Страница 12 из 18
Скульптор Миша Андрецов был старше меня на пять лет. Вырос он в рабочей шахтёрской семье, и была у него какая-то трезвая рассудительность во всех поступках. Большой, сильный и крепкий, он помогал мне осваиваться с очень непривычной для городского маменькина сынка суровой армейской обстановкой, учил быстро одеваться, накручивать портянки, чтобы они не сбивались (это он делал лучше всех, был приучен ещё с детства). Мы провели вместе полтора месяца, причём почти всё время в тяжёлых условиях. Однако Миша легко приноравливался ко всему. Была у него какая-то ловкость и хватка – ценные качества для солдата. Я часто думал тогда: из Мишки выйдет герой. Его решительность, постоянное присутствие духа, его сила и ловкость обещали многое. Ко мне он относился безо всякой сентиментальной снисходительности, но сердечно. Он понимал, что мне по молодости и неопытности трудно. Но, понимая, не жалел, а твёрдо и решительно учил меня всем навыкам, которых у меня недоставало.
Мой ближайший друг Эммануил, а попросту Эмка Ляндрес, был человек с утончённой душой, для которого многое, если не всё, строилось на полутонах отношений. Он кончил три курса графического факультета, был превосходным рисовальщиком. Мы были с ним однокашниками в буквальном смысле: три раза в день ели из нашего общего на двоих котелка. Эмке было двадцать шесть лет, мне ещё не исполнилось девятнадцати.
Поэтому он не всегда говорил со мной обо всём. Да в то время особая откровенность была и не в моде. Но мы понимали друг друга без слов, и это чувство взаимопонимания ещё больше сближало.
Ляндрес был давним и близким другом скульптора Оси Богомольного, которого я знал по комсомольской работе в Академии. А в военное время, когда мы жили бок о бок, Ося совершенно очаровал меня. То был человек, постоянно нёсший огромный заряд бодрости, умевший вовремя пошутить и приободрить. Он много и часто пел. Конечно, он стал взводным запевалой.
Саша Томилин, милый, скромный мальчик, немного углублённый в себя, был менее активен, но по-своему очень симпатичен.
Из нашего отделения наиболее серьёзным был Сеня Киммельфельд – студент живописного факультета. Он был самым взрослым. Ему оставалось несколько дней до защиты и получения диплома художника, когда началась война. Без малейшего колебания он пошёл добровольцем.
Ближайшим его другом был Серёжа Шомин, тоже живописец. Из всей группы только мы с Серёжей пережили войну. В памятном бою под селом Большая Вруда, когда была разбита наша дивизия, он попал в плен, долго находился в неволе, бежал к партизанам, затем сражался в рядах Советской Армии.
Прошёл почти месяц, когда после перемены многих мест мы оказались в помещении Торгового института на улице Марата и через несколько дней нас обмундировали. Выдали также винтовки и противогазы. Противогазы нам выдавали со склада, расположенного в подвале бывшего Мраморного дворца. Винтовки были производства 1915 года и со многими раковинами в стволе. Нам объяснили, что годность у них – 75 %, но стрелять из них можно (хотя патронов не дали).
– Главное, – сказали нам старшие товарищи, – помните Гражданскую войну: надо отнять у врага хорошее оружие и бить им!
Это, как я знаю теперь из воспоминаний многих других ополченцев, было широко распространённым советом того времени. Некоторым давали одну винтовку на троих, с той же рекомендацией: отнять оружие у врага.
Моральная подготовка была у нас на очень высоком уровне. Через весь Загородный проспект мы три раза в день ходили кормиться в Технологический институт и бойко пели «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». Пели и другие патриотические марши того времени: «… и врагу никогда не гулять по республикам нашим», «…малой кровью, коротким ударом».
Строевой подготовкой (единственное, на что тратилось много времени) занимались в сквере на Коломенской улице. Изучали также устройство винтовки и противогаза. Через несколько дней принесли плакат с изображением 45-миллиметрового противотанкового орудия. Предполагалось, что глядя на него, мы постигнем технику стрельбы и тактику ведения боя с танками противника. Физическим развитием мы не занимались, и это было большой ошибкой командования.
