Подснежник

— Сколько, сколько постоянных членов? — переспросил Жорж.

— Двести. И везде местные отделения центрального кружка — за Невской, за Нарвской заставой, на Выборгской стороне, на Петербургской стороне, на Васильевском острове, на Обводном канале. И во главе каждого местного отделения — районный комитет. Это, по-твоему, утопия?

— Какова ваша конкретная программа? Только не популярно, а подробно, со всеми деталями.

— Изволь. Городским рабочим отводится решающая роль в революционном переустройстве всей русской жизни, так как именно рабочие составляют главную общественную силу и экономическое значение страны.

— Значит, вы утверждаете, — сосредоточенно выговаривая каждое слово, начал Плеханов, — что главную общественную и революционную силу страны, а тем самым и главную народную силу у нас в России составляет не крестьянство, а рабочие, не так ли?

— Да, мы это утверждаем, — тряхнул головой Халтурин, — а всю вашу народническую ересь о самобытности нашей темной деревенщины — решительно отрицаем.

— Вы, народники, — вмешался в разговор Обнорский, — призываете сбросить с социализма его немецкое платье и предлагаете нарядить социализм в посконную народную сермягу. Но не кажется ли вам, что это и есть худший вид утопического социализма, поворачивающего нас назад, к бакунизму? Вас не обижают мои слова?

— Нисколько. Продолжайте, Виктор, я вас внимательно слушаю.

— Для всех, кто основательно изучает социалистическую литературу, не составляет секрета тот факт, — говорил Обнорский, — что немецкое рабочее движение развилось на «плечах» английского и французского рабочего движения. Так почему же нам, русским рабочим, не взять все лучшее из западноевропейского опыта и не перенять у немецких рабочих их лучшие средства борьбы за освобождение своего класса?

— Я сейчас затрудняюсь исчерпывающе ответить на этот вопрос, — сказал Жорж. — Хотелось бы вначале продолжить знакомство с программой вашей организации.

— Пожалуйста, — снова вступил в разговор Степан. — Самой главной своей целью члены «Северного союза русских рабочих» будут считать непременное ниспровержение существующего политического и экономического строя нашего государства, как строя крайне несправедливого. Члены «Северного союза» будут широко разъяснять передовому русскому обществу и прежде всего рабочему населению задачи своей политической борьбы. Члены рабочего союза глубоко уверены в том, что только полная политическая свобода обеспечивает за каждым человеком самостоятельность убеждений и действий. И так как только политическая свобода в первую очередь гарантирует решение социального вопроса, мы выступаем за предоставление русскому обществу свободы слова, свободы печати, свободы собраний и сходок. Мы требуем ликвидации сословных прав и преимуществ, мы требуем введения обязательного и бесплатного обучения во всех учебных заведениях страны, мы требуем ограничения рабочего времени на заводах и фабриках, запрещения детского труда, принятия фабричного законодательства, отмены косвенных налогов…

— Наши западные рабочие братья, — перебил Халтурина Обнорский, — уже давно подняли знамя борьбы за освобождение миллионов рабочего люда, и нам остается только присоединиться к ним. По своим задачам наш союз будет тесно примыкать к социально-демократическим партиям Западной Европы. Рука об руку с ними мы пойдем вперед и в братском единении и солидарности сольемся в одну грозную и непобедимую рабочую силу!

— Вы читали когда-нибудь Эйзенахскую программу немецкой социал-демократии, — спросил Плеханов после некоторого молчания, — принятую в 1869 году?

— В общих чертах мы знакомы с Эйзенахской программой, — солидно ответил Обнорский. — А вы находите что-то общее между нами и эйзенахцами?

— Не только общее, но и очень много прямых совпадений.

— А что тут плохого? — нахмурился Степан. — Лишь бы дело не страдало. А программы у всех рабочих партий должны перекликаться. Эйзенахцы, по всему видать, толковые ребята — чего ж им нам не подсобить немного?

