Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 124 из 129

771 См.: Фроянов И. Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 85-87.

772 См.: Щапов Я. Н. 1) Церковь в системе государственной власти... С. 302, 303-307; 2) Государство и церковь Древней Руси. С. 77-79.

773 Щапов Я. Н. Церковь в системе государственной власти С. 280.

774 Историк приводит свидетельства о церковной десятине, содержащиеся в Повести временных лет, Новгородской Первой летописи, сокращенном виде Пролога, Памяти и похвале князю Владимиру Иакова Мниха, Уставе князя Владимира, Житии князя Владимира и др. — Шапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси... С. 76-77.

775 Щапов Я. Н. Государство и церковь Древней Руси... С. 78-79.

Заключение

Произведенный в нашей книге анализ сведений, относящихся к истории рабства и данничества у восточных славян VI-Х вв., побуждает высказать ряд общих соображений, касающихся функциональных особенностей названных институтов. Важно при этом определить принцип подхода к осмыслению соответствующих исторических материалов. И здесь существенную услугу оказывает нам известный этнолог Люсьен Леви-Брюль, который замечал, что «знание пралогического и мистического мышления», свойственного древнейшим людям, может «служить не только изучению низших обществ. Высшие типы мышления происходят от низшего типа. Они должны еще воспроизводить в более или менее уловимой форме часть черт низшего мышления. Для того, чтобы понять высшие типы, необходимо обратиться к относительно первобытному типу. В этом случае открывается широкое поле для положительных изысканий относительно психических функций в разных обществах...».1 При таком подходе исследователь помучает возможность судить о явлениях позднеродового периода и даже эпохи классогенеза, опираясь на результаты исследования предшествующих стадий общественной эволюции.2 Что же следует сказать в этом плане о рабстве, данничестве, а также о первобытных войнах порождающих и первое и второе? Начнем с последних.

Свои представления о войнах в первобытном мире советские историки обычно выводили из высказываний Ф. Энгельса, содержащихся в его книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Характеризуя «военную демократию» как высшую стадию развития варварского общества, Ф. Энгельс писал: «Война и организация для войны становятся теперь регулярными функциями народной жизни. Богатства соседей возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд. Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, становится постоянным Промыслом».3 По Ф. Энгельсу, это было уже вырождением «древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ».4

Отсюда у наших ученых сложилось мнение, что война в качестве эпизодических столкновений «возникает уже на ранних ступенях общественного развития, но как массовая организованная форма (собственно война) получает распространение только в эпоху классообразования в антагонистических классовых обществах...».5 С распадом родовых отношений менялись военные цели: «Закат первобытнообщинного строя был закатом и первобытных войн. С переходом к классовому обществу появились неизвестные ранее мотивы для вооруженной борьбы (жажда захвата рабов, получения дани, грабеж скота, урожаев и другого имущества)».6 Следовательно, к войнам, особенно в высшей фазе первобытности, побуждал прежде всего материальный интерес. Однако некоторые новейшие исследователи предостерегают от однозначных решений на сей счет: «Представление, по которому главным стимулом развития войн является захват материальных ценностей, кажется несколько упрощенным».7 По их мнению, «причины войн в первобытном обществе могли быть экономическими, религиозными или моральными — борьба за спорную территорию, стремление к захвату женщин, потребность в человеческих жертвоприношениях, трофейных головах и (скальпах, каннибализм, месть и в меньшей мере желание овладеть имуществом, которое у первобытных собирателей, охотников и рыболовов, не представляло большой ценности».8

Едва ли следует сомневаться в том, что перечисленные причины возникали не сразу и одновременно, а в процессе длительной социальной эволюции, перехода этнических общностей из одного состояния в другое. Однако существовала, на наш взгляд, основная, фундаментальная причина войн, действовавшая на протяжении всей первобытной истории в прямом или опосредованном (и потому затемненном) варианте. Она лежала в сфере восприятия древних людей внешнего мира, всегда опасного и враждебного, грозящего гибелью и. стало быть, вызывающего потребность нейтрализации С этой точки зрения война есть порождение отнюдь не извечной "человеческой агрессивности", а тотального страха перед тем, что находилось за пределами "своего" родового или племенного круга.9 Она являлась способом самосохранения архаических обществ и своеобразной формой освоения первобытными людьми внешнего мира. Отсюда неизбежность войн в древности, их, так сказать, "естественный" характер.

Пресечение опасности, идущей извне, достигалось с помощью магико-религиозных действ. Вот почему они органически включались в военные дела. «Подготовка, проведение и окончание войн у первобытных племен сопровождалось магическими действиями и соблюдениями разных запретов: гаданием, толкованием снов и различных примет, колдовством, жертвоприношениями, воздержанием от некоторых поступков и пр. Магические песни и танцы служили одновременно и для самоэкзальтации воинов перед сражением. Воины шли в бой часто в праздничных, а также устрашающих нарядах или раскрашенными».10 Устрашение противника и духов, ему помогающих, есть по сути преобразованный страх атакующих воинов. Если оно не срабатывало, испуг в свою очередь овладевал устрашителями. По свидетельству Маврикия, склавины и анты, когда им приходилось «отважиться при случае на сражение», «с криком все вместе продвигаются вперед. И если неприятели поддаются их крику, стремительно нападают; если же нет, прекращают крик и, не стремясь испытать в рукопашной силу своих врагов, убегают в леса...».11

Эта воинская психология оказалась чрезвычайно живучей. Ее отзвуки слышны много позже. Московское войско, как явствует из рассказов иностранцев, вступая в бой, «двигалось нестройною, широко растянутою тол: пой, сохраняя только деление по полкам. При наступлении, музыканты, которых всегда в нем было множество, все вдруг начинали играть на своих трубах и сурнах, поднимая странный, дикий шум, невыносимый для непривычного уха. К этому присоединялся при самой атаке оглушительный крик, который поднимало все войско разом... Первый натиск старались произвести как можно стремительнее и сильнее, но не выдерживали долгой схватки, как будто говоря врагам, по замечанию Герберштейна: "бегите, или мы побежим"».12 Тут нет ничего специфически русского. Все юные народы прибегали к устрашению врага перед боем, что, похоже, имело ритуальный характер.13

Органическое вплетение ритуалов и обрядов в подготовку и осуществление военных дел указывает на сакральную во многом суть войн, наблюдаемых в древности. Под ее знаком проходили все войны первобытности, в том числе и те, что уподобляются «регулярному промыслу» по добыче материальных ценностей: захвату скота, рабов и сокровищ. Нельзя, конечно, вовсе отрицать материальных мотивов военных предприятий, затевавшихся первобытными людьми, особенно в эпоху варварства. Но если вспомнить, что богатство и тогда имело не столько утилитарное, сколько «трансцедентное» значение,14 в котором преобладали магико-религиозные и этические моменты, то идеи сакральности, чести и славы зазвучат в войнах с еще большей силой. Вместе с тем богатства, добываемые в войнах, способствовали имущественному расслоению, нарушавшему традиционные устои равенства. И все же имущественные различия распределяли людей не по социальным или классовым группам, а по престижным нишам и позициям, создавая лишь предпосылки деления общества на классы. Следовательно, войны времен первобытнообщинного строя нет оснований рассматривать как стимулятор классового переустройства архаических обществ. Во всяком случае, их воздействие на общественное развитие было двойственным и по-своему диалектичным: консолидирующим, а в отдаленной перспективе разлагающим. Столь же неоднозначной была роль в общественной жизни рабства и данничества — прямых порождений войны.