Страница 32 из 36
Неудача повторных предложений казанцам покориться привели Ивана Васильевича в ярость; велев готовиться к приступу, он отобрал для этого «юнош свирепосердых и крепкооружных полк велик» и приказал остальным войскам отойти от стен, а «хитрецом во глубокия рвы, в подкопныя, под крепкия стен Казанския бочки со огненным зелием подкачивати». На другой день Иван Васильевич распорядился «до зари» служить заутреню и молебен и на «солнечном всходе» литургию; вместе с ним все воины исповедались и причастились «и приготовишася чисти к подвигу смертному приступите». Объехав войска и укрепив их речью, Иван Васильевич повелел «во рвех глубоких зажигати свирепое зелие огненное». Видя отход русских от стен, казанцы сочли его за конечное отступление, «радоватися и веселитися почаша, лики творяще, и прелестный песни поюще, плещуще руками, и скачущи, и пляшущи, играющи в гусли своя, и в прегудница ударяющи, и грохотание велико творяще, и поносы, и смех и укоризны велики дающе руским людям воем, и погаными свиноядцы называюще их…» «И егда зажжено бысть огненное зелье в ровех, священнику же чтушу на молебне святое Евангелие и конец того возгласившу: „и будет едино стадо и един пастырь“… в той час абие возгреме земля… и потрясеся место все, идеже стояще град, и позабыхуся стены градныя, и вмале весь град не паде от основания. И вышед ис под градных пещер и сойдеся во едино место, и возвысися пламень до облак шумящ и клокочущи, аки некия великия реки, силный прах, яко и Руским воем смятитися от страха и далечь от града бежати, и прорва крепкия стены градныя прясло едино, а в другом же месте, от Булака саженей с десяток, и тайник подня, и понесе на высоту великое древне, на высоту с людми, яко сено и прах ветром… Видевше же се воеводы великого полка… наполнишася духа храбра, и вострубиша воя их в ратчыя трубы и в сурны во многия и удариша в накры, весть подающи и протчим полком всем, да готовятся скоро. Царь же князь великий… аки пардус ярости наполнився бранныя, и всед на избранный свой конь с мечем своим и скача вопияше воеводам, мечем маша: что долго стоите, бездельны, се присепе время потружатися мал час и обрести вечную славу, — и хоте в ярости дерзнути с воеводами сам итти к приступу в велицем полце и собою дати храбрости начало всем, но удержаша воеводы нудма и воли ему не даша, да не грех кой случится»…
Далее подробно описывается вторжение русских на стены, в проломы и в ворота. «И потопташа Казанцов Русь и вогнаша их в улицы града, биюще и сецаху Казанцов, не зело много им не успевающим скакати по всем местом граду, всюду врат и проломов брещи и битися со всеми не могущим, яко уже полон град Руси, аки мышца насыпано»… Изображается смятение и отчаяние казанцев: «где есть ныне сокрыемся от злыя Руси. Приидоша бо к нам гости немилыя и наливают нам пити горькую чашу смертную, ею же мы иногда часто черпахом им, от них же ныне сами тая же горькия пития смертныя неволею испиваем». Считая виновником своей гибели Чапкуна как упорного противника соглашения с Москвой, казанцы убили его, каялись, заявляли о своей покорности московскому царю и молили о пощаде. Иван Васильевич сжалился, но невозможно было унять воинов от избиения. Три тысячи конных казанцев прорвались за Казань-реку «и хотяше пробитися сквозе Руских полков, убежати в Нагаи, и скочиша, аки зверие в осоку, и ту их окружи Руская сила, и осыпаша их аки пчела, не дадуще прозрети, и многих вой Руских убиша, и сами туже умроша, храбрыя, похвально на земле своей».
Образно и гиперболически описывается опустошение Казани, расхищение сокровищ и плен. Некий «княжий отрок», ворвавшись с воинами грабить мечеть цареву, полную драгоценностями, нашел там среди «иереев», князей и красавиц самого казанского царя, переряженного в «худые ризы» и приготовившегося бежать ночью. Приближенные царя помешали воинам убить его согласно запрещению «самодержца». Иван Васильевич велел провести его на коне по всем полкам и затем «брещи во ослабе и в покое велицем». Когда рязанский воевода сообщил царю Ивану подсчет побитых казанских людей (боле 190 000), тот «позабыв главою своею и рече: воистину сии людие, буи и немудри, крепци быша и силни, и самовольне умроша, не покоришася воли моей» (ср. речь Магомета у Искандера).
Далее описывается въезд Ивана Васильевича в город, осмотр, освящение и устроение его, поставление в Казани архиепископа, уведомление Москвы о победе и торжество там, возвращение Ивана Васильевича и встреча его у Москвы: «Он же посреде народа тихо путем прохождаше на царстем коне своем со многим величанием, на обе страны поклоняшеся народом, да вси людие насладятся видяще и велелепотныя славы, сияюща на нем; бяше бо оболчен во весь царский сан, яко в светлый день воскресения Христова, в латная и в серебряная одежда и в златый венец на главе его с великим жемчюгом и с каменем драгим украшен, и царская порфира о плещу его, и ничто же ино видети и у ногу его разве злата и сребра и жемчюга и каменья драгоценного»… Послы и купцы от далеких стран, присутствовавшие при въезде, «дивляхуся, глаголюще, яко несть мы видали ни в коих же Царствах, ни в своих ни в чюжих, ни на коем же царе, ни на короле таковыя красоты и силы и славы великия. Ови же народи Московси, возлезше на высокий храмины и на забрала и на полатныя покровы, и оттуду зряху царя своего, ови же далече наперед заскакаша, и от онех от высот неких ленящеся смотряху, да всяко возмогут его видети: девица же чертожныя и жены княжи и болярския, им же нелзе есть в такая позорища великая, человеческаго ради срама, из домов своих изходити и из храмин излазити, — полезне есть где сидяху и живяху, яко птицы брегомы в клетцах, — они же совершенне приницающе из верей, из оконец своих, и в малыя скважины, глядяху и наслажахуся многаго того видения чюднаго, доброты и славы блещаяся».
Затем следует встреча царя митрополитом Макарием и царицей, пир, прием и крещение казанского царя, выделение ему области и женитьба на боярышне, передача вдовы Санкирея в жены Шингалею, крещение ее сына, обзор трудов Ивана Васильевича по завоеванию Казанского царства и похвала ему. «Сице бе той цар-князь великий и много при себе память и похвал сотвори достойно: грады новы созда и ветхия обнови, церкви пречюдныя и прекрасныя воздвиже и монастыря общежительныя иночествующим устрой; и от юны версты не любляше никакия потехи царския, ловления песья, ни звериныя борьбы, ни гуселного звяцания, ни прегудниц скрипения, ни мусийского гласа, ни пискания прилетного, ни скомрахов видимых; и бесовская плясания и всяко смехотворения от себя отрыну, и глумленники отогна, и вконец, сих возненавиде; токмо всегда о воинственном попечении упражняшеся и поучение о бранех творяще, и почиташе добре конники и храбрыя оружники, и о сих с воеводами прилежаше, и сим во вся дни живота своего с мудрыми советники своими поучащеся и подвизашеся, како бы очистити землю свою от поганых нашествия и от частаго пленения их; к сему же тщашеся и покушашеся всяку неправду, и нечестие и кривосудство, и посулы, и резоимание, и разбои, и тадбы изо всея земля своея извести».
«История о Казанском царстве», содержательная и безусловно художественная, отразилась и в устной поэзии.
Есть иностранное известие, что Иван Грозный любил на пирах слушать песню о взятии Казани. Песня с таким сюжетом дошла и до нас. Старейший ее список сохранился в так называемом «сборнике Кирши Данилова» 1768 года. Несмотря на своеобразную перелицовку события, имеются признаки, свидетельствующие о зависимости этой песни от книжной «Истории о Казанском царстве». Сюда можно отнести три основных момента песенной композиции: вещий сон казанской царицы, пороховой подкоп под город и апофеоз московского царя. Казанская царица рассказывает мужу, царю Симеону, виденный ею сон: