Страница 2 из 10
Разумеется, колодец был не один. Второй располагался гораздо ближе к кухне, только идти надо в сторону заброшенного дома на поляне, через заросли щипун–травы, высотой до локтя и оставляющей на коже неприятные жгучие волдыри размером с ноготь. Конечно, узкая тропа там была. Вот только заросли эти были на редкость живучими, стремясь вновь опутать дорожку уже к утру. До конца не опутывали, но тропа каждое утро становилась существенно уже.
Пойду лучше в урочище! Быстрым шагом, а там может и передохнуть удастся среди лесной тишины и пения птиц! Конечно, жить в девичьем домике и готовить для всех еду — это не то, о чём я мечтала, но это и не худший вариант. Во всяком случае, это было куда лучше моей прежней жизни, в которой законное рабство, побои и унижения считались нормой. Старейшина заботился о нас, как мог, несмотря на свой преклонный возраст, и за те три года, что я здесь провела, я ни в чём не нуждалась. Он стал для меня почти отцом…
…С отстранённым холодом вспоминались события из прошлого. Как бежала из горящей деревни, где выросла. Как металась в дыму по комнате. Как неистово кричал заживо горящий человек… За несколько минут до этого он стоял возле очага и опять орал на меня дурным голосом, унижал, оскорблял, пытался схватить, ударить... Я в очередной раз что–то сделала не так. Попытка оправдаться, защититься… Но он лишь сильнее рассвирепел и ударил наотмашь по щеке. Темнота.
Следующее, что я смутно помнила, — мечущегося по комнате человека, объятого пламенем, и пожар. Он был настолько сильным, что сбить его было невозможно. Как и спасти того человека. Огонь быстро перекидывался с одного дома на другой, люди выскакивали из домов, едва успевая прихватить детей. А я шла с каким–то отстранённым чувством, почему–то ничего не ощущая, сквозь охваченную дымом и жаром деревню с единственной мыслью — что всё уже кончилось. Моя жизнь, моя боль, ежедневные унижения и насилие. И совсем не важно, что я не дойду и до ворот. Главное — всё кончилось…
Но оказалось, что я ещё ничего не знала о жизни. Родан — покровитель живого — неожиданно смилостивился над собственным созданием. Как ни удивительно, я выжила. Меня подобрали какие–то торговцы на тракте, когда я механически брела в неизвестном направлении, привезли в незнакомое место и… оставили. А мне по–прежнему было всё равно. Я помню морщинистые руки, с заботой осторожно очищающие мои раны и ожоги от прилипшей обгоревшей ткани одежды, и запах лечебных трав. Но боли не было. Были пустота и безразличие. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и чтобы, наконец, оставили в покое. Жить по–прежнему не хотелось. Я не понимала, — а зачем?..
Старейшина Беорн не отходил от меня часами. Менял повязки, заставлял пить горький взвар. От еды я отказывалась, мне не хотелось есть. Точнее, я не видела в этом смысла. Меня удивляли поступки этого седого старца с мудрыми выцветшими глазами. Зачем он со мной возится, тратит время и силы на бесполезное тело с выжженной душой, упорно не желающее жить?
Кажется, впервые в жизни обо мне заботились. Без упрёков, угроз и насилия. И это бесконечно удивляло. Это было так непривычно! По его приказу меня осторожно переодевали женщины и меняли постель. Его ласковый голос заставлял пошатнуться моё безразличие. Но не настолько, чтобы перестать стремиться вновь отвернуться и закрыть глаза, в очередной раз отказавшись от еды. Стоило провалиться в сон, и мне вновь снился удушливый огонь, пожирающий деревню и того человека.
На шестой день я лежала с закрытыми веками, в каком–то дурмане, окончательно потеряв силы и способность разумно мыслить. Перед глазами был тот же клятый огонь, за всполохами которого я слышала печальный мужской голос:
— Девочка, зачем тебе туда? Рано, рано…
И я ответила, удивившись звуку собственного забытого голоса:
— Всё кончилось. Я хочу уйти. Это мой последний путь.
— Последний, дитя, но не единственный. Есть и другие пути.
