Подснежник

Плеханов, сумевший доказать свою непричастность к беспорядкам, сообщил в очередном письме Ленину в Мюнхен об этом инциденте. «Дорогой Георгий Валентинович! — тут же откликнулся Ленин. — Мы очень и очень рады, что Ваше приключение окончилось благополучно. Ждем Вас: поговорить надо бы о многом и на литературные, и на организационные темы…»

И вот он в Мюнхене. Встречается и работает с Лениным, бывает в редакции «Искры», которая переехала сюда из Лейпцига, участвует во всех редакционных делах, читает статьи, гранки, верстку, письма из России, обсуждает вышедшие и будущие номера, готовит в печать свои материалы.

И вдруг…

Седой, сгорбленный старик сидит перед ним, и по лицу старика текут слезы. Текут слезы и по лицу Плеханова.

Это Лев Дейч, бежавший с каторги из Сибири и семнадцать долгих лет не видевший друзей.

— Женька, Женька, — шепчет сквозь слезы Георгий Валентинович, называя Дейча его старой подпольной кличкой, — что же они, подлецы, сделали с тобой?

Он чувствует себя смущенно и неловко: все эти годы он (в общем-то удобно, спокойно и мирно) писал свои статьи и книги, а его старый товарищ ходил в цепях, возил тачку в сибирских рудниках…

Но Дейчу чужды какие-либо упреки.

— Ничего, ничего, — шепчет Лев Григорьевич, вытирая слезы, — мы еще поработаем…

Плеханов приводит Дейча в типографию «Искры», и стосковавшийся по революционной работе седобородый «Женька», будто и не было семнадцати каторжных лет, с головой окунается в «искровские» дела.

В конце 1901 года Ленин берет на себя инициативу организовать празднование юбилея Плеханова — двадцатипятилетия его революционной деятельности. (Ленин не забыл того разговора, который был у него с Плехановым в один из первых дней после его приезда в Швейцарию из России, из ссылки.)

Шестого декабря исполнилось четверть века со дня демонстрации у Казанского собора.

И в этот день Георгий Валентинович получил в Женеве от Ленина письмо: «Редакция „Искры“ всей душой присоединяется к празднованию 25-летнего юбилея революционной деятельности Г. В. Плеханова. Пусть послужит это празднование к укреплению революционного марксизма, который один только способен руководить всемирной освободительной борьбой пролетариата и противостоять натиску так шумно выступающего под новыми кличками вечно старого оппортунизма. Пусть послужит это празднование к укреплению связи между тысячами молодых русских социал-демократов, отдающих все свои силы тяжелой практической работе, и группой „Освобождение труда“, дающей движению столь необходимые для него: громадный запас теоретических знаний, широкий политический кругозор, богатый революционный опыт.

Да здравствует революционная русская, да здравствует международная социал-демократия!»

Прочитав письмо Ленина дважды, Плеханов долго сидел один в своем кабинете… Вспоминался Петербург семьдесят шестого года, паперть Казанского собора, рабочие и студенты, пришедшие на демонстрацию, свистки городовых, шинели полицейских и как его уводили с Невского проспекта в чужой шапке… Какая была фамилия этого человека, прятавшего его в первые дни после «Казанки», первого русского рабочего, с которым он познакомился в Петербурге?

Забылась фамилия, выскользнула из памяти — теперь уже и не вспомнить. Слишком многое случилось за эти двадцать пять лет, слишком много людей и лиц прошло перед ним за эти годы…

Юбилей отмечали широко и шумно — в Париже, Берне, Цюрихе, Женеве. На собрании, где присутствовал юбиляр (оно проходило в огромном женевском зале Гандверка, вмещавшем более тысячи человек), сам виновник торжества, к удивлению присутствовавших, сидел печальный и грустный. Сотни людей, русские революционеры-эмигранты, русские студенты, представители иностранных социалистических партий, приветствовали его долгими и громкими аплодисментами, а он лишь рассеянно кивал головой в ответ, глядя куда-то в сторону.

В конце собрания он сказал:

— Меня часто ругали в жизни, однако я привык к этому и теперь уже спокойно отношусь к нападкам. Но сегодня меня здесь так преувеличенно расхваливали, что я не знаю, куда и деваться… Сочувствие ближних необходимо каждому общественному деятелю, особенно сочувствие молодежи, потому что всякому общественному деятелю приятно знать, что на его место встанут молодые товарищи, которые будут продолжать его дело. И поэтому мне так приятно видеть сейчас перед собой столько прекрасных молодых лиц. Спасибо, друзья, за выражение ваших чувств ко мне!.. Двадцать пять лет назад на Казанской площади было много людей, и многих из них постигло очень тяжкое наказание, совсем несообразное с теми элементарными гражданскими действиями, которые они совершили… Но у нас есть высшее счастье, друзья! Оно состоит в чувстве гордости и презрения к врагам, в сознании того, что мы отдаем свою жизнь на благо будущего. Понимание этого доставляет каждому революционеру ни с чем не сравнимое удовлетворение своей деятельностью и превращает порой обыкновенного человека, вставшего на путь противоборства с силами зла, в никем и ничем не победимого титана… Большинство русских революционеров, несмотря на лишения, выпавшие на их долю, никогда не жалеют о своем поприще. Я тоже всецело принадлежу к этой категории людей, и, если бы мне была предоставлена сказочная возможность начать свою жизнь сначала, я бы прожил ту свою вторую жизнь совершенно так же, как и эту, первую.

В этот вечер, произнося свою юбилейную речь, он несколько раз пытался вспомнить хотя бы некоторые слова из той далекой речи своей молодости, которую он сказал когда-то возле колоннады Казанского собора. Но время, неумолимое время стерло слова в памяти. И, поняв, что вспомнить ничего не удастся, он после очередной неудачной попытки почему-то вдруг впервые в своей жизни с грустью подумал о том, что главным предназначением его судьбы была все-таки только работа по разрушению старого мира. Строить новый мир ему, наверное, не суждено. Новый мир будут строить они — те, кто сидел в зале. Добив и окончательно разрушив вместе с ним старый мир, подлый мир насилия и угнетения, они начнут возводить мир будущего, мир новых человеческих отношений.

По всей вероятности, уже без него.

«Искра» продолжала набирать силу. Контуры будущей партии все отчетливее и зримее проступали с ее страниц. Выполняя намеченный план, Ленин готовил к публикации в газете программу партии, которую должен был принять предстоящий партийный съезд.

Написанную Плехановым теоретическую часть программы Ленин подверг критике. Вопрос был поставлен четко и определенно: в программе требуется дать конкретный научный анализ развития капитализма и социальной структуры общества в России, развить положение о диктатуре пролетариата как руководстве трудящимися в борьбе за социализм.

После многочисленных дискуссий, споров и переделок был принят окончательный текст проекта программы, который был опубликован в «Искре» для обсуждения всеми русскими социал-демократами.

Программные разногласия снова сгустили тучи на горизонте отношений Ленина и Плеханова. И как во времена рождения «Искры», причиной нового напряжения опять во многом оказался несносный характер «мсье Жоржа».

Критические замечания Ленина по поводу теоретической части программы, автором которой был Плеханов, Георгий Валентинович расценил… как личную обиду. Ему нетерпелось «свести счеты». И под горячую руку, забыв обо всем, что уже возникло и прочно укрепилось между ними, «мсье Жорж» разразился потоком грубейших и совершенно несправедливых упреков и обвинений по поводу аграрной части программы партии, которая была написана Лениным.

Он тут же начал жалеть о сделанном, страдал и мучился сам, изводил и тиранил Веру Ивановну и Аксельрода, но было уже поздно.

Плеханов крепился месяц. Потом не выдержал и написал Ленину письмо. Были в нем, между прочим, и такие строчки: «Пользуюсь случаем сказать Вам, дорогой Владимир Ильич, что Вы напрасно на меня обижаетесь. Обидеть Вас я не хотел. Мы оба несколько зарвались в споре о программе, вот и все».