Шкатулка

Ее угнетали запахи.

Она стала усердно мыть стены в ванной, терла линолеум в кухне, регулярно ополаскивала помойное ведро. В лифте она затыкала нос, чтобы не чуять всех ездивших до нее курильщиков и любителей чеснока. Флакончик «Коти», которым она решила перебить неприятные запахи, внезапно тоже разочаровал ее: куда девался нежный аромат!

Афанасий не замедлил заметить ей:

— Девчонка, ты подурнела. У тебя вид усталой лошади.

И Лиза наконец поняла, что она беременна.

Вот отчего это раздражение, сердцебиение, тошнота.

Дома она повалилась на диван и заревела в голос. Ей было нестерпимо жаль себя. Она сердилась на Никиту за то, что он еще ничего не знает. А если бы и знал, то что бы он мог сделать? Рушились все ее замечательные планы. Ни на какой фестиваль она не поедет, будет ходить с круглым животом. Наплакавшись до тупой боли в затылке, она устало лежала ничком и глядела в потолок. «Зачем я живу, — спрашивала она себя. — Молодость, цветы, музыка — обман. Суть в том, чтобы производить себе подобных…» Она вспомнила, как Никита рассказывал про молодых кобылок: «Их тянуло к неизвестному. Они начинали нервничать. Просто сходили с ума, понимаешь? Одна такая перемахнула через изгородь и понеслась через поле. Куда? Зачем? Сама не знает. Изо всех сил неслась. В ней кипела природа. Остановить, поймать невозможно. От напряжения сосуды начали лопаться. Замертво упала… А к остальным ввели старого мерина. Они его окружили и притихли, вздрагивая. Такие молоденькие, трепетные».

«Как все просто, — думала Лиза. — Вышла замуж, родила. Вот и все мои дела!» Она кисло усмехнулась, сжала зубы и подумала: «Нет уж! Не так мы будем существовать». Решение пришло простое и выражалось коротким неприятным словом. В этой затее было что-то постыдное, как будто Лиза шла на обман. «Но ведь мне так плохо, — оправдывалась она. — Мне тяжело». — «Думаешь, другим легко?» — укоряла она себя. «Но другие не готовятся к фестивалю!» — «Другие — это серые клуши? А ты, значит, — служительница муз? Вся из себя этакая, особенная?» — «Я не особенная, — спорила с собой Лиза. — Но мне хочется радости!» — «Кому ее не хочется?..»

— Слушай, Игорь, — сказал как-то после ужина в отеле «Пейрис» Никита своему товарищу по команде. — Неужели мы будем дрыхнуть, когда за окном ночной Париж?

— А что делать, если меня после этих Лувров ноги не держат! — ответил товарищ.

Однако после некоторого колебания они решили идти смотреть город. Обычная, ничем не выделяющаяся при свете дня площадь преобразилась в ночном освещении: разверзлись мерцающие входы сомнительных заведений, эротические рекламы засветились в ночном небе, в полумраке подворотен возникли силуэты в экзотических одеждах. Никита издали приметил худощавую фигурку с рассыпанными по плечам волосами. На ней были серебристые лакированные сапоги и трусики, кофта или накидка, не понять. В руке сигарета. Взгляд прямой, откровенный. Большие блестящие серьги. Она улыбнулась, провела язычком по атласным губам.

«Что она сказала?» — спросил приятеля Никита.

«Назвала цену».

«Сколько?» — поинтересовался Никита.

«Зачем тебе? — отмахнулся приятель. — Пойдем лучше сюда». Они зашли в аптеку. Игорь заговорил с продавцом. Тот выставил перед ним несколько видов детских сосок.

«Видал красоту? — сказал Игорь. — Выбирай!»

«Мне ни к чему», — ответил Никита.

«Наиболее ходовой сувенир», — серьезно отметил Игорь.

«Я уже поистратился на виски. «Белая лошадь» называется».

«Слыхали», — ответил Игорь и отобрал пять упаковок с сосками.

Продавец с удовольствием ловко покидал их в хрустящий розовый пакетик и получил деньги. «Мерси, мерси!» — сказал он обоим друзьям.

«А ты говоришь», — неизвестно к чему заметил Игорь.

Никита обернулся на угол, где стояла девушка, но ее там уже не было…

Лиза посмотрела на часы: три часа ночи.

