Чертополох. Лесовичка

Мой горький вздох не остался незамеченным — тяжёлая рука тут же опустилась мне на плечо и кривоплечий шепнул:

— Если почувствую, что хитришь, лесовичка, то рассержусь. Усекла?

Вместо ответа я лишь мотнула головой в сторону образовавшегося просвета между деревьями — в нём как раз виднелись угол больше чем наполовину вкопанного в землю старого дома и колодец с журавлём. Кривоплечий предостерегающе поднял руку, и воины позади нас замерли как по волшебству, а ещё через пару мгновений четверо ратников, повинуясь короткому приказу командира, осторожно двинулись в обход дома, держа оружие наготове. Я же, видя их осторожную и вместе с тем хищную повадку, впервые порадовалась тому, что все дорогие мне люди уже спят в сырой земле: мёртвым всё равно, и даже амэнцы не смогут им навредить…

А ведь если б Ирко был жив, он бы наверняка бросился мне на помощь, да только что бы он мог противопоставить вооружённым до зубов амэнцам, кроме своей воистину медвежьей силы и рогатины?.. Нет, «Карающие» не убили бы его сразу — за непокорство быстрой смертью от них не отделаешься!!! Они бы ранили его, скрутили по рукам и ногам, а потом заставили бы смотреть, как их товарищи по очереди насилуют меня… Именно так амэнцы поступили с моим братом, которого отец, уходя защищать стены города, оставил с семьёй. Один из «Карающих» держал связанного Мику за волосы, а остальные изгалялись над матерью и старшей сестрой…

А если бы от лесной лихорадки год назад не умерла Мали — моя единственная отрада, моя кровиночка! — кривоплечий, заполучив в свои лапы кроху, мог бы из меня верёвки вить!.. Из-за страха за жизнь дочки я бы пошла на всё что угодно: на животе перед к ним ползала бы, сапоги бы ему выцеловывала… Так уж получается, что больше всего боятся те, кому есть что терять, но мне по воле предков страшиться уже нечего… Я свободна как в своём выборе, так и в своей смерти…

— Что же ты одна в такой глухомани живёшь?.. — Выслушавший доклад вернувшихся разведчиков глава отряда опять повернулся ко мне. — А если помощь понадобится или звери дикие?

В его хрипловатом голосе сквозь привычную иронию проступило что-то, похожее на сочувствие, но на меня внезапная жалость амэнского душегуба подействовала точно шпоры, загнанные в бока породистой лошади. Убаюканная было память уже напомнила мне, чего стоят как улыбки, так и любые слова «Карающих»!

— Помощи не жду, а что до диких зверей, так от них я зла не видела. Разве что от людей…

Услышав такую дерзость, кривоплечий наградил меня новым, уже совсем нехорошим, пристальным взглядом и медленно произнёс:

— Человек человеку — волк, это правда, вот только как до этой истины додумалась лесная дикарка?

Бездонная глубина глаз поседевшего до времени амэнца стала действительно страшной, и я поспешила отвести взгляд. Нечего ему до поры до времени знать, что творится у меня в душе.

— У меня мужа разбойники изранили. Прямо на тракте…

Это была правда. Далеко не вся, конечно, но кривоплечему, на моё счастье, хватило и этого. Задумчиво кивнув, он тут же потерял ко мне интерес, переключив своё начальственное внимание на рассыпавшихся по моему подворью подчинённых.

Следующий час я, сидя на завалинке, с полнейшим безразличием наблюдала, как амэнцы в пух и прах разносят моё хозяйство. Они умудрились утопить в колодце ведро, ради супа свернули головы моим лучшим несушкам, окончательно повалили тын и в поисках укропа и лука вытоптали сапогами весь огород. Даже из сарая доносилось возмущённое меканье коз напополам с печальным коровьим мычанием, и лишь стоящие на отшибе стройные ряды ульев не пострадали — то ли амэнцы не любили мёд, то ли опасались пчелиных жал…

