Страница 4 из 9
Но не тут-то было. Борис Белый все-таки решил со мной познакомиться, и мое разрешение или запрещение не имело никакого значения.
Он так решил. И приехал. И мне ничего не оставалось, как впустить его в дом.
Вошел. В моем доме запахло гуталином от начищенных сапог. Фигурально. А буквально – сапог не было, ботинки. И гуталином, естественно, не пахло. Но сразу стало ясно, что этот Белый – военный. Работает за границей мелким шпионом. Крупные в гости не навязываются. Крупные шпионы – как звезды. Это особый талант, редкий и драгоценный, как всякий талант.
Лицо у Белого – абсолютно анкетное, простоватое, славянского типа, безо всякой примеси, как еда без соли и без перца. Короче, лицо – никакое. И сам он – никакой.
Я стала вежливо ждать, когда он уйдет. Придвинулось обеденное время, я предложила ему поесть.
Он попробовал суп и сказал:
– Сюда нужно натереть сыр пармезан, чеснок и добавить копченую грудинку.
– Вы любите готовить? – догадалась я.
– Я повар.
Понятно. Значит, шпионские обязанности он совмещал с основной работой.
Белый поднялся из-за стола, подошел к плите и стал вносить те дополнения, которые он перечислил. Грудинки в доме не оказалось, и сыр – другого сорта. Но тем не менее суп заиграл новыми вкусовыми оттенками. Совсем другое дело.
Я аккуратно задала интересующие меня вопросы: кто у него в Москве? Каково семейное положение? Когда кончается командировка во Францию? Где он собирается впоследствии жить? Есть ли недвижимость, средства к существованию?
У меня было легкое подозрение, что у Белого ничего нет и он знакомится небескорыстно.
Белый довел до моего сведения: в Париже у него жена, вторая по счету, но она его выгнала. Бориса это печалит, но особенная боль – дочка Катя. Дочка от первого брака жены, то есть по крови она ему никто, но Борис к ней очень привязался, он воспитывал ее десять лет, с двух до двенадцати.
«Хороший человек», – оценила я. Своих детей у него двое. Они остались с первой женой, которую он бросил, устремившись на зов любви. А теперь получается, он одинок на склоне лет.
Командировка кончается через год. Он вернется в Москву. На носу пенсия. Никаких накоплений. Но он – прекрасный повар, может работать в дорогих ресторанах. Квартиру ему оставила тетка, сестра матери, бывшая летчица и парашютистка. Квартира однокомнатная, убитая, в плохом районе. Но не важно. Главное – крыша над головой.
Мне стало ясно: меня он рассматривает как вариант убежища и пристанища. Я, конечно, не молоденькая. Можно сказать, лежалый товар, но знаменитая, приятно появляться на публике и есть о чем поговорить между собой. Интересный собеседник.
Чтобы внести ясность, я показала Белому свой семейный альбом, который отражал мою жизнь: муж, дети, внуки. Полная коробочка. Вакантных мест нет.
Белый принял к сведению. Покачал головой. Потом достал из портфеля толстую рукопись. Это были юмористические рассказы, которые Белый сочинил в Париже. Он привез их мне на рецензию.
Теперь я поняла, зачем он ко мне устремлялся. Он хотел, чтобы я прочитала его труд, завещанный от Бога, и помогла напечатать, выпустить книгу. Употребила свои связи.
Я пробежала глазами первую страницу. Есть такое слово: шуткует. Не шутит, а шуткует. От подобного юмора меня буквально тошнит. Мне делается плохо. Юмор – это прежде всего ум, а без этого ингредиента суп не получится. Дурак не способен пошутить интересно. А Белый, скорее всего, принадлежит к этому подвиду.
Когда Белый ушел, я отнесла его рукопись в гараж. В доме я плохие рукописи не держу. Мне кажется, они как микробы отравляют все вокруг.
После его ухода я обнаружила на столе очки, которые он забыл. Я позвонила ему вдогонку.
– Вы забыли очки, – сказала я.
– Оставьте их себе, – великодушно разрешил Белый.