Обмундированные в гимнастёрки и брюки с обмотками, прикрыв остриженные наголо головы сдвинутыми набекрень пилотками, мы были счастливы своим лихим военным видом и в первый же свободный час сбежали в фотоателье на Невский проспект, чтобы запечатлеть себя в форме. Было в этом поступке что-то от маскарада. Никто не понимал, что война продлится почти четыре года, а жить большинству из нас осталось несколько дней…
Снялись всем отделением: девять студентов и мальчик из ремесленного училища, самый молодой и к тому же сирота, пользовавшийся потому всеобщей любовью и покровительством. Мастер обещал изготовить фотографии через месяц. Квитанцию отдали кому-то из родных. (Они получили отпечатки в конце августа, когда все мы уже числились пропавшими без вести.)
В самом конце июля объявили, что вечером уходим в лагерь, за город. Побежали прощаться с родными. Отец перекрестил, мама сунула две плитки шоколада «на случай, если не хватит еды». Я храбрился и уверял, что всё будет хорошо.
Колонну построили около полуночи. Наши подруги провожали нас. Двинулись по улице Марата, Загородному проспекту и далее, мимо Кировского завода, через Красное село по Таллинскому шоссе. Шли в полной боевой выкладке: со скатанной шинелью, вещевым мешком, противогазом и винтовкой. Только патронов у нас не было. Каждый час делали привал. Многие сильно устали, потёрли ноги. Сказалось полное отсутствие физической подготовки. Я всегда любил ходить и в этом переходе сохранил бодрость, даже помогал другим. Но для многих недолгий, в общем, поход (около 20 км) стал тяжёлой мукой. Ведь большинство ополченцев-добровольцев состояло из хиляков, никогда не занимавшихся спортом.
Нескольких обессилевших пришлось даже посадить на сопровождавший нас небольшой гужевой обоз. Солдат обязан быть физически выносливым человеком, но нас за месяц пребывания в Ленинграде никогда не пытались тренировать в этом плане.
Поздним утром подошли к новому, уже секретному расположению нашей части, в густом лесу, за деревней Телези, справа от шоссе, ведущего на Кипень. Построили шалаши из веток. Ночи были прохладные, спали тесно прижавшись друг к другу.
На занятия ходили в молодой сосняк по другую сторону шоссе. Мы горели энтузиазмом и желали скорее оказаться на фронте, вступить в бой с фашистами, которые продвигались всё глубже в нашу страну. Было обидно, что мы не делали дела, хотя и без дела не стояли. Строевая подготовка и политзанятия занимали основное время, а на стрельбу водили всего один раз и каждому дали только по три патрона. Боевая подготовка в таком объёме казалась явно недостаточной. Зато механизм запугивания действовал вовсю. Как-то вечером полк был построен в лесу, и перед строем вывели человека в нашей форме. Его объявили дезертиром и зачитали смертный приговор. Сейчас, по прошествии многих лет, склонен предположить, что вряд ли человек, месяц назад записавшийся добровольцем, всего через несколько недель решил сбежать из армии. Скорее здесь имело место какое-то недоразумение. Но Особому отделу надо было устрашить всех, и человека расстреляли – для острастки.
Десятого августа полк вывели из леса. Раздали патроны, по 190 на каждого, и сухой паёк «на непредвиденный случай», но запретили его есть. Полк повели к железной дороге у Красного Села и вечером погрузили в эшелон для отправки на фронт. По дороге ребята старались напоследок напиться молока, купить про запас огурцов и другой зелени. У меня болел живот, я ничего не ел и не запасался. Нашей батарее выделили одну теплушку. Теперь уже не увидишь маленький товарный вагон о двух осях с надписью «40 человек или 8 лошадей». Для сорока человек в обоих концах вагона устраивались нары в два этажа, на которые укладывались солдаты по пять человек. Нас в батарее насчитывалось около шестидесяти, нар не было, и мы разместились на полу. Кто-то успел лечь, а другие смогли только присесть на корточки. Недавно я заглянул в Железнодорожную энциклопедию и выяснил, что такой вагон имел площадь 17 квадратных метров и, следовательно, на каждого из нас приходилось меньше трети квадратного метра пола. В этой тесноте мы пытались заснуть. Эшелон двигался медленно, со многими остановками.