Не успела как следует задуматься над этим вопросом, как из открытого окошка, под которым я сидела, раздался жалобный звяк разбитой миски, и я наконец-то ощутила… Нет, не возмущение, а обычное удивление: ну как ратники могут быть такими криволапыми?.. Хотя, в общем-то, к чему амэнцам осторожничать — не своё, не жалко, но вот я… Я ведь и на огород, и на кур, и на дом столько сил положила — работала не разгибаясь, а теперь мне всё равно. Наверное, потому, что вечными хлопотами я старалась отгородиться от собственной памяти, а теперь это не нужно, да и ничего действительно ценного в доме нет, по-настоящему дорогие для меня вещи я храню в тайнике среди разросшихся за банькой лопухов. Обретённая после пожара и побега из Реймета привычка долгие годы даже мне самой казалась совершенно глупой, а теперь получается, что я всё это время подспудно ожидала чего-то подобного…

И теперь пришёл час напомнить самой себе, что мое имя — не Эрка, а Энейра, я знаю историю и географию, умею правильно говорить, бегло читаю и пишу, а заодно легко могу пояснить значения гербов знатных крейговских семейств. Эти навыки и имя совершенно не вяжутся с засевшей в лесной глуши, одевающейся по-мужски дикаркой с кое-как заплетённой растрёпанной косой, но я была такой не всегда.

Мой отец, Мартиар Ирташ, происходил из рода пусть и небогатого, но древнего. Тем не менее на нашем гербе красовались не мифические чудовища или хищные птицы, а вставал на дыбы разорвавший узду конь. Отец, как и его деды и прадеды, всем занятиям предпочитал воинское, а ещё раз в год он брал всю семью в княжеский замок — там главы благородных родов, целуя руку сидящему на троне Крейговскому Владыке, вновь повторяли свою клятву верности. От домашних же требовалось не ударить в грязь лицом, а потому я с малолетства была приучена носить длинные юбки и тесные, тяжёлые платья, а ещё держаться с достоинством, невзирая на окружающий и удивляющий тебя шум, блеск и гам… И это у меня очень неплохо получалось, но ровно до тех пор, пока в материнское воспитание не вмешивалась прабабка — она сама воспитала отца, потерявшего родителей ещё в малолетстве, и теперь жила с нами. Несмотря на почтенный возраст и покрытое морщинами лицо, она оставалась сухой и подвижной, точно ртуть, а её интересы простирались далеко за пределы дома. Нарсия Ирташ смыслила в колдовстве и хорошо разбиралась в травах, а потому каждый день ходила в больницу для бедных, находившуюся на попечении жриц Малики. Там она вскрывала нарывы и учила молоденьких жриц готовить мази и накладывать компрессы, а потом, так и не растратив всех жизненных сил, возвращалась домой и, увидев, как мать учит нас вышивать бисером, не выдерживала:

— Эльмина, ну зачем ты растишь из девочек садовые цветы? Они ведь совершенно бесполезны!!!

Мать на эту гневную тираду лишь вежливо улыбалась.

— Я так не думаю, матушка. Красота умягчает сердце и радует душу.

— Угу, — услышав такое или подобное замечание, прабабка распалялась ещё больше. — Вот только много ли останется от такой красоты, когда придут ненастье и град?! А?

Вид рассыпающей громы и молнии крошечной прабабки был грозен и смешон одновременно, и мы с Элгеей, не выдержав, начинали хихикать, прячась за пяльцами. Мать бросала на нас осуждающий взгляд, а Нарсия между тем продолжала:

— Если уж решила растить из детей цветы, то воспитывай не розы и лилии, а чертополох! Этому колючему сорняку ни град, ни засуха нипочём, и даже если конь его затопчет, он найдёт в себе силы распрямиться!

Произнеся очередное восхваление живучести сорняков, прабабка величественно удалялась из комнаты, а мать, возведя очи горе, только и могла произнести.

— О, боги…

Вечный спор матери и прабабки разрешила сама жизнь — отец получил назначение в находящийся на границе с Аманом Реймет и, конечно же, забрал нас всех с собой. Прячущийся за стенами столетней крепости городок оказался маленьким, почти игрушечным, особенно если сравнивать его с тем же Ильйо, но я полюбила его сразу и всей душой. Прихотливо извивающиеся улочки Реймета отличались какой-то уютной чистотой, а обитатели городка были намного приветливей жителей столицы. Они никогда не суетились, не толкались впопыхах, а неожиданный вопрос сопливой девчонки вызывал у них не глухое раздражение, а улыбку и желание помочь. А ещё они оказались удивительными мастерами: не только возле крошечных лавочек, но и подле входной двери обычного дома можно было стоять часами, любуясь резьбой, в которой причудливо переплетались древесные ветви, цветы и птицы…