Страница 22 из 67
Полина не смеет сделать абсолютно ничего без позволения матери. Она не может сама купить себе одежду — даже пару чулок. Все приводится представлять на высочайшее одобрение миссис Гибсон, и все должно носиться до тех пор, пока не будет перелицовано дважды. У Полины четвертый год все та же единственная шляпа.
Миссис Гибсон не выносит ни малейшего шума в доме, ни единого дуновения свежего ветерка. Говорят, она ни разу в жизни не улыбнулась — я, во всяком случае, еще никогда не поймала ее на этом и, когда смотрю на нее, часто спрашиваю себя, что случилось бы с ее лицом, если бы на нем вдруг появилась улыбка. У Полины даже нет своей спальни. Ей приходится спать в одной комнате с матерью и вскакивать по ночам чуть ли не каждый час, чтобы растереть ей спину, или дать таблетку, или приготовить грелку с горячей водой — горячей , а не чуть теплой! — или взбить подушку, или выяснить, что за странные звуки доносятся с заднего двора. Миссис Гибсон спит днем, а по ночам изобретает задания для Полины.
Однако Полина ничуть не озлобилась. Она ласкова, бескорыстна и терпелива. И я рада, что у нее есть хотя бы собака, которую она любит. Завести эту собаку — единственное, что Полине удалось сделать по своему желанию, да и то только потому, что незадолго до этого в городке кого-то обокрали и миссис Гибсон подумала, что собака будет защитой от воров. Полина скрывает от матери свою привязанность к этому животному. Миссис Гибсон терпеть не может собаку, но никогда не заводит речь о том, чтобы от нее избавиться, хотя часто жалуется, что та приносит в дом кости.
Но теперь мне наконец-то представляется случай сделать Полине подарок. Я собираюсь подарить ей выходной день, хотя для меня это будет означать отказ от субботней поездки в Зеленые Мезонины.
Когда я зашла к ним сегодня, то сразу заметила, что Полина плакала. Миссис Гибсон не стала долго держать меня в неведении относительно причины этих слез.
— Полина хочет уехать и бросить меня одну. Добрая, благодарная дочь у меня, не правда ли, мисс Ширли?
— Всего лишь на один день, мама! — сказала Полина, подавляя рыдание и силясь улыбнуться.
— «Всего лишь на один день!» Только послушайте, что она говорит! Ну, вы-то, мисс Ширли, знаете, каковы мои дни… каждый знает, каковы мои дни. Но вы не знаете… пока не знаете, мисс Ширли, и я надеюсь, никогда не узнаете, каким долгим может быть день, когда страдаешь.
Мне прекрасно известно, что миссис Гибсон не испытывает сейчас никаких страданий, поэтому я даже не старалась выразить сочувствие.
— Я, конечно же, нашла бы кого-нибудь, кто остался бы с тобой, мама, — сказала Полина. — Понимаете, — обратилась она ко мне, — в следующую субботу моя кузина Луиза будет праздновать свою серебряную свадьбу в Уайт-Сендс. Она очень хочет, чтобы я приехала. Я была подружкой у нее на свадьбе, когда она выходила за Мориса Хилтона. И я с таким удовольствием съездила бы к ней теперь, если бы мама дала на это согласие.
— Если я должна умереть в одиночестве, ничего не поделаешь, — вздохнула миссис Гибсон. — Я оставляю это на твоей совести, Полина.
Я знала, что сражение проиграно для Полины с той минуты, когда миссис Гибсон «оставила это на ее совести». Миссис Гибсон всю жизнь добивалась своего, «оставляя все на совести» того или иного человека. Я слышала, что много лет назад кто-то хотел жениться на Полине, но миссис Гибсон воспрепятствовала браку тем, что «оставила последствия на совести» Полины.
Полина вытерла глаза, улыбнулась через силу и снова взялась за старое платье, которое переделывала, — из отвратительно некрасивой ткани в зеленую и черную клетку.
— Ну, только не дуйся, Полина, — сказала миссис Гибсон. — Терпеть не могу людей, которые надуваются. И изволь пришить воротник к этому платью. Поверите ли, мисс Ширли, она хотела сделать платье без воротника! Эта сумасбродка носила бы декольте, если бы я ей позволила.
Я взглянула на бедную Полину с ее стройной шейкой — все еще округлой и довольно красивой, — закрытой высоким воротником из жесткого тюля.
— Платья без воротников входят сейчас в моду, — заметила я.
— Платья без воротников, — решительно заявила миссис Гибсон, — неприличны.
Замечу в скобках: на мне было платье без воротничка.
— А кроме того, — продолжила миссис Гибсон так, словно одно имело непосредственное отношение к другому, — мне всегда не нравился Морис Хилтон. Его мать была урожденная Крокетт. Он никогда не имел никакого понятия о приличиях… Куда и где он целовал свою жену! Вечно выбирал самые неподходящие места!
(Ты уверен, Гилберт, что целуешь меня в подходящие места? Боюсь, миссис Гибсон сочла бы, например, заднюю часть шеи совершенно неподходящим местом.)
— Но, мама, ты же знаешь, это было в тот день, когда она лишь чудом не попала под копыта коней Харви Уайтера, которые понесли на лугу возле церкви. Вполне естественно, что Морис был взволнован.
— Полина, прошу, не спорь со мной. Я по-прежнему считаю, что ступени церкви — неподходящее место для того, чтобы целоваться. Но разумеется, мое мнение больше никого не интересует. Все хотят, чтобы я умерла. Что ж, в могиле для меня места хватит. Я знаю, какая я для тебя обуза. Никто не пожалеет обо мне, если я умру. Я никому не нужна.
— Не говори так, мама, — взмолилась Полина.
— Буду говорить! Вот ведь ты собираешься пойти на эту серебряную свадьбу, хотя знаешь, что я возражаю.
— Мама, дорогая, я не пойду… Я даже не думала идти, если ты не согласишься. Не волнуйся так…
— Вот как? Я не могу даже немного поволноваться, чтобы оживить мое скучное существование?.. Надеюсь, вы еще не уходите, мисс Ширли?
Я чувствовала, что если задержусь немного дольше, то или сойду с ума, или дам пощечину этой беззубой старухе, у которой нос почти смыкается с подбородком. Так что я сказала, что мне нужно идти проверять контрольные работы.
— — Ах, ну конечно, две старухи вроде нас не такое уж приятное общество для молодой девушки, — вздохнула миссис Гибсон. — Полина не очень приветлива сегодня — а? Полина? — да, не очень приветлива. Я не удивляюсь, что мисс Ширли не хочет побыть у нас подольше.
Полина вышла со мной на крыльцо. Лунный свет озарял ее маленький садик и сверкал на поверхности гавани. Пленительно легкий ветерок шептал что-то яблоне, усыпанной пушистыми белыми цветами. Во всем ощущалась весна… весна! Даже миссис Гибсон не могла запретить цвести старым сливам… А кроткие серо-голубые глаза Полины были полны слез.
— Мне так хотелось пойти на серебряную свадьбу Луизы, — сказала она с долгим вздохом безнадежной покорности судьбе.
— Вы пойдете, — твердо заявила я.
— О нет, дорогая! Я не могу пойти. Бедная мама никогда не согласится отпустить меня. Я просто постараюсь выбросить это из головы… Какая сегодня красивая луна, правда? — добавила она громче и более оживленным тоном.
— Никогда не слышала, чтобы что-нибудь хорошее вышло из того, что люди таращатся на луну, — отозвалась из гостиной миссис Гибсон. — Хватит тебе щебетать, Полина, иди сюда и подай мне мои красные тапочки, обшитые мехом. Эти туфли ужасно жмут мне ноги. Но никому нет дела до того, как я страдаю.
Я почувствовала, что мне, действительно, нет дела до того, как она страдает. Бедная милая Полина! Но выходной день у нее будет, и она поедет на серебряную свадьбу своей кузины. Я, Анна Ширли, говорю это!
Вернувшись домой, я рассказала Ребекке Дью и вдовам все о своем визите, и мы неплохо позабавились, придумывая всякие чудесные колкости, которые я могла бы сказать миссис Гибсон. Тетушка Кейт полагает, что мне не удастся заставить миссис Гибсон отпустить Полину в Уайт-Сендс, но Ребекка Дью в меня верит.
— Во всяком случае, если уж вы не сможете, так, значит, никто не может, — сказала она.
Недавно я ужинала у миссис Прингль, супруги мистера Томаса Прингля, — той самой, что когда-то не захотела сдать мне комнату. (Ребекка говорит, что я самый «выгодный» жилец, о каком ей только доводилось слышать, поскольку меня так часто приглашают в другие дома на обеды и ужины.) Я очень рада, что она не взяла меня тогда к себе. Хоть она и приятная, и голос у нее мягкий и мурлыкающий, и «прославляют ее у ворот» пироги ее[24], но ее дом не Шумящие Тополя, и стоит он не в переулке Призрака, и сама она не тетушка Кейт, тетушка Четти и Ребекка Дью, вместе взятые. Я люблю всех трех и собираюсь жить у них следующие два года. В столовой мой стул носит название «стул мисс Ширли», и тетушка Четти сказала мне, что, когда меня нет, Ребекка Дью все равно ставит на стол четвертый прибор, чтобы мое место «не выглядело так сиротливо». Иногда чувства тетушки Четти немного осложняют наши взаимоотношения, но, по ее словам, теперь она понимает меня и знает, что я никогда не обижу ее умышленно.
24
Перифраза библейского стиха: «Да прославят ее у ворот дела ее» (Притчи, гл. 31, стих 31).