— Ничего здесь плохого и я не вижу, — согласился Жорж. — Больше того, вы четко сформулировали тезис о том, что завоевание политической свободы является по существу предварительным и обязательным условием уничтожения социального гнета и победы над эксплуататорскими классами. Вы более определенно связываете требование политической свободы с интересами прежде всего самого рабочего сословия. Но дело не в этом.

— А в чем дело? — в один голос спросили и Халтурин, и Обнорский.

— Сейчас объясню. Какие еще требования выставляете вы в программе?

— Мы требуем еще предоставления государственного кредита рабочим ассоциациям, — сказал Обнорский.

— Ну, это уже чистое лассальянство, — развел руками Жорж.

— Опять нехорошо! — вспыхнул Степан. — А ваши народники разве не говорят о том, что государство должно давать субсидии крестьянским общинам?

— Зачем же повторять слабые стороны народнических положений? — улыбнулся Жорж. — Кроме того, насколько я понял, у вас в программе нет ни одного слова о всеобщем избирательном праве.

— Вот это верное замечание, — согласился Обнорский.

— Говорите, что не хотите возвращаться к бакунизму, — продолжал Жорж, — но ведь в пренебрежении к представительным органам, в которых вы, судя по вашей программе, не собираетесь участвовать, слышится явный отголосок бакунизма. Теперь самое главное, — став очень серьезным, сказал Жорж. — Программа вашего союза слишком откровенно игнорирует аграрный вопрос. А в такой стране, как Россия, ни одна серьезная революционная организация мимо аграрного вопроса проходить не может.

— Да почему же игнорирует? — усмехнулся Халтурин. — Нам наш российский мужичок с его родными полями и лесами да со всеми остальными навозными заботами оченно даже близок и дорог!

— Погоди, Степан, не шути, — остановил Халтурина Обнорский, — человек, может быть, дело говорит.

— Да какое там дело! — махнул Халтурин. — Старая песня — община, деревня, дворянская вина перед народом!

— И последнее, — сдвинул брови Плеханов. — На мой взгляд, вы преувеличиваете роль политической свободы. Это опасная ловушка. В свое время я учил тебя, Степан, презирать буржуазные свободы, а что получилось?

— Никак, курица высидела утенка, а? — захохотал Халтурин.

— Дело гораздо серьезнее, чем ты думаешь, — продолжал все больше и больше хмуриться Жорж. — Требование буржуазных свобод может растворить в себе любую революционную программу, даже самую крепкую.

— Да как же может рабочее дело идти вперед без политической свободы?! — возмущенно закричал Степан, совсем забыв о тайном характере их разговора. — И каким образом может быть для рабочих невыгодно приобретение политических прав?

— Ты обвинил меня в народнической ереси, — возвысил голос и Плеханов, — а я обвиняю тебя в рабочей ереси.

— А в чем же она выражается? — прищурился Халтурин.

— В твоем кичливом, презрительном отношении к крестьянству. Сколько вас, рабочих, в Петербурге и в России? Две сотни тысяч — ну, пускай, три сотни. А крестьян в России несколько десятков миллионов! Разве может серьезный революционер пренебрегать интересами подавляющей массы населения? Ты обвиняешь меня в том, что я не вижу жизни, что я уткнулся в общину. А разве ты видишь ее, эту жизнь, если крестьянства для тебя совершенно не существует? Ты бойко научился рассуждать обо всем на свете, но широта знаний еще никому не заменяла их глубины!

Халтурин сидел, опустив голову. Непонятно было, сражен ли он аргументами Плеханова или обдумывает новые возражения. Обнорский с тревогой поглядывал на спорщиков — не слишком ли далеко зашли друзья? Накал страстей вот-вот мог перекинуться из общественной области в личную, превратиться в оскорбительную перепалку.

Халтурин поднял голову и неожиданно улыбнулся.

— Ты гневаешься, Юпитер, — тихо сказал Степан, глядя на Жоржа, — значит, ты не прав.

— В чем же я не прав? — таким же тихим голосом спросил Жорж, радуясь про себя, что высшая точка спора, на которой оба они могли сорваться, кажется, уже позади.