Страница 8 из 54
Долго и непрерывно Гиндесбург бормотал себе под нос планы великого и светлого будущего. Вдруг в дверь квартиры позвонили. Послышался двойной щелчок открываемого замка. В комнату вошли. Зажегся свет, и несколько мутных, белесых силуэтов встали напротив Гиндесбурга. Но он, погруженный в свои мысли, просто закрыл глаза.
– Рассказывайте, что с ним?
– Да вот уже второй день бормочет себе в нос белиберду всякую, – ответила Ларочка, встав над мужем в позе атакующего борца сумо.
В одной руке у неё была зажата мокрая грязная тряпка, которой она только что мыла пол.
Два санитара, стоявшие позади доктора, устало переглянулись. Доктор же задумчиво поправил очки.
– На внешние раздражители не реагирует, надо полагать?
– Хоть бы что ему, черту проклятущему, – с ненавистью ответила жена Фирзякина. – Сидит, кобелюка, и бубнит. И ночью бубнит, и днем. Житья от него нет. У-у, тварь! – и она угрожающе замахнулась на мужа тряпкой.
– Ну, ну, будет вам, успокойтесь. Вы не припомните ли, как это началось?
Ларочка, сместив в задумчивости брови к переносице, ответила:
– Да вот пришел в понедельник с работы, жрать ему дала, собаке, всё проглотил, чертяра, и гриба своего напился, как обычно, сел, и понеслась галиматья. Думала, очухается, свинорожа, а он все сидит да бормочет, и глаза стеклянные, как у рыбы мороженой!
– Так, так, интересно, а позвольте, какого гриба? Этого самого, разрешите, – доктор приблизился к банке с чайным грибом, что стояла возле Фирзякина на столе.
– Его, собаку, дрянь эту болотную, пьет вечно. Полезно, говорит, – изобразила она издевательски интонацию мужа. – Идиотина! Сколько раз велела – вылей в унитаз жижу поганую свою. А он граблями-то машет, кудахчет, питушья жопа: «Моё! Очищает!» Что там ему очищать-то? Гнилуха! Пистон стреляный! Тьфу! – и плюнула на вымытый ей же самой пол.
– Так-с, ну, гриб-то давно испорченный у вас. Плесень, видите, пошла, – доктор указал на небольшие островки зеленоватой плесени на поверхности гриба, – очень опасное, знаете ли, дело!
– Да и я ему сколько раз! Кто ж дрянью-то такой печень чистит? А ему хоть что. Хоть чеши, хоть пляши! Мозги ж все стухли давно! Вы посмотрите на эту рожу, – возмутилась жена.
Фирзякин сидел на диване с лицом человека, только что узнавшего, что его дальний, забытый давно родственник скончался, оставив ему в наследство десять миллиардов долларов. Но тут же оно приняло выражение угрюмой горечи и печали, а еще через секунду – стыда и позора. Метамарфозы происходили молниеносно.
– Ну, что ж, придется забирать. Галлюцинаторное помешательство на почве отравления. Возможно, лизергиновая кислота.
– А? – не поняла жена.
– Амбулаторное лечение сразу исключаем. В стационар его, ребятки. А гриб этот от греха и в самом деле слейте в канализацию.
Санитары подхватили Гиндесбурга под руки и без сопротивления повели к двери. Доктор, распрощавшись с женой несчастного, оставил контактный телефон и удалился, и Ларочка первым делом с чувством душевного спокойствия и внутренней победы над каким-то, как ей казалось, мировым злом надменно со шлепком вылила чайный гриб в унитаз.
* * *
Где-то в районе малой речки из сточной трубы ранним летним утром выплыл темно-коричневый объект. Блестя на солнце глянцевой кожицей, он поплыл, влекомый слабым течением в направлении поселка Касранцы. Мальчик Иван в это время удил с дедушкой рыбу на берегу.
– Дед, дед смотри! – закричал пацан, – чего это за рыба такая?
– Где?
– Вон смотри, какая странная, как скат прямо.
– Да откуда ж здесь скаты?
– Гляди дед, смотрит прямо на нас! – завизжал счастливый малец, пытаясь достать рыбину концом удочки.
– Ишь ты! И впрямь. Эх, всю страну засрали, демократы сраные! – и дед с ненавистью плюнул в мутную воду.
