Страница 9 из 43
Мы здесь лишь на миг, пусть он звучит,
Словно слова молитвы.
Все, кроме любви, вся наша жизнь так далеко.
Слезы рисуют дорожки на моих щеках, когда Китнисс подходит и ложится рядом, сама кладет голову мне на колени. Она прикрывает глаза, а ее губы все еще шевелятся, произнося последние слова.
Я, я не один, но без тебя просто никто.
Мои пальцы касаются ее нежной кожи, глажу Китнисс по лбу, по щекам, прячу за ухо прядь выбившихся волос. Ее руки снова обхватывают живот, поглаживая его. Я почти уверен, что внутренние органы повреждены.
Эта клетка станет нашей могилой.
Тишина, и только мерное дыхание задремавшей Китнисс нарушает полное беззвучие окружающего меня мира.
Мы под землей, спрятаны ото всех под слоем камня и отгорожены стеной охраны.
Наши тела искалечат и изуродуют, душу вывернут наизнанку, кромсая ее на мелкие куски.
Китнисс всхлипывает во сне, на кончиках ее ресниц блестят не высохшие слезы.
Секунды, которые, кажется, остановили свой бег, по-прежнему безжалостны, – ночь приближается, как и час расплаты.
Я слышал крики Джоанны, когда Антониус и остальные насиловали ее. Звонкий голос Победительницы до сих пор временами звучит в ушах. Китнисс не переживет подобного. Она слишком чистая, слишком светлая. Антониус сломает ее…
Одной рукой я глажу Китнисс по волосам, а второй сжимаю в пальцах свою подушку. Спину ломит, хорошо бы прилечь. Перевожу взгляд на грязно-серую наволочку, в которую укутана подушка. Кое-где пятна крови. Все вокруг меня в крови.
Это начало агонии.
Из клетки нет выхода. Смерть стоит у прозрачной стены, я уже вижу ее оскал и слышу, как рвется ткань на рубашке Китнисс, оголяя ее хрупкое тело. Над ней надругаются, заставят пройти через унижения и страдания.
И все равно убьют.
Тупик. Беспросветная мгла.
Выхода нет. Костлявая с косой уже на пороге.
Крепче сжимаю в руке подушку и поднимаю ее с кровати. Переношу через голову Китнисс, аккуратно положив ее ей на грудь. Китнисс не просыпается, только недовольно морщится, отчего ее брови почти сходятся на переносице.
Я не знаю другого способа спасти ее.
– Я люблю тебя, – шепчут мои губы. – Больше жизни люблю…
Подушка опускается на лицо Китнисс, и я придавливаю ее сверху, перекрывая доступ воздуха. Китнисс мгновенно просыпается и дергается, ее руки взлетают вверх, накрывая мои ладони, а острые ногти впиваются в мою кожу.
Давлю сильнее, напрягая колени и приподнимая их, пытаясь вдавить Китнисс в подушку снизу. Различаю ее сдавленные попытки вдохнуть, глухой хрип и отчаянно громкое биение сердца. Не отпускаю – на моей стороне преимущество: Китнисс не ожидала нападения.
Мои кисти кровоточат, разодранные ее ногтями, а руки уже дрожат от напряжения, но Китнисс все не затихает – она урывками хватает воздух и не прекращает борьбу за свою жизнь.
Секунда. Еще секунда. Мгновения, которые заканчиваются громким вздохом Китнисс – мои нервы не выдерживают, и я отпускаю подушку, позволяя Китнисс скинуть ее. Она сразу же оказывается на ногах, отскакивая в сторону.
Я не двигаюсь, не пытаюсь догнать ее.
– Пит! – вскрикивает Китнисс, прокашлявшись и едва обретая способность ровно дышать. – Ты! Ты пытался убить меня!
Не оправдываюсь, прижимая к груди злосчастную подушку, и утыкаюсь в нее лицом. Выхода нет. Тупик. Тупик.
Я не вижу, что делает Китнисс, вокруг стоит давящая тишина, а я различаю только редкий стук своего ноющего сердца.
Не верю сам себе, когда понимаю, что теплая ладонь Китнисс ложится на мое голое плечо.
– Пит? – зовет она, но я не реагирую. – Пит!
Я не могу посмотреть на нее. Что я скажу? Я жалок и подавлен. Я ведь действительно пытался ее убить, отнять жизнь у единственного существа на свете, без которого я не смогу жить.
Я слаб. Я ничтожен.
– Пит!
Китнисс дергает меня за плечо, заставляя повернуться в ее сторону. Она вырывает из моих рук подушку и швыряет ее куда-то в сторону. Поднимаю на нее обреченные глаза, плохо вижу из-за пелены слез.