Она пошла на кухню, налила в стакан воды, выпила и поморщилась: ей показалось, что и вода приобрела неприятный привкус. Засыпала она долго. И когда, наконец, забылась, ей привиделся сон: медсестра в резиновых перчатках держит на ладони маленького ребеночка и показывает Лизе. Лиза спрашивает: «Разве он уже родился?» — «Конечно», — отвечает та. «Почему же он такой маленький?» — хочет спросить Лиза, но боится, что сестра рассердится и унесет эту куколку. Лиза открыла глаза: полпятого утра. «Черт-те что!» — сказала Лиза, встала и опять пошла на кухню. Там в шкафу стояла бутылка, на этикетке которой была нарисована стройная белая лошадь. Лиза хрустнула пробкой, сворачивая ее впервые, и налила в рюмку, поднесла к носу, понюхала. Запах показался ей противным. «Кажется, это разбавляют водой», — подумала Лиза, но не разбавила. Вкус воды она уже знала.

«Сколько же это будет тянуться? Неужели все девять месяцев? — думала Лиза. — Богатая перспектива!» Она вспомнила женщину в их подъезде, которая недавно еще ходила с животом, а теперь уже возит детскую коляску. У нее всегда спереди расходился, не застегиваясь, плащ. А глаза смотрели весело.

«Наверное, у всех по-разному бывает. Одним легче, другим тяжелее», — предположила Лиза, но это ее не успокоило.

В девять утра резанул телефонный звонок. Лиза, так и не уснувшая, щурясь, потянулась рукой к столику, локтем задела бутылку, и та опрокинулась.

— Фу-ты, господи! — скривилась Лиза, подхватила бутылку и поставила на место рядом с образовавшейся лужей.

— Малыш, это я! — радостно сообщил в трубке голос Никиты. — Я тут на вокзале провожусь еще часа два. Ты не спишь?

— Я не сплю, — вздохнула Лиза.

— У нас все в порядке? — насторожился Никита. — Ты меня слышишь? Что-нибудь случилось?

Лиза напряглась, чтобы не всхлипнуть.

— Мне тебя кормить нечем, — сообщила она. — Кроме батона и банки варенья, ничего нет.

— Дело поправимое! — успокоил Никита. — По дороге на рынок загляну, чего-нибудь принесу. — Я тут такую лошадку, привез, загляденье! Знаешь, как зовут? Малыш! Ее зовут Малыш. Она такая хорошенькая, как ты.

— Я рада, — сказала Лиза. — Приезжай.

Положив трубку, она зарыдала. «Он будет возиться со своими лошадьми, будет таскаться по командировкам, а я стану домашней клушей». Сейчас она ненавидела Никиту и жалела себя. «Нет уж, я не стану лошадью! Буду сама собой. Музыкантом. Лауреатом. Потом когда-нибудь заведу ребеночка. Не сейчас. Еще рано».

Через час, умытая, с красными глазами, Лиза ставила на кухне чайник.

Никита открыл дверь своим ключом. Одну сумку он оставил в прихожей, другую с продуктами понес сразу на кухню.

— Вот и я!

Лиза повернулась к нему и слабо улыбнулась.

«Сейчас он начнет допытываться, что со мной. Я ему все выложу. Он скажет, не делай глупости. Я скажу, что не хочу быть лошадью. А он скажет, что я эгоистка. Потом он скажет, что так в природе устроено и женщина должна быть матерью. А я скажу, что мне страшно. Он засмеется и начнет мне объяснять, что я напрасно боюсь, что нынче роддомы оснащены современной техникой, и это все происходит легко и просто. Я скажу, а как же моя музыка? Как же Париж? Он ответит, есть о чем печалиться! И мы сядем завтракать».

Девичник

— Это разве жизнь? Это просто фу! — а не жизнь.

— Не говори! Крутишься-вертишься, а радости никакой.

— Мне вчера приснилось, как будто я прихожу из химчистки со своей шубой, пробую надеть и не могу — она вся расползается на мне. Вроде как от старости. Я во сне так расстроилась, думаю, ведь ей и пяти лет нет, и такое дело. Чуть не заплакала.

— Это наши молодые годы уходят, вот и тоска.

— Серьезно?

— А ты думала! Мы уже не девушки. Мы давно уже жены-матери. Сколько вы с Ванечкой живете? Лет десять уже?

— Двенадцать.

— О! И я со своим пятнадцать. Три беременности, роды. Мы с тобой женщины среднего возраста.

— Не преувеличивай. Мы еще вполне милашки. Особенно ты, когда свое малиновое платье наденешь и голову помоешь.