Очки оказались мне впору. Более того, они были легкие, удобные, видимость отчетливая, как будто я заново родилась. Мое сердце обдало благодарностью. Очки – это главная составляющая моей жизни. Я в них пишу и читаю. А чтение – пассивное творчество. Я беру в собеседники Антона Павловича, например, или Серегу Довлатова. Вернее, это они берут меня в свои собеседники. А что может быть роскошнее, чем общение с талантом? Только любовь, да и то вопрос.
У меня никогда не было хороших очков. То диоптрий не хватает, то оправа не держит, то давит за ушами, и от этого болит голова. А тут – и диоптрии, и оправа, и мир предстает очищенным от пятен. Лист – белый, буквы – черные, мысль не тормозится, ни за что не цепляется. Спасибо тебе, Борис.
А орхидею он мне, кстати, привез. В коробочке. Очень изысканно, но временно. Орхидея завянет через неделю, а очки останутся на года.
Борис Белый появился в моем доме через полгода с букетом желтых хризантем и с фотографией новой невесты. С фотографии глядела вполне очаровательная барышня лет сорока. Это была русская певица, приглашенная французским продюсером на гастроли. Моя домработница смотрела на меня насмешливо. Дескать, я получила отставку. Где певица и где я?
Мне было все понятно. Белый осознал, что со мной каши не сваришь, а ему некогда. Через полгода надо возвращаться в Москву. Не поедет же он один. Что ему делать в пустой убитой квартире на краю Москвы? К тому же певица действительно – яблоня в цвету, и очень милая.
– Замечательная девушка, – похвалила я. – Если хотите, приходите вместе с ней в гости. Пожарим шашлыки во дворе.
Я хотела поддержать Бориса, повысить его цену в глазах певицы.
Но… певица сорвалась. Она отвергла Бориса. И можно понять. Зачем он ей – старый, бедный и без Франции? У нее разворачивалась карьера, весь мир под ногой.
Борис звонил мне из Парижа в глубокой депрессии. Я его утешала:
– Найдем другую, не хуже.
– А как мои рассказы? – поинтересовался Борис сквозь депрессию.
– Рассказы замечательные. Вы – настоящий талант.
Борис молчал. Он хотел счастья в личной жизни. А успехи в работе – это так… говна пирога, как говорила его падчерица Катя.
Звезды на небе сошлись.
Я поняла: Фиму надо познакомить с Борисом. Свести. С одной стороны, сводничество – это порок, а с другой стороны – что плохого, если двое людей обретут свое счастье? В мире станет на одну любовь больше. И мир станет добрее. А мне вполне достаточно мешка картошки и очков. И удачно разложенного пасьянса.
Я сговорилась с Борисом, и Фима рванула в Париж за свой счет. Есть поговорка: для бешеной собаки сто верст не крюк. Для Фимы не существовало расстояний, когда речь шла о любви.
Прошло несколько дней. Борис позвонил мне поздно, почти ночью и обиженно спросил:
– Кого вы мне прислали?
– А что? – не поняла я.
– За кого вы меня принимаете?
– Вам Фима не понравилась? – догадалась я. – Почему?
– Дама полусвета. Не высшее общество, – дипломатично ответил Борис.
– А где вы видели в России высшее общество? Его выкорчевали сто лет назад.
– Но не до такой же степени…
Чем-то Фима напугала бедного Бориса.
– Ну ладно, – примирительно сказала я. – Ничего с вами не случится.
«Тоже мне граф Вронский», – подумала я.
Фима объявилась через неделю – веселая, с коробочкой французского мягкого сыра.
– Очень сильный мужчина, – похвалила она Бориса. – И техника хорошая. Мне понравилось. Только он никуда со мной не ходил, никому меня не показывал. Стеснялся.
– А Париж ты посмотрела?
– Что Париж… Какая разница где жить: на Елисейских Полях или в Люберцах? Главное, с кем…
Фима не унывала, и меня это радовало. У нее был позитивный взгляд на вещи: получилось – хорошо, не получилось – тоже хорошо. Переступила и пошла дальше.
Ночью мне приснились битые яйца. Это к деньгам. Откуда? Никаких денег не предвиделось.
Я села пить кофе, и тут раздался звонок. Звонил Политик. Невероятно, но факт. Он поздоровался и сказал, что все в порядке. Бумаги подписаны. Дополнительная пенсия – моя. Она называется вспомоществование.