– Не смей так делать! – грозно говорит она, я нерешительно моргаю. – Я запрещаю тебе выбирать за меня, понял? Ты не имеешь на это права! – она толкает меня, ощутимо ударяя кулаком прямо в язвы на предплечье. Потревоженные раны отзываются адским пламенем, охватившим руку, но это спасительная боль: сосредоточившись на ней, я немного прихожу в себя.
Смахиваю с глаз слезы, различая, наконец, лицо Китнисс. Она не плачет, смотрит с осуждением.
– Прости… – шепчу я.
Китнисс соскакивает с места.
– Ты собираешься умереть здесь? – спрашивает она. – Собираешься позволить Антониусу добить тебя там, где Сноу не смог?
– Мы оба покойники… – слабо спорю я.
Китнисс злится. Не понимаю, откуда в ней, такой хрупкой, столько внутреннего огня, который распаляет и ее саму, и, кажется, добирается до меня.
– Я не сдамся, – заявляет она. – Когда-нибудь весь этот ад закончится, нас оставят в покое, отпустят…
– Нет! - я тоже начинаю злиться, встаю следом за ней. – Никто нас не отпустит, Китнисс! Оглянись! Мы заперты в клетке! Заперты навсегда!
Она подлетает ко мне, с силой толкая в грудь. От неожиданности я отступаю назад, упираясь спиной в холодную каменную стену.
– Даже если так, даже если мы погибнем здесь… Не смей сдаваться раньше времени! Не смей!..
Внезапно ее огонек гаснет, и Китнисс переходит на шепот.
– Не смей…
Она плачет, я обнимаю ее за плечи и прижимаю к себе. Китнисс покорна, не скидывает моих рук.
Мы обречены, но если она готова бороться, я буду бороться вместе с ней. До конца.
До последнего вздоха.
***
К ночи никто не приходит. Я растерян, Китнисс удивлена. Что это, новый, более изощренный способ насилия? Ожидание неизбежного, растянутое и оттого еще более напряженное?
Минует день, за ним следующий. За все это время в камеры не заглянул ни один охранник. Это становится все меньше похоже на случайность: или нас всех решили уморить голодом, или наверху – на столь желанной и недосягаемой свободе – что-то происходит.
Вчера я слышал раскаты грома, отголоски которого добрались и до наших подземелий. Китнисс считает, что это не гром, а взрывы. Я не настолько оптимист – месяцы лишений начисто отбили у меня веру в светлое будущее.
Стараясь сберечь силы, никто из заключенных не общается между собой: нас не тянет на разговоры и обсуждение происходящего, каждый лежит на своей койке и молча коротает оставшиеся дни.
Временами Китнисс различает чьи-то голоса и крики, но ни я, ни Джоанна ничего не замечаем: у Джо повреждено левое ухо, а у меня вторые сутки не прекращается сильнейшая головная боль, так что я просто неспособен сосредоточиться на чем-то.
Почти все время я рядом с Китнисс: держу ее за руку, дотрагиваюсь до волос или, как сейчас, пристраиваюсь вдоль ее тела, когда она спит, обнимая за талию. Сама она ведет себя отстраненно – не касается меня первой, не пытается обнять или даже сказать что-то ласковое.
Ей снятся кошмары, и я знаю, что мой образ преследует ее в этих снах. Для ее незащищенной души насилие, совершенное над телом, оказалось слишком тяжелым ударом. Ночами Китнисс плачет, а я делаю вид, что крепко сплю, чтобы не стеснять ее своими неловкими извинениями, но сам, бывает, часами лежу, упершись взглядом в ее затылок и чувствуя, как родное тело содрогается от слез.
***
К третьей ночи жажда становится почти непереносимой. При каждом вдохе горло режет битым стеклом, а в теле слабость и полная апатия.
Шум снаружи стал чаще и громче: похоже, на Капитолий обрушились проливные дожди, гром повторялся несколько раз; но то, как порой дрожали стены моей камеры, вселило в меня призрачную, но такую желанную надежду – это не дождь. Снаружи идет война. И от того, кто победит, зависит, выживем ли мы все, удастся ли нам увидеть когда-нибудь бескрайнее небо над головой.
Не нахожу себе места: я бы многое отдал за глоток воды, хоть за маленькую каплю. Неожиданное решение предлагает Джоанна: она окрикивает меня и Китнисс, и, поддерживая друг друга, мы добираемся до стекла. Лысая девушка победно улыбается, показывая нам свою руку – на ее запястье красуется свежая почти круглая рана.