Темная Душа

Она собирала созревшие яблоки, раскладывала их по большим корзинам - те, что получше, собиралась продать. Из тех, что менее приглядны, с червоточинками, вмятинами, сварить джем. Яблоки у Анны были сладкие, чудесные, на рынке пользовались спросом.

Высыпая из фартука в корзину спелые, налившиеся соком плоды, она услышала вопль такой силы, как будто кого-то заживо потрошили ржавым мясницким ножом.

Вырываясь из распахнутых настежь окон и открытой двери домика Анны, вопль повторился. Анна бросилась к крыльцу. Внутри была Катриона. Она стояла в ночной рубашке у разобранной кровати, на которой полчаса назад спала как младенец, когда Анна заглядывала проверить ее.

Увидев вбегающую мать, несчастная раскрыла рот и завопила хуже прежнего. Она была страшно напугана. Чем, Анна не понимала.

- Катриона, что?!!!

- Ма...ма.... - девушка задышала прерывисто, указывая рукой на живот, - там....

- Что там? - Анна подбежала, попыталась обнять дочку, но та толкнула ее и высоко задрала подол рубашки.

- Там змея, - зашептала она, всовывая палец в пупок, - она шевелится. Жрет меня. Кусает. Больно, мама! Достань ее!!!!

Закричав, Катриона пятернями сжала собственный живот, стала рвать на нем кожу.

- Достань, достань, достань змею!!!

- Дочка, тихо! - мать ловила ее за руки. - Там нет змеи! Нет!

- Есть, есть!! Аа-а-а-а-а!!! Она меня ест!! Где Бойс?!!!

- Убери руки! - в самое ухо крикнула ей Анна. Помогло - Катриона дернулась и впала в ступор. - Дай, посмотрю.

Она приложила ладонь к расцарапанному животу. Секунда - и почувствовала ощутимый толчок.

"Не услышал меня Бог" - Сердце матери ухнуло в ледяную пропасть. Ребенок снова брыкнулся.

- Позови Бойса, мама, - тяжко взмолилась Катриона, - пусть достанет змею. Пожалуйста!

- Как же, достанет! - зарыдала Анна, - Он ее в тебя посадил, глупая!

Катриона смотрела на нее несколько мгновений, потом закатила глаза и осела на пол в глубоком обмороке.

"Опять ночью не спал", - с холодной, рассудительной усталостью констатировала факт Элеонора, входя в комнату сына. Она застала его лежащим на диване, полностью одетым.

Он не слышал, как мать вошла, рассматривал свой злополучный блокнот, который ни на минуту не выпускал из рук. Никогда. Элеонора поборола в себе страстное желание вырвать у него блокнот и швырнуть его в камин.

- Доброе утро, Лайонел, - поздоровалась она официальным тоном, - Еще не ложился?

- А, мама? - встрепенулся он, бросил блокнот, вскочил, одернул помятый жилет, отряхнул брюки, - Что ты, конечно ложился! Уже встал. Видишь, и постель заправил.

"Лжец".

Он поцеловал ее в щеку. Замялся на секунду, как школяр перед учительницей, которого та сейчас будет распекать за плохое поведение.

- Давай, садись.

Она позволила ему усадить себя за стол.

- Хочешь воды? - Бойс захлопотал вокруг нее, забеспокоился. - Чаю еще не принесли. Но я сейчас попрошу кого-нибудь из прислуги это сделать. Эй! Есть там кто? Мэри!

Он пошел к дверям.

- Вернись, Лайонел. Не надо чаю.

Он послушно вернулся и сел.

"Ему еще хуже, - мать придирчиво рассматривала сына. Лицо его носило все признаки моральных страданий - складки у рта, потемневшие глазные впадины, щетина на подбородке, которую забывают сбривать, затравленный вид, - Похож на оголодавшего, побитого нищего. Надеюсь, скоро это закончится".

Они достаточно времени прожили в ее родном поместье на Равнине, в области Дамфрис и Галлоуэй, почти у самой границы с английской Камбрией - далеко-далеко от Тэнес Дочарн. Элеонора сначала радовалась (насколько вообще можно было радоваться в создавшейся ситуации), что сын глубоко и болезненно переживает произошедшее. Его муки совести свидетельствовали ей, что Лайонел - не окончательный мерзавец, имеет шанс на искупление. Но страдания затягивались. Он вроде жил, дышал, ходил, разговаривал, однако вкус к жизни утратил окончательно. Вон, даже спать забывает. Надо отдать ему должное - старается доказать матери обратное. Суетится, беседует, пытается позаботиться. Но она-то знает - его живость напускная, мертвая...

