Страница 71 из 93
Я слышал истории о том, что стоит нарушить режим: опоздание или неявка на работу в шахту, попытка покинуть Дистрикт, – и невинное украшение на руке становится оружием, убивающим без осечки. В каждый браслет вмонтирована игла, которая в случае необходимости впрыскивает в кровь изрядную порцию яда. И все, ты труп.
Свое скромное жилище я вижу издалека – серый, неприглядный, такой же как соседние, двухэтажный дом, изогнувшийся буквой «Г». Это около сорока небольших квартирок для заключенных: на каждого человека полагается одна комната с балконом. Душ и туалет один на шесть квартир – их тут называют блоками. В одном доме по семь жилых блоков.
На входе меня встречает дежурный в военной форме – все-таки несколько солдат приглядывают за нами, так, на всякий случай.
– Мелларк, тебе письмо, – сообщает дежурный.
Я вздыхаю, подходя ближе, и попутно обтираю руки об штаны – помогает мало, сажа впиталась в кожу, ладони даже с мылом не оттираются.
Телефона здесь нет – видимо, правительство решило, что нам это не обязательно, а вот почта приходит регулярно. Даже жаль, потому что мне было бы легче, перестань я получать весточки из прошлого. Это только бередит душу.
– Опять подружка скучает? – посмеиваясь, спрашивает солдат, протягивая мне белый конверт с моим именем, выведенным красивым женским подчерком.
– Вроде того, – отмахиваюсь я, не вдаваясь в подробности.
Не глядя, засовываю конверт в карман, отмечая про себя, что сегодня он толще, чем обычно, и иду в свою квартирку. Обстановка в ней скромная: койка, стол, стул, шкаф да зеркало в углу – стандартный набор для всех местных комнат.
Снимаю с себя куртку и, даже не вынув из нее письма, бросаю на кровать. Раздеваюсь и иду в душ: по коридору налево, первая дверь. Под струями воды я могу стоять очень долго – она смывает с меня не только сажу и грязь, но и горечь воспоминаний, приправленных тоской.
Кларисса пишет с завидной регулярностью – каждую вторую пятницу я получаю от нее послание. Девушка призналась, что у нее роман с Хеймитчем. Для меня это стало шоком! До сих пор не могу представить ее в паре с бывшим ментором. Он, казалось, вообще не нуждается в женщине, отдавая свои беды и радости единственной спутнице – бутылке.
И, тем не менее, Риса поехала за ним в Двенадцатый. Они спят вместе. Кларисса писала, что у них любовь, а Хеймитч, в свойственной ему манере, на одном из писем дописал внизу карандашом: «Не слушай глупую бабу. Я не собираюсь становиться семьянином на старости лет». Мне даже обидно за Клариссу – похоже, она влюбилась. Жаль лишь, что Хеймитч не самая подходящая ей пара.
Каждый раз в письмах Рисы я боюсь увидеть имя Китнисс: перед тем как прочесть послание, сначала пробегаю его глазами, чтобы убедиться, что о Сойке там ничего нет.
Только в самом первом письме, Кларисса написала, что Китнисс вернулась в свой дом в Деревне победителей. С ней там сестра и мать. На пару дней наведывался Гейл, но вскоре его вызвали на службу – он остался служить в регулярной армии, чтобы сделать военную карьеру.
После того письма я категорично ответил Клариссе, что не хочу ничего знать про Китнисс и ее семью. Единственной просьбой было сообщить, когда родится ребенок.
По моим подсчетам, это должно было произойти на днях, и, быть может, в письме, которое сейчас лежит в моей куртке, есть пара слов о малыше? Поднимаю голову вверх, открыв рот, и захлебываю немного воды: полощу полость рта и сплевываю. Прикрыв глаза, замираю и позволяю тяжелым струям массировать тело.
Я много думал о том, что чувствую сейчас к Сойке.
Жалость. И нежность.
Теперь, когда мы не видимся уже столько времени, страсти в моей душе улеглись. Приступы плохих воспоминаний все еще случаются, но я через силу убеждаю себя, что все ложь. Да уже и все равно – смысл любить или ненавидеть ту, с которой больше никогда не встретишься?
Осталась только жалость к ее жестокой судьбе. И странная, непобедимая нежность к Китнисс, как к матери моего ребенка.
