Сладкая отрава

Сойка хмурится, отползая к спинке кровати.

– А если я все-таки откажусь? – спрашивает она. – Ты меня к алтарю так же силой потащишь?

И снова ухмылка трогает мои губы.

– Ты пойдешь сама, Китнисс, – произношу я. – Больше того, ты будешь улыбаться и рассказывать всем, как ты счастлива. – В моей голове возникают мысли о том, что кроме прочего свадьба должна помочь в прекращении войны, так что я добавляю: – И как ты поддерживаешь Президента в его стремлении сохранить мир в Панеме.

Сойка уже открывает рот, чтобы поспорить, но я не даю ей сказать:

– Тебе должны поверить, Китнисс, иначе… Хоторну придется пожалеть, что он не умер тогда во Втором!

Я знаю, что мой голос звучит спокойно, а оттого и угроза выходит особенно правдоподобной. Странно, но эффект, который это производит на Китнисс, мне все равно не нравится. Да, она замолкает, не оспаривает мои слова, но… Сам не знаю отчего, мне противно то, как для нее важна жизнь Гейла. Сразу вспоминается, как много всегда значил для нее охотник, и как мало - я сам.

Ухожу, оставив Китнисс одну в закрытой на ключ комнате – у Сойки не будет шанса вылететь из своего нового гнезда.

Направляюсь в часть Дворца, которая отдана под Штаб миротворцев. Раз уж зашел разговор о Хоторне, то я собираюсь навестить его и убедиться, что соперник не представляет для меня серьезной угрозы. Замираю на месте. Что за странные мысли? Гейл мне больше не соперник – чтобы он ни делал, через семь дней Китнисс официально станет миссис Мелларк. Она будет принадлежать мне, а я не позволю никому тронуть «свое». Сойке и охотнику придется забыть о своих нежных чувствах. Тем более, она носит под сердцем моего ребенка. Да я скорее своими руками добью Хоторна, чем позволю хоть пальцем коснуться Китнисс. Больше он ее не получит. Противные воспоминания «о них» лезут в голову, но я стараюсь отмахнуться и вновь прибавляю шаг.

Мастерс встречает меня как всегда доброжелательно, и некоторое время мы болтаем об обстановке в Дистриктах и положении на местах сражений. Общая картина радует: повстанцы перестали устраивать новые столкновения с миротворцами, и уже пару дней в Панеме относительное затишье – военные действия с обеих сторон приостановлены. Когда я предлагаю Главе миротворцев посетить больницу, в которой содержат Хоторна, тот не раздумывая соглашается составить мне компанию.

В сопровождении двух служебных машин Мастерс и я перемещаемся по Капитолию, заехав по пути в центр подготовки миротворцев, который располагается поблизости от больницы. Пока Мастерс обсуждает рабочие моменты со своими подчиненными, я без дела сижу на переднем сидении его машины и любуюсь идеально голубым небом над головой.

Мысли о событиях последних дней сами собой лезут в голову. Как я ни стараюсь, никак не могу подобрать какое-то одно слово, описывающее мое настроение. Все стало слишком сложным, спуталось в беспорядочный клубок сомнений и терзаний.

Война, которая унесла уже множество жизней и, вероятно, унесет не меньше.

Планы Сноу, в которых он использует меня и остальных, как кукол-марионеток, дергая за веревочки.

Китнисс и мои чувства к ней. Ненависть, сменившаяся чем-то другим… Не могу подобрать этому название. Злость? И обида, которая перекрывает даже здравый смысл, захлестывая меня с головой, каждый раз стоит лишь Сойке огрызнуться в ответ.

Ребенок. Частичка меня. Но и частичка Китнисс тоже. Мы теперь с ней связаны… навсегда? Или я все-таки сумею избавиться от нее, когда родится малыш? Она – мать моего малыша, и скоро станет… женой.

Наша с ней свадьба. Что я чувствую по этому поводу? Я растерян. Это, пожалуй, самое подходящее. Я всегда хотел, чтобы у меня была семья: любящая жена, несколько малышей. И все пошло прахом. Я не люблю Китнисс. А она не любит меня. В этом браке мы оба станем заложниками без надежды на пресловутое светлое будущее.

Погруженный в свои горькие мысли, я не сразу замечаю беспокойство, волной пробежавшее среди миротворцев. Я с интересом наблюдаю, как несколько людей в белоснежной форме хватаются за оружие и бегут куда-то в сторону от центра подготовки, скрываясь из вида в одном из переулков. Грохот выстрелов, отголоски которого приносит ветер, заставляют меня всерьез занервничать. Перестрелка в Капитолии?

Выскакиваю из машины, громко хлопнув дверью, и бегу на звук. Буквально через несколько минут замечаю группу миротворцев, оцепивших высотное здание, на одной из сторон которого, почти на вершине, красуется эмблема Министерства здравоохранения Панема. Недобрая догадка пронзает меня, но это кажется невероятным: повстанцы напали на больницу?

Оказывается, что я все-таки опоздал к основному действию, потому что при виде меня один из миротворцев отделяется от остальных и произносит:

– Осторожнее, парень! Введен режим «Шестнадцать», не подходи ближе!

Я уже собираюсь отчитать миротворца, как из толпы выходит еще один военный. Он без шлема, так что я легко узнаю в нем Мастерса, вероятно, он кинулся в гущу событий вместе со всеми.

– Все в порядке, – говорит он, обращаясь к миротворцу, после чего поворачивается ко мне. – Мне очень жаль, Пит. На больницу напали. Шестнадцатый режим – ограничен доступ для гражданских. Несколько человек ранены, около двадцати убиты.

Я не верю своим ушам: мятежники осмелились совершить вылазку прямо в центр столицы?

– Зачем им делать это?

Глава миротворцев еще не ответил, а я уже понимаю сам: в этом госпитале содержали Хоторна и еще несколько вояк из Тринадцатого, и, вероятно, они теперь «вернулись» к своим. Как наивно было полагать, что несколько дней затишья – это уже победа в войне. Мятежники не отступили, они наоборот готовили новую вылазку.

– Пленники, захваченные во Втором… Всех забрали. Очевидно, что они и были целью повстанцев.

У меня вырывается ругательство, но это ничего уже не изменит. Мы все оказались дураками. Поверили в то, во что хотели верить. В итоге снова погибли невинные люди!.. Это закончится уже когда-нибудь?

Почти весь день я провожу возле больницы, принимая участие в опросах медицинского персонала и случайных свидетелей. Информации, которую удалось собрать, не так много: несколько человек в белых халатах вошли в помещение, а через некоторое время началась перестрелка. Пленные солдаты сопротивления, которые находились на лечении в больнице, покинули корпус и скрылись вместе с остальными в неизвестном направлении.

Мастерс запросил записи со всех видеокамер, которые располагались в больнице, и при просмотре на одном видео я заметил человека, которого трудно не узнать. Женщина, переодетая в медсестру, но от этого не утратившая индивидуальность, – Джоанна Мэйсон, победительница Голодных игр из Седьмого. Я шокирован тем, что Победитель помогает повстанцам… Если Джоанна с ними, то, может, и кто-то еще? Каковы шансы, что и другие выжившие на Играх перешли на сторону мятежников?

Во Дворец я возвращаюсь уже в сумерках, и только теперь до меня вдруг доходит: моим главным козырем перед Китнисс были угрозы в адрес Гейла. Что теперь? Коварный внутренний голос советует просто-напросто промолчать. Откуда Сойке знать, что Хоторн оказался вне зоны досягаемости? Я могу и дальше угрожать расправой над охотником, и Китнисс все равно придется подчиниться. Верно?

Я вымотался за сегодня, так что решаю даже не ужинать и направляюсь сразу в комнату. Моя голова забита совсем свежими воспоминаниями о расстрелянных в больнице людях – они погибли только потому, что оказались на пути повстанцев. Они, как могли, помогали раненым мятежникам, пока те были при смерти, а теперь поплатились за это жизнью. У них остались дети, жены… Одну из них я даже видел сегодня: молодая супруга врача-травматолога, она рыдала навзрыд и проклинала всех, кого могла. Парень умер от пули, хладнокровно пущенной ему в лоб…

Отпираю дверь спальни ключом и по привычке не включаю свет, на ходу стягивая с себя рубашку и штаны, заваливаюсь в кровать. Приятная мягкость матраца и тепло одеяла принимают меня в свои объятия. Откидываю голову на подушку и вздыхаю: