Символ Веры

Стрелять по преследователям беглец пробовал. Но он никогда не был особо хорошим стрелком и к тому же впервые воспользовался автоматическим оружием. Четыре пули ушли куда-то в сторону, одна за другой. А по нему ответили очень точно - полметра справа, полметра слева, полметра недолет. И потом еще одна пуля, малого калибра, но очень неудачная - она каким-то сложным рикошетом впилась в ногу. Ужалила слабенько, на излете - засела меж костей стопы и теперь, похоже, все-таки сведет беглеца в могилу.

Новейшие светопризматические прицелы и дорогая немецкая оптика охотников были лучше, да и стрелки, по правде говоря, тоже. Намек оказался очень ясен - беги, кролик, беги.

Надо подниматься, надо расшевелить себя.

Нога. Прижечь. Ведь есть патрон, его можно раскурочить. Спички есть, если есть подсумок с рационом, а он… он есть. Фляга есть, воды на донышке, ну да ладно. На две трети спиленный штык вместо ножа за голенищем ботинка на здоровой ноге. Больше ничего нет. Скоро и этого не будет, если не поспешить. Если бы еще не проклятые москиты...

С леденящим ужасом он понял, что в ушах гудят отнюдь не москиты. Повалился навзничь, ухватил за ремень винтовку и пополз, неловко подволакивая за собой раненую ногу. При каждом движении стопу словно затягивали в раскаленных тисках. Беглец шипел сквозь зубы, но продолжал ползти, несмотря на багрово-черный туман в глазах.

Впереди несколько деревцев давным-давно засохли, скорчившись и сцепившись скелетами крон. Время и непогода выбелили их, как серовато-белые кости. Получилось нечто вроде шатра, низкого и уродливого. Туда человек и заполз, со стоном, цепляясь за обломки веток, которые кололи и рвали ткань не хуже острейших шипов.

Шум автомобильных моторов нарастал. Человек огляделся и с ужасом понял, что сам себя загнал в ловушку. Скелеты мертвых деревьев ничего не прятали, более того, теперь они стали природной ловушкой - быстро выбраться из этой клетки не представлялось возможным. Оставалось лежать, молиться и надеяться, что сумерки укроют одиночку.

Он прислушался, стараясь выровнять дыхание. Сердце колотило изнутри по ребрам, как заправский уличный боец. Выглянуть из своей «клетки» беглец не решился - страшно было даже просто приподнять голову. Да и после двух бессонных дней ему казалось, будто глаза засыпало песком - каждое их движение отдавалось в голове так, как словно по глазницам и векам проводили грубым наждаком. Слух был надёжнее - целью охотников было развлечение, а вовсе не испытания или попытки что-то доказать самим себе, поэтому шумели они от души. Развлекающиеся юнцы загоняли «дичь» на тентованых грузовиках, где было всё необходимое для комфортного путешествия, вплоть до электрических ледников и зубного порошка.

Пустыня - а тем более эти африканские «пампасы» - никогда не погружается в тишину, тем более по вечерам. Шуршание, писк и стрекотание местной живности здесь не прекращались ни на мгновенье. Но человеческие шаги - беспечные, размеренные - спутать с чем-либо оказалось невозможно. По меньшей мере двое, ничего не скрываются, шагают размеренно, но не тяжеловесно.

Нашли? Просто идут мимо?

Он крепче сжал БАР и понял, что так и не зарядил винтовку. А где патрон? Нет патрона. Кажется, сунул в карман, теперь надо будет достать, оттянуть затвор... его расстреляют при первом же лязге металла. Не получится даже захватить с собой кого-нибудь.

Надо было больше тренироваться. Надо было учиться стрелять. Надо было... Множество этих «надо было» вымостили его путь сюда, к старой высохшей клетке из мертвых веток. И некого винить, не на что надеяться.

Легкий порыв ветра донес невнятный звук. Голос, человеческий голос, женский! Несколько метров, от силы десяток, не больше, с наветренной стороны. Как близко они подошли... Днем, на ярком солнечном свете его уже увидели бы. Но сейчас, когда вечерние тени уже раскрасили равнину в серый цвет - может, обойдется?.. Даже нога перестала болеть. Вернее, страх близкой смерти решительно отодвинул все сторонние чувства.

Другой голос, еще ближе, сквозь шуршание травы, жесткой и ломкой. Две женщины, беседуют мирно и безмятежно, словно ведут светскую беседу в собственном доме. Голосов он не вспомнил, но среди «гостей» было две молодые женщины, которые всегда держались вместе - собственно «гостья» и ее компаньонка, из тех, кто обеспечивают присмотр и охрану очаровательных наследниц европейских состояний. Ему уже доводилось слышать про навыки подобных сопровождающих, и, положа руку на сердце, он не решился бы выступить против неё даже будучи в своей лучшей форме и с привычным оружием. А уж сейчас, не способный ходить, с одним ножом…

«Я не могу даже с девчонкой справиться».

Хотелось разрыдаться - от страха, от острого чувства собственного бессилия. От понимания, что один взгляд в его сторону - и все. Милые девушки убьют его, мимоходом, для забавы, и даже не вспомнят об этом на следующий день.

- Всё же, я убеждена, фроляйн Генриетта, что сказанное Вами - полная чушь, - произнесла компаньонка. Она изъяснялась по-немецки, беглец понимал этот язык с пятого на десятое, но девушка говорила медленно, тщательно выговаривая каждое слово, будто бы закончив длительное обдумывание. Поэтому он понял почти все. В том числе и явственное «Вами» - с большой буквы.

- Неужели?.. - второй голос. Видимо наследницы.

Страшно слушать. Страшно повернуть голову даже на волосок. Один лишь их взгляд... И моторы все ближе - погоня ходит сужающимися кругами, исходя радостными воплями, смехом.

Удар. Грохот - страшный, раскалывающий вселенную. И снова удар. Выстрел? Его уже убили?

Неужели именно так и выглядит смерть...

Его со страшной силой бросило вверх. Где-то совсем рядом взревел клаксон и, почти одновременно на африканскую пустыню пролился отборный мат на полудюжине языков.

- Чунго! Протри глаза, он же в человеческий рост!

- Что? Лек мих ам арш!

- Хальт ди фоцце, йото!..

Жуткая смесь французского, испанского и немецкого, искаженная глотками, привыкшими к собственным наречиям, вернула его к жизни. Вырвала из кошмара, повторявшегося вновь и вновь.

Проклятый пень, не замеченный первым водителем маленького каравана, остался позади, выброшенный из-под неудачливой машины. Им повезло, что во главе колонны шёл оригинальный парижский «Renault MH Sahara».

- Хольг, подъем, - повторила Родригес, не выпуская автомобильный руль, чуть повернув голову в сторону заснувшего командира. - Скоро пять часов, время кричальника.

Хольг поморщился, повел плечами, насколько позволяло тесное сиденье. Прищурился, глядя на часы - круглые, на вид старые, как сама Африка. Сияющие психоделической смесью красок облезлого и окислившегося корпуса.

Точно, без четверти пять.

Он поправил старый надежный БАР под рукой, привычно провел рукой по увеличенному магазину на двадцать пять патронов.

- Тормозим, - негромко скомандовал фюрер, зажав тангенту малой рации. - В сторону вправо. Макс, тащи стреляло на крышу. Хохол, знаешь, что делать. Негры - по сторонам. Чжу крутит шарманку.

Небольшой караван из трех машин сбавил скорость и собрался из растянутой цепочки в плотную группу. Родригес сдула некстати упавшую на лицо прядь светлых волос и выкрутила руль в сторону, съезжая с трассы.

Кругом расстилался какой-то почти марсианский пейзаж. Унылая равнина, в которой торчали беспорядочно разбросанные горы, не горы, в общем какие-то «образования», похожие на расшатанные серо-желтые зубы курильщика. Песок, камни и низкое небо, готовое обвалиться на голову всем миру. Все тоскливое, печальное, безысходное.

Машины стали тесно, нос к корме, все три одна за другой. Два трехосных «Рено» и старый французский грузовик с крытым кузовом. Родригес повернула ключ зажигания, мотор затих. Девушка пригладила волосы, сноровисто достала здоровенный револьвер «Echeverria» и провернула барабан. Хольг открыл скрипучую дверцу со своей стороны и выбрался наружу. Как обычно - было нелегко, нога не поддерживала такую эквилибристику. И как обычно - он справился, почти без заминки, ухватившись за специально привинченную для опоры скобу.