Страница 32 из 43
Она сглатывает, старается унять разбежавшееся сердцебиение. Неуверенно кивает, но я принимаю и это. Не тороплю.
В моем собственном теле пожар, но пусть это пламя горит и дальше: зарываюсь лицом в ее распущенные волосы, и Китнисс несмело сплетает наши пальцы. Мы вместе и теперь женаты. Время лечит любые раны, затянется и ее…
***
Китнисс резко отстраняется, выбираясь из моих объятий, и, прижав руку ко рту, бросается прочь из гостиной.
Беспокойно потираю глаза, осматриваясь. В окно льется ласковый свет нового дня, огонь в камине догорел, но дом еще не растерял свое уютное тепло.
Странный, почти булькающий звук, доносящийся с кухни, вызывает у меня тревогу. Следую за Китнисс, обнаруживая ее, склонившейся над раковиной. Ее рвет. Я не чувствую смущения, скорее беспокойство: мы ели одно и то же, но мой желудок не капризничает.
Жду, пока ей станет лучше, подаю полотенце, обмываю раковину.
Китнисс сидит на стуле, обреченно смотря на махровую ткань в руках. Присаживаюсь рядом.
– Ты отравилась?
Она неопределенно пожимает плечами.
– Может, тебе стоит прилечь? Тошнота пройдет, если…
Запинаюсь. Мысли приходят в беспокойное движение, когда я вспоминаю, что Китнисс в последнее время часто, бывало, выскальзывала из комнаты, торопясь в ванную. Я всегда считал, что она моется, списывал все на ее зацикленность на чистоте…
– Китнисс, тебя не первый раз рвет?
Она вскидывает на меня раздраженный взгляд, но все-таки кивает.
Слышу, как громче начинает биться мое сердце, предчувствуя беду. Картинка складывается, как паззл, и я сам не понимаю, почему не замечал этого раньше. Усилившийся аппетит, несвойственная Китнисс плаксивость, резкие перепады настроения и повторяющаяся тошнота. Округлившийся живот.
Прикусываю губы, не решаясь задать главный вопрос. Наша жизнь изменится до неузнаваемости, если ответ окажется утвердительным.
– Китнисс, мне неловко, но я должен спросить…
Она кивает, разрешая, но отходит к окну, открывая форточку: вдыхает свежий воздух, подавляя новый приступ.
– Когда у тебя последний раз были женские дни?
Китнисс резко оборачивается, смиряя меня возмущенным взглядом: ее щеки становятся пунцовыми от стыда, а брови недовольно сходятся на переносице.
– Когда, Китнисс?
Она не отвечает, но отводит взгляд. Я подмечаю, как румянец сменяется болезненной бледностью. Китнисс громко сглатывает, опуская удивленные глаза на свой живот.
– Ты беременна…
Я сам не знаю, вопрос это или утверждение. Китнисс качает головой, с мольбой взирая на меня.
«Нет…»
Я не знаю, что могу сказать, чтобы успокоить ее. У нас будет ребенок. Мальчик или девочка. Его мать – Китнисс, а отец…
Теперь моя очередь начинать молиться.
Отзывы и кнопочка “нравится”?))
Не забываем быть активными))))
========== 09 ==========
Комментарий к 09
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
не бечено
Во мне какая-то странная отстраненность, я будто со стороны смотрю на Китнисс и собственное тело, которое лежит рядом с ней на кровати. Сколько жидкости может выплакать один человек? Моя жена, наверняка, бьет все рекорды: с тех пор, как я догадался об ее интересном положении, она практически не прекращает реветь – дни напролет, часы, мучительно долго и душераздирающе беззвучно. Только ночами, поддавшись усталости, ее сознание отключается, и тогда она только вздрагивает от неприятных снов, но хотя бы не плачет, доводя себя до измождения.
Между нами стена непонимания: все мои слова и утешения разбиваются о невидимую преграду – толстую и прочную, даже если я не могу ее потрогать. Сперва я думал, что Китнисс боится только того, что отцом ребенка окажется кто-то из насильников, но чуть позже пришло понимание истинной причины ее беспокойства: она вообще не готова быть матерью. В ее чреве зреет маленький человечек, а Китнисс только и делает, что оплакивает свою загубленную жизнь.
Именно в тот момент, когда меня осенило, как на самом деле обстоят дела, я и понял, что сам положил несколько кирпичей в кладку стены: мне обидно, что жена не хочет иметь детей. Моих детей. Я корю себя и оправдываю ее, но червячок недовольства продолжает поедать душу с левой стороны: еще немного и доберется до сердца.
Переворачиваюсь на бок, рассматривая бледное даже в полумраке лицо Китнисс: она спит на удивление спокойно, похоже сегодня кошмары не слишком ее донимают. Скольжу взглядом по злосчастному бинту – вечному напоминанию о пережитом – скорее всего, рана под ним уже затянулась, но жена не снимает повязку, страдая сама и попрекая меня.
Хочется протянуть руку и коснуться ее щеки, но мне снова нельзя – мне вновь запрещено нарушать ее уединение. Я скучаю, странно – быть так близко и в тоже время так далеко. Китнисс меня любит. Я люблю ее, но снова между нами пропасть, расходящаяся все дальше – еще немного и преисподняя разверзнется под ногами. Снова.
Я выбираюсь из кровати и иду топить печь: простые домашние дела помогают отвлечься. Сначала дрова: вчера я забыл принести новую партию, так что, натянув куртку, выхожу в морозное утро, топая по серому снегу. В сбитом из досок сарае, приютившемся за домом, с одной стороны стопками до самой крыши выложены поленья, а с другой навалена большая куча угля. Складываю, сколько входит в прихваченное ведро, и несколько рубленых деревяшек прижимаю к груди, фиксируя их рукой. Топаю обратно, вывалив нехитрую поклажу на холодную печь, после чего возвращаюсь в сарай, набирая два ведерка черных углей.
Вычищаю золу, укладываю дрова с бумагой и поджигаю. Пока греется чайник и готовится тесто для пирога, приходит время высыпать в печь уголь. Руки все делают механически, и я использую это, чтобы подумать.
Китнисс нужна моя поддержка, я должен быть ей опорой, как в брачной клятве, которую я произнес перед огнем: «в горе и в счастье»… Ей страшно. Но мне ведь тоже. Только, вероятно, нас пугают разные вещи. Я как-то быстро свыкся с мыслью о том, что кто бы ни оказался отцом ребенка, я буду любить его как своего и заботиться о нем. А Китнисс? Что если для нее малыш станет вечным напоминанием об ужасе, через который она прошла? Какого это видеть в лице своего сына черты насильника, поглумившегося над тобой?
Я замираю, размазывая рукой сажу по лицу, пораженный странной и страшной мыслью: а не лучше бы, чтобы… ребенка не было. Не рисковать, играя в «мой или не мой малыш», а просто позволить Китнисс самой сделать выбор. Это ее тело и ее… право выбрать.
Вздрагиваю, когда за спиной раздаются чуть слышные шаги: Китнисс серой тенью пробирается к столу. Недлинное черное платьице, неизменные белые шерстяные носки – жена выглядит почти маленькой девочкой, очень грустной и ранимой.
– Привет.
Она кивает и, не глядя на меня, усаживается на стул. Мою руки, суечусь, расставляя перед ней чай и рисовую кашу.
– Поешь пока это, пирог будет только через пару часов.
Китнисс снова кивает: она замкнулась в себе и утопает в боли и сомнениях. Неужели я настолько слаб и эгоистичен, чтобы, лелея собственное тщеславное желание «плодиться и размножаться», я буду принуждать жену к тому же?
Подставляю свой стул поближе к ее и сажусь, протягивая к Китнисс руки.
– Слушай, нам надо поговорить…
Она, наконец, поднимает на меня красные от постоянных слез глаза. Ее кожа неестественно светлая, только щеки полыхают розовыми болезненными пятнами.
– Ты можешь дать мне руку?
Китнисс переводит взгляд на мою протянутую ладонь и, почти не медля, тянется ко мне. Ее пальцы холодные, и я сжимаю их, надеясь согреть.
– Сегодня должна приехать доктор Меллер, – говорю я. Китнисс дергается, но я не отпускаю. – Да, я позвонил ей, другого выбора не было! Это… само не рассосется. Звать чужого врача мне не хотелось, а она уже осматривала тебя, вот я и подумал… В общем, не важно, Китнисс, дело в другом: если доктор подтвердит твою беременность… Что мы будем делать?