Диковинная рыбина приостановилась, моргнула два раза и, испустив из странного своего тела рыжеватые пузыри, ушла под воду…
Григорий Неделько
Мёртвородящий
Станицкий проснулся с идеально чётким и до дрожи холодным чувством, что он – в абсолютном одиночестве. И ладно, если бы он был на Земле: весьма сомнительно, чтобы всё её население вмиг вымерло, тем самым заставив его погибать изгоем. Нет, Станицкий лежал в кровати в одной из десятков тысяч кают на межпланетной станции «Вавилон – 15». Кто-то скажет, что и миллион выходцев с разных планет Системы АО (Альфа-Омега) вряд ли куда-нибудь денутся. Однако... как игнорировать предчувствие, да ещё такое кристально прозрачное?
А оно, то морозное ощущение в груди, смесь потерянности, безнадёжности и непонимания, может, и не крепло от секунд, но и не ослабевало. В общем, Станицкому творившееся совершенно не понравилось.
Он отдал мысленный приказ блоку управления каютой, и одеяло откинулось. Пока Станицкий с помощью скрытых автомеханизмов умывался и одевался, спальня заправила и отгладила кровать, подмела пыль, обновила цветы в вазе (для красоты и уюта) и сбрызнула помещение смесью бодрящих, улучшающих настроение и повышающих мозговую активность ароматических веществ.
Докопавшееся незваное одиночество да притом, какое-то странное не отпускало, и Станицкий покинул каюту, позволив ей самостоятельно отключить все ненужные приборы, погасить везде свет и запереть дверь на e-замок.
«Что же происходит? – думал Станицкий, вышагивая по металлически хромированному коридору-аллее между дверями других кают. – Или ничего?»
Мысль крутилась и крутилась, отыскивая новые факты, пытаясь объяснить их, выстроить правдоподобную систему. И очевиднейшее пришло на ум, только когда Станицкий приблизился к лучелифту: в коридоре больше не было ни человека, что означало – ни единого разумного существа! Никто не ходил, не ползал, не летал и не передвигался иным способом. Но где же венериане, марсиане, плутонцы и альфанцы? Где и другие?..
Станицкий взглянул на часофон – тот показал «9:52». Без восьми минут десять, и никто не проснулся?! Извините, не поверю!
Соображая, что делать дальше, Станицкий провёл рукой рядом со считывающей пластиной светолифта, и тот мгновенно прилетел сюда, на двадцать седьмой этаж, после чего приглашающе раздвинул дверцы. Станицкий вошёл внутрь, дал команду везти вниз, к третьей столовой, а сам между тем задумался крепче. Вдруг и в столовой он никого не обнаружит? Сомнительно, но... но почему, чёрт возьми, коридор оказался пуст?!
Сознание подсказало пару вариантов. Первый: ночью дали тревогу, приказывая покинуть станцию. А что? Вполне вероятно. Только ведь сирена должна была разбудить и Станицкого. Отчего же не разбудила? Нет, не то; он отбросил эту версию.
Лифт снова «распахнулся», и Станицкий направился к круглосуточно освещённым приятными светло-голубыми огнями дверям столовой номер три.
Второе предположение, размышлял он на ходу, это какой-то трюк, дурацкий розыгрыш, шутка остальных над ним или кого-то над остальными и им. Тем не менее, опять возникает вопрос: как вышло, что среди исчезнувших нет Станицкого? Нечто или некто помог ему, спас, сохранил? Трудно рассуждать, особенно, если категорически не хватает данных.
Двери столовой не открылись при его приближении. Так-та-ак...
Станицкий толкнул стеклянные на девяносто процентов прямоугольники, но те упорно желали оставаться закрытыми. Тогда он подналёг, надавил плечом, ударил им между дверями. Не помогло. Он постучал кулаком в надежде или привести открывающий механизм в действие, или привлечь чьё-нибудь внимание. Увы, станция оставалась столь же пустой, холодной и безжизненной, сколь и раньше.
Все куда-то подевались; ладно, это он понял. Но что теперь, голодать из-за чьей-то чужой прихоти? Станицкий хмыкнул и тут вспомнил про чёрный ход.
Обходя столовую по кругу, он всячески старался не обращаться к минорным мыслям, то и дело лезшим в голову. И всё же пришлось уступить им дорогу, когда выяснилось, что двери чёрного хода, братья-близнецы хода обычного, тоже заперты и изо всех сил противятся тому, чтобы их отворили.