Венец Гекаты

Не успели бравые, слегка поддатые санитары вынести из квартиры бренные останки Амалии Антоновны и без всякого почтения к покойной запихнуть их в труповозку, как на пороге квартиры появилась Раиса Павловна – сотрудница жилконторы в неизвестном чине и с непонятными обязанностями, но с начальственными замашками и с административной «халой» на голове.

По мнению жильцов, единственное, чем занималась Раиса Павловна за свою немаленькую зарплату, – это разъясняла населению в доступной форме, что оно, это население, само виновато в том, что топить в этом году начнут значительно позже, чем обычно, ремонт раздолбанного тротуара откладывается на неопределенный срок, электричество в доме то и дело отключают и из кранов вместо воды течет неизвестная науке вонючая бурая субстанция.

Но сегодня у Раисы был какой-то не начальственный, а заинтересованный и даже заискивающий вид.

– Что, скончалась Амалия Антоновна? – осведомилась она фальшивым голосом, скорбно поджав губы. – Отмучилась?

– Умерла, – ответила Мария Тимофеевна, искренне удивляясь, что Раиса знала имя-отчество одинокой небогатой старухи. Она не без основания подумала, что сотрудница жилконторы вынашивает какие-то далеко идущие планы относительно освободившейся квартиры, и на всякий случай добавила: – Племянник у нее есть. Ему все и отойдет, по завещанию. С ним уже созвонились.

– Хорошо-хорошо! – миролюбиво проговорила Раиса, стрельнув глазами по сторонам, и покинула квартиру.

Выйдя на лестничную площадку, она достала мобильный телефон и торопливо сообщила:

– Это Раиса Павловна. Да, она умерла… наследник имеется, племянник… ну, это уж как водится… уж я надеюсь, что вы меня не обидите!

На Фонтанке, напротив Летнего сада, расположен тихий и красивый квартал, носящий несколько необычное название – Соляной городок. Этот квартал ограничен улицей Пестеля (прежде – Пантелеймоновской), Гангутской улицей и Соляным переулком. Самое заметное здание квартала – старинная Пантелеймоновская церковь.

В конце восемнадцатого века здесь, на месте деревянной Партикулярной верфи петровского времени, были выстроены соляные и винные склады, которые и дали имя кварталу.

В этом-то квартале располагается антикварный магазин с непритязательным названием «Старина».

Витрины магазина не поражают роскошью выставленных в них предметов. Пара невзрачных китайских ваз, шкатулка из черепахового панциря, несколько серо-голубых датских тарелок, цветная японская гравюра, резные старинные шахматы – случайные, не очень ценные вещи. Но знатоки и любители антиквариата знают, что за этими непритязательными витринами скрывается один из лучших магазинов города, в полутемных залах и извилистых коридорах которого можно найти настоящие сокровища прошедших веков.

В залах со скучающим видом прохаживаются продавцы-консультанты – унылые мужчины средних лет в темных, мятых, обсыпанных перхотью пиджаках, равнодушно взирающие на случайных посетителей, но оживляющиеся при виде знакомого коллекционера и вполголоса ему сообщающие:

– Константин Петрович, у нас кое-что для вас появилось! Классицизм, эпоха Павла Первого, в отличном состоянии!

А в самой глубине торгового помещения, в небольшом кабинете, до потолка заваленном обломками минувшего, сидит владелец этого магазина, Казимир Болеславович Пауцкий, известный в узких кругах под характерным прозвищем Паук.

Казимир Болеславович и внешне напоминает паука: тщедушное тельце с длинными цепкими руками, большая голова с глубокими залысинами, темные, глