои мысли так красиво, — простонала Хейзл в муках восторга. — Вы говорите языком фиалок, мисс Ширли.

Хейзл не смогла бы дать абсолютно никаких объяснений относительно того, что она имеет в виду, но это было неважно. Главное, звучало так поэтично.

Комната в башне была в этот день единственным спокойным местом во всем доме. Утром Ребекка Дью сказала с затравленным видом:

— Мы должны оклеить новыми обоями парадную гостиную и комнату для гостей наверху, перед тем как здесь состоится собрание дамского благотворительного комитета, — и тотчас вынесла и вывезла всю мебель из обеих этих комнат, чтобы было где развернуться обойщику, который затем отказался прийти раньше чем на следующий день. Шумящие Тополя были пустыней беспорядка с единственным оазисом покоя в башне.

Хейзл Марр, как говорится, «совсем потеряла голову» из-за Ани. Марры были новыми людьми в Саммерсайде, куда они переехали этой зимой из Шарлоттауна. Хейзл, «октябрьская блондинка», как она любила себя называть, с золотисто-бронзовыми волосами и карими глазами, ни на что, по утверждению Ребекки Дью, не годилась, с тех пор как обнаружила, что красива. Однако она пользовалась успехом, особенно у юношей, находивших ее глаза и кудри совершенно неотразимыми.

Ане она нравилась. В начале этого вечера Аня была утомлена и смотрела на мир немного пессимистично, как это бывает после долгих часов однообразной работы в классе, но теперь почувствовала себя отдохнувшей. Что подействовало на нее — дующий в окно майский ветерок, напоенный сладким ароматом цветущих яблонь, или болтовня Хейзл, — она вряд ли могла бы сказать. Вероятно, то и другое вместе. Хейзл вызывала у Ани воспоминания о собственной ранней юности с ее восторгами, идеалами, романтическими видениями.

Хейзл схватила Анину руку и благоговейно прижалась к ней губами.

— Я ненавижу всех, кого вы любили до меня, мисс Ширли. Я ненавижу всех, кого вы любите сейчас. Я хочу владеть вами безраздельно.

— Не кажется ли тебе, дорогая, что ты несколько неразумна? Ведь сама ты любишь не только меня. Как насчет Терри, например?

— Ах, мисс Ширли, именно об этом я и хотела с вами поговорить. Я больше не могу выносить это молча. Не могу! Я должна с кем-нибудь поговорить — с кем-нибудь, кто понимает. Позавчера вечером я вышла из дома и все ходила и ходила вокруг пруда всю ночь… Ну, почти всю; до двенадцати, во всяком случае. Я выстрадала все, все.

Хейзл выглядела так трагично, как только позволяли ей круглое бело-розовое лицо, обрамленные длинными ресницами глаза и ореол золотистых кудрей.

— Что ты, Хейзл, дорогая! Я думала, вы с Терри так счастливы теперь, когда все решено.

В том, что Аня так думала, не было ее вины. На протяжении предыдущих трех недель в разговорах с ней Хейзл бурно восторгалась Терри Гарландом, поскольку позиция Хейзл заключалась в следующем: какой смысл иметь поклонника, если нельзя с кем-нибудь о нем поговорить?

— Все так думают, — с глубокой горечью отозвалась Хейзл. — Ах, мисс Ширли, жизнь, похоже, полна неразрешимых проблем. Иногда у меня такое чувство, словно я хотела бы лечь где-нибудь — где угодно, — сложить руки и никогда больше ни о чем не думать.

— Но, моя дорогая девочка, что же случилось?

— Ничего… и все. Ах, мисс Ширли, можно мне рассказать вам об этом? Можно мне излить вам всю мою душу?

— Конечно, дорогая.

— Мне, право же, негде излить душу, — жалобно продолжила Хейзл. — Если, конечно, не считать моего дневника. Вы позволите мне показать вам когда-нибудь мой дневник, мисс Ширли? В нем я раскрываюсь до конца. И все же я не могу писать о том, что горит в моей душе. Это… это душит меня!

Хейзл драматическим жестом схватилась за горло.

— Конечно, я посмотрю твой дневник, если ты этого хочешь. Но что же вышло между тобой и Терри?

— Ax, Терри! Мисс Ширли, поверите ли вы мне, если я скажу, что Терри кажется мне незнакомым? Незнакомым! Кем-то, кого я никогда прежде не видела, — добавила Хейзл, чтобы тут не могло быть никакой ошибки.

— Но, Хейзл, я думала, ты любишь его. Ты говорила…

— О, я знаю. Я тоже думала, что люблю его. Но теперь я понимаю, что все это была ужасная ошибка. Ах, мисс Ширли, вы не можете представить, как тяжела моя жизнь… как невыносима.

— Мне тоже знакомо это состояние, — сказала Аня сочувственно, вспоминая Роя Гарднера.

— Ах, мисс Ширли, я уверена, что люблю его не настолько глубоко, чтобы выйти за него замуж. Я осознала это теперь — теперь, когда слишком поздно. Просто меня околдовал лунный свет, и мне показалось, что я люблю Терри. Я уверена, что если бы не луна, я попросила бы дать мне время подумать. Но у меня просто вскружилась голова. Теперь я это понимаю. Ах, я убегу! Я сделаю что-нибудь отчаянное!

— Но, Хейзл, дорогая, если ты чувствуешь, что совершила ошибку, почему не сказать ему прямо…

— Ах, мисс Ширли, я не могу! Это убило бы его; он просто обожает меня. Право же, нет никакого выхода из этого положения. А Терри начинает говорить о свадьбе. Только подумайте, ведь я еще совсем ребенок! Мне всего лишь восемнадцать. Все друзья, которым я сказала по секрету о моей помолвке, поздравляют меня, и это такой фарс! Они считают Терри завидным женихом, так как он получит десять тысяч долларов, когда ему исполнится двадцать пять. Эти деньги оставила ему его бабушка. Как будто меня интересует такая презренная вещь, как деньги ! Ах, мисс Ширли, почему это такой корыстный мир? Почему?

— Я полагаю, что он корыстен в некоторых отношениях, но не во всех, Хейзл. А если у тебя такие чувства к Терри… что ж, все мы совершаем ошибки. Порой бывает очень трудно разобраться в собственных желаниях…

— Ах, не правда ли? Я знала, что вы поймете. Я и вправду думала, что люблю его, мисс Ширли. Когда я впервые увидела его, то просто сидела и не сводила с него глаз целый вечер. Волны накатывали на меня, когда наши взгляды встречались. Он был так красив… хотя даже тогда я подумала, что волосы у него чересчур кудрявые, а ресницы слишком белесые. Одно это должно было предостеречь меня. Но я всегда и во все вкладываю всю свою душу. Я такая впечатлительная. Я ощущала легкую дрожь восторга всякий раз, когда он близко подходил ко мне. А теперь я не чувствую ничего. Ничего! Ах, мисс Ширли, я постарела за эти последние недели. Постарела! Я почти ничего не ем, с тех пор как помолвлена. Мама могла бы это подтвердить. Я уверена, что не настолько люблю его, чтобы выйти за него замуж. В чем другом я еще могу сомневаться, но это я знаю твердо.

— Тогда тебе не следует…

— Даже в тот лунный вечер, когда он сделал мне предложение, я думала о том, какое платье надену, когда пойду на маскарад к Джоуне Прингль. Я думала, как было бы чудесно нарядиться «королевой мая»[61] и прийти в бледно-зеленом платье с темно-зеленым поясом, в венке из бледно-пунцовых роз и с жезлом, увитым малюсенькими розочками и увешанным розовыми и зелеными лентами. Это было бы прелестно, правда? А потом дядя Джоуны взял да и умер, и она не смогла устроить маскарад, так что все было зря… Но суть в том, что если мои мысли так блуждали, я, очевидно, не была влюблена в него, не правда ли?

61

«Королева мая» — девушка, избранная за красоту «королевой» в первомайских народных играх; коронуется венком из цветов.