Я помолчала. Мне было всё равно, я так устала! Боги, как же я устала…
— Какие?
Голос так же ответил не сразу, словно взвешивая каждое слово:
— Путь любви и надежды. Путь веры. Путь Жизни.
Огонь перед глазами внезапно сменился солнцем. И оно грело не настойчиво и не обжигающе, освещая белоснежные макушки гор, которые я видела впервые, постепенно переходящие в зелень у их подножия. Тёплый ветер ласково огибал лицо и плечи, играя с моими волосами. А сзади меня обнимали чьи–то сильные руки. И не противно было, а так удивительно спокойно! И словно мы здесь уже не впервые, словно так и должно быть. Это было настолько ново, что заставило пошатнуться мою уверенность в нежелании оставаться влачить своё жалкое существование.
— Ты от этого хочешь отказаться? — спросили горы.
Поколебавшись, я с грустью ответила:
— Это только глупые мечты. Реальность страшнее.
— Мечты становятся реальными только по нашей воле, дитя. И до тех пор, пока ты мечтаешь о пути в никуда, все остальные дороги остаются для тебя закрытыми. Но это не значит, что их нет. Шагни в сторону, и ты увидишь, насколько разными они могу быть.
Я осторожно положила ладонь на обнимающие меня руки. Руки мне нравились. От того, кто стоял сзади, исходило приятное тепло и надёжность. Отчего–то было совсем не страшно, что я не знаю, кто это. Мы стояли на горной тропе. Чьи–то руки по–прежнему бережно, но очень надёжно держали меня, — гораздо надёжнее цепей и оков в подземном леднике…
— Это моё будущее? — с надеждой спросила я.
— Это один из путей.
Мне стало интересно, и я попыталась обернуться, чтобы увидеть того, с кем мне так спокойно в одном из вариантов моего бреда. Но он стал размытым, руки переместились на плечи.
— Нельзя, девочка. Пока нельзя…
Я недовольно нахмурилась. Что же это за путь, если опять чего–то нельзя?! Опустила взгляд на то место, где были руки, и изумилась — мой живот был непривычно округлым! На что обнаруженная часть организма незамедлительно ответила ощутимым толчком изнутри.
— Ой!.. — сорвалось с моих губ нечаянно.
Окончательно растерявшись, я не знала уже, чему верить, и чего я хочу.
— Путь любви и надежды. Путь веры. Путь Жизни. Выбирай.
Я открыла глаза. Беорн сидел рядом, устало откинувшись на спинку стула, и светло улыбался:
— Ну, как ты? Поешь?
Старейшина протянул мне миску с чем–то горячим и месивообразным.
— Да… — растерянно ответила, прокручивая в голове вновь и вновь то, что сейчас увидела. Бред ли это был, или откровение, боги предоставили решать мне. Но в том, что к этому причастен старик, так рьяно меня опекающий, — сомнений не было. Я подозревала, что он наделён какой–то силой, — за то время пока я лежала здесь, у меня появились все основания так думать.
Уплетая лёгкую кашу с ароматными пряностями и вспоминая всё то, что только что было, я терзалась вопросами. Реально ли всё это? Кто тот незнакомец? Когда всё это будет? Что мне надо сделать, чтобы эта яркая мечта стала реальностью? И всё же решилась:
— А почему нельзя?
Старец непонимающе посмотрел на меня:
— Ты о чём, дитя?
— Я про путь и того, на кого нельзя смотреть, — недоверчиво скосила на него взгляд.
— Ты ослабла и бредила. Я рад, что ты наконец пришла в себя, — улыбнулся он в седую бороду.
А в уголках его выцветших глаз — лукавая улыбка!
«Не скажет, — подумала я. — Даже если переспросить — не скажет... Ну и пусть! Даже если это всего лишь бред… Почему бы хотя бы не попробовать?»
Беорн внимательно наблюдал за мной и, словно подтверждая мои мысли, почти незаметно, медленно покивал головой. Затем встал, забрал у меня из рук пустую тарелку и вышел. А я без сил рухнула обратно на подушки и почти сразу заснула. Ни огня, ни гор в то утро я больше не видела…