Скорее бы молодость взяла свое, скорее бы его отпустило.

Бойс вздохнул с надрывом, как вздохнул бы столетний старец, придавленный прожитыми годами, но не парень двадцати двух лет от роду.

Брать свое молодость, кажется, не собирается.

- Папа написал нам, - сказала она, сметая со скатерти увядшие лепестки роз, неведомо откуда взявшиеся здесь.

- О! - он обнял себя руками, отчего уменьшился в размерах и показался Элеоноре совсем мальчишкой. Ее пронзило чувство жалости. - Что говорит? Ругает нас?

- Нет, не ругает больше. Папа у нас - большой дипломат. Все уладил с Джойсами. Ты женишься в октябре на Дейдре.

Она не сводила с него глаз и заметила эффект своих слов - по телу сына прошла судорога. Он со стула едва не свалился, но заставил себя натянуто улыбнуться, отчего маска скорби, застывшая на его лице, стала для нее почти не переносимой.

- В октябре - хорошо. Лишь бы погода удалась, - выдавил Бойс.

- Ты согласен?

- Согласен, - он стал вовсе жалким.

- Готов?

- Мама, я готов жениться хоть на еже, лишь бы все наладилось.

- Что наладилось, сынок?

- Ты стала доброй, как раньше. Не мучилась из-за моего проступка.

Ее накрыло волной нежности к нему. Ей захотелось прижать к себе его непутевую, взлохмаченную голову, утешить, успокоить своего мальчика. Но не пришло еще время. Существовал барьер, который возник между ними помимо ее воли. Возник в тот день, когда в церкви Элеонора увидела Катриону.

- Ладно, - поднялась мать, - Наступит время и все пойдет на лад. Поспи, Лайонел. Ты ведь глаз не сомкнул со вчерашнего дня - одежда на тебе та же, что и за ужином.

Ранним утром по крутой дороге, опушенной порыжелыми метелками трав, к поместью Тэнес Дочарн поднималась женщина, закутанная в шерстяной платок.

В поместье давно не спали. Во внутреннем дворике кипела работа - он был начисто выметен старательными слугами, базальтовые плиты у крыльца и мощеные дорожки вымыты. Каменщик ремонтировал местами просевший цоколь фонтана, выполненного в виде греческого юноши в крылатых сандалиях, держащего в руках рог, из которого в бассейн падала вода. Молодой садовник то ли постригал кусты шиповника у стен, то ли пялился на горничную - та протирала тряпкой стекла окна на первом этаже и строила парню глазки. В конюшне, как повелось, ругались конюхи, фыркали и топали лошади. Пахло овсом, увядающими цветами, из труб тянуло дымом и ароматом жарящегося на вертелах мяса.

Женщина приблизилась к металлическим, украшенным ажурными завитками воротам, стала смотреть во двор.

- Анна? - узнал ее привратник, - ты чего здесь?

- Пусти, Брайс, - попросила женщина, - у меня дело к вашим...

- Какое дело? Что-то на продажу принесла?

- Да, - женщина поплотнее закуталась в шаль.

- А где твоя поклажа?

Женщина растерянно затеребила тесемки платка.

- Ох, совсем запуталась. Я не продавать... Я деньги получить... Харриет брала у меня яблоки, велела сегодня за деньгами зайти. Еще ей травы несу, коренья, они у меня в переднике.

- Проходи, раз так, - привратник отпер предусмотренную рядом с воротами кованую калитку и впустил в нее Анну, добродушно бубня себе под нос, - коренья и травы понадобятся к пиру. Хозяин привозит скоро будущих родственников. Видишь - готовимся. Свадьба у нас, Анна, пристроим, наконец, сорванца.

- А когда свадьба? - осторожно спросила Анна, ступая по сверкающей чистотой дорожке стоптанными башмаками.

- Говорят, в конце октября будет, но точно мне откуда знать? Иди вон туда, видишь, Грейс окна моет, она кликнет для тебя Харриет.

Она пошла сквозь просторный двор. У широких дверей поместья, выполненных из темного дуба, инкрустированных благородной бронзой стоял мажордом в синей ливрее и следил за прислугой. Вместо того, чтобы идти к Грейс, торчащей в окне и занятой флиртом с садовником, Анна двинулась прямо к нему.