Как он там? Уже родился? Или все еще нежится в животе у Сойки?
Китнисс будет хорошей матерью, я уверен. То, как она защищала Прим, наглядное тому подтверждение. Сойка не бросит своего птенца, даже если его отец ненавистный пересмешник.
Ненавистный ли? «Моя фамилия Мелларк», – заявила Китнисс в день казни. Мне, вероятно, показалось, может, я принял желаемое за действительное, но в голосе Сойки звучала гордость?
Она спасла мне жизнь. Снова.
Несмотря на всю ту боль, что я ей причинил.
Резко выключаю воду и провожу рукой по волосам.
Может, она меня и не ненавидит.
Может, для меня и нашлось маленькое место в ее сердце.
Может, может, может…
Какая разница теперь уже? Мы никогда не увидимся, я дал ей развод.
Возвращаюсь в комнату, вытирая полотенцем тело, прохожусь по искусственной ноге. Взгляд задерживается на брошенной куртке. Что в письме? Натягиваю штаны, рубашку и тянусь к посланию, которое будто само просится в руки.
Усевшись на край койки, разрываю боковину конверта, извлекая на свет вкусно пахнущий лист писчей бумаги, – Риса постоянно использует такую: привычки трудно искоренить.
Первым делом пробегаюсь глазами по тексту, и сердце болезненно колит, когда я нахожу знакомую комбинацию букв. В этом письме упоминается Китнисс. Сглатываю, стараясь побороть волнение, и начинаю читать с самого начала.
Строчки пляшут перед глазами, я выхватываю только отдельные фразы.
«Перебралась в дом Хеймитча…».
«Он испек блинчики на завтрак…».
«Вчера по ТВ крутили фильм о восстановительных работах во Втором. Кажется, я рассмотрела тебя вдалеке…».
«В доме Хеймитча бардак, а он отказывается нанять прислугу!…»
«На днях был праздник на площади возле Дома правосудия – жгли чучело и водили хоровод. Хеймитч только посмеялся, когда я позвала его танцевать…».
Целый лист исписан рассказом о новой жизни Рисы, и я, наконец, добираюсь до последних строк.
«P.S. Я знаю, ты запретил писать о Китнисс, но об этом все-таки просил сообщить. В воскресенье Сойка родила сына. Его назвали Колин Мелларк. Поздравляю, дорогой!»
Жмурюсь, как от боли. Сын. У меня родился сын! Маленькая частичка меня и Китнисс…
Она назвала его в честь моего погибшего отца…
Слезы текут по щекам, но я их не останавливаю.
Мне хочется прижать к груди своего сына, обнять Китнисс и сказать ей спасибо за нашего малыша…
Не знаю, сколько проходит времени, когда я хоть немного успокаиваюсь и снова смотрю на письмо. Еще несколько строк… И они снова о Сойке.
«Высылаю тебе второй экземпляр документов о разводе. Китнисс подписала их на следующий день после рождения ребенка. Теперь вы оба свободны».
Прикусываю губу, доставая из конверта оставшиеся бумаги. Разворачиваю. Внизу, рядом с моей подписью, поставленной в день отъезда, появилась вторая – отчетливо выведенное «Китнисс Эвердин».
Откуда появилась эта острая боль, которая сейчас разрывает мне сердце? Я ведь сам хотел развода. И до сих пор считаю, что так правильно. Но слезы душат, а из горла рвутся стоны.
Колин Мелларк. Я должен быть бесконечно благодарен Китнисс – по закону он мой сын: наш развод был оформлен уже после его рождения.
Откидываюсь на койку, разбросав бумаги в стороны, и плачу.
Долго. Навзрыд.
Так как не плакал, наверное, никогда.
У меня есть ребенок.
У меня нет жены.
И я навсегда отделен от них расстоянием в десять Дистриктов.
***
Прошло два долгих года, хотя оглядываясь на них сегодня, мне кажется, что это был один бесконечный серый день.
Я по-прежнему работаю под землей, только чуть в другой сфере: восстановление тоннелей давно завершили, и теперь моя бригада занята созданием мини-города скрытого от посторонних глаз. Подозреваю, Койн хочет разместить здесь военную базу, похожую на ту, что была в Орешке при Сноу, но нас – простых работяг из числа заключенных – в планы начальства не посвящают.