Подснежник

Да, что-то произошло, что-то уже изменилось. Круг завершился, замкнулся. Первый полный круг его жизни. Сколько их еще будет, этих кругов бытия на его веку?

— Я ухожу, — сказал Жорж, пристально глядя на Александра Михайлова.

Михайлов молчал. Молчали все — Желябов, Тихомиров, Квятковский, Ошанина, Перовская, Баранников, Морозов, Вера Фигнер. Молчал даже Попов.

— Я ухожу, — повторил Жорж и медленно двинулся в сторону.

Ничто не остановил его. Никто не пошел за ним.

И город был таким же, как и раньше. Дома, улицы, церкви, городовой на перекрестке… Два молодых пария в суконных картузах и косоворотках прошли наискосок через площадь. На кого-то оба они были очень похожи… На кого?

Интересно, кто они? Крестьяне? По-городскому одеты. Приказчики? Не те лица. Городские мещане? Может быть… Парни вошли в низкий деревянный сарай, откуда долетело характерное постукивание железа о железо: динь-динь-дон! динь-динь-дон! Жорж подошел ближе. Это была кузница. Парни скинули рубахи, обнажив мускулистые руки и плечи, надели кожаные фартуки, взяли клещи, кувалду и молоток, выхватили из горна раскаленную докрасна болванку и начали оковывать ее: динь-динь-дон! динь-динь-дон! Вот, оказывается, кто они — кузнецы, мастеровые…

Жорж усмехнулся. Выходит, он совсем не думал о том, что произошло там, за городом, в роще, где под видом участников пикника остались лежать и сидеть на траве, когда он ушел, все съехавшиеся в Воронеж члены тайного общества «Земля и воля». Значит, он совершенно не думал о том, что там, в роще, он ушел от товарищей по обществу, сказав, что ему здесь больше нечего делать? Значит, спустя всего несколько часов он уже но думал о своем уходе, если вдруг ни с того ни с сего заинтересовался какими-то совершенно незнакомыми, случайно встретившимися ему мастеровыми?

Так ли это?

Там, в роще, все началось с того, что Александр Михайлов читал последнее, прощальное письмо Валериана Осинского, написанное из тюрьмы, перед казнью: «Не поминайте лихом, желаю умереть производительнее нас… Ваша деятельность будет направлена в одну сторону, но, чтобы взяться за террор, необходимы люди и средства…»

— Валериан должен быть отомщен, — глухо сказал Желябов, когда Михайлов кончил читать.

— И Соловьев тоже, — тихо добавил Морозов, Молчаливое и почти общее согласие.

Жорж вопросительно и тревожно посмотрел на Попова. Собственно говоря, вопрос о съезде (после неудачного покушения на Александра II и казни Соловьева) поставили именно они, Плеханов и Попов, чтобы пресечь гибельную, с их точки зрения, для организации тактику террора. А что же получается здесь, на съезде? Большинство за террор?

Он стоял около кузницы уже минут десять. Знакомо, как на фабричном дворе у «Шавы», пахло углем и металлом. Искры сыпались с наковальни. Под ударами ручника и кувалды поковка постепенно принимала вид готового изделия… На кого же все-таки были так похожи эти ребята в кузнечных кожаных фартуках, которых он встретил на площади?

И вдруг он понял… На литейщика Перфилия Голованова — давнего его петербургского знакомого, одного из первых городских рабочих, с которым судьба когда-то свела его еще в студенческие годы. Такие же покатые, сутулые плечи, длинные, сильные руки и не произнесенный, но постоянно и молча задаваемый общим выражением лица вопрос — ну что, барин? долго еще такая жизнь продолжаться будет?

Один из кузнецов поднял голову, и Жорж вздрогнул. Нет, нет, это был не Перфилий, это был Иван Егоров — могучий молотобоец с Патронного завода, устроенный Халтуриным на Бумагопрядильню после похорон на Смоленском кладбище шестерых убитых в пороховой мастерской рабочих. Ваня Егоров, как и Перфилий, был с ним еще на Казанской демонстрации… Зимой Иван умер в больнице пересыльной тюрьмы… А Вася Андреев — сторонник пропаганды среди женщин-работниц? Следы его затерялись в камерах пересылки… Сидят за решеткой Моисеенко, Обнорский, Лука Иванов… А Степан? Что с ним сейчас? Какие мысли будоражат его голову? Какие новые планы возникают у него?

После прощального письма Осинского начали обсуждать программу «Земли и воли». И здесь Плеханов успокоился. Главное направление было прежним — работа в народе. Правда, тут же слова попросил Николай Морозов и предложил дополнение к программе в виде следующей резолюции: «Так как русская народно-революционная партия с самого возникновения и во все время своего развития встречала ожесточенного врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессии правительства дошли до своего апогея…»

— Что, барин, не лошаденку ли надо подковать? — бойко спросил кузнец, подойдя к распахнутым настежь воротам кузни.

— Нет, нет, мне ковать не надо, — поспешил ответить Жорж.

— Али какие другие работы по железу — ножи точить али топоры, серпы отбивать, косы?

— Да нет, не требуется…

«…съезд находит необходимым дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством…»

— Продолжая в то же время работу в народе! — крикнул Михаил Попов.

— Да, да, продолжая, — вроде бы нехотя согласился Морозов.

— Тише, господа, тише, — сказал, оглядываясь по сторонам, Александр Михайлов.

И тут Плеханов не выдержал: Морозов, который…

— А мы смотрим — давно уже барин около кузни стоит, — подошел к воротам второй кузнец, — а ничего вроде бы не спрашивает.

— Я просто запах металла люблю, — улыбнувшись, объяснил Жорж, — и звук кузнечный, потому что…

…напечатал в «Листке „Земли и воли“», одним из редакторов которого он был, воинственную статью под названием «По поводу политических убийств», не сочтя нужным уведомить об этом его, Плеханова, тоже редактора «Земли и воли», и поэтому…

— …от него на душе иногда веселее становится.

— Это верно, — улыбнулся первый кузнец. — Металл, он другой раз душу хорошо веселит, особливо когда работаешь его правильно, с горна аккуратно сымешь и окалину вовремя собьешь. Тогда он себя скажет по всем статьям и служить будет верно, до полного износа, потому как…

…поднявшись и достав из кармана номер «Листка „Земли и воли“», Жорж сказал, обращаясь к Морозову:

— Я прошу автора прочитать вслух свою статью о политических убийствах для всеобщего сведения. Как редактор того же издания, я даже не знал о том, что эта статья должна появиться в редактируемом мной органе. И это говорит не о лучшей подоплеке истории ее опубликования.

Морозов, как бы не расслышав последних слов Плеханова, достал свой экземпляр «Листка „Земли и воли“» и начал читать:

— «Политическое убийство — это прежде всего акт мести. Только отомстив за погубленных товарищей, революционная организация может прямо взглянуть в глаза своим врагам; только тогда она поднимется на ту нравственную высоту, которая необходима деятелю свободы для того, чтобы увлечь за собой массы. Политическое убийство — это единственное средство самозащиты при настоящих условиях и один из лучших агитационных приемов. Нанося удар в самый центр правительственной организации, оно со страшной силой заставляет содрогаться всю систему. Как электрическим током, мгновенно разносится этот удар по всему государству и производит неурядицу во всех функциях…»

— …железо тоже свой срок имеет. Оно навроде человека — уважишь его, и оно тебя уважит, а не захотишь его понять — и оно тебя никогда не поймет.

— А еще мы, барин, ружья в ремонт берем — кремневые, нарезные, — сказал второй кузнец, — штуцера, берданы… А ежели пистоль какая-никакая неисправная имеется или, скажем, левольверт — неси и пистоль, и левольверт. Мы все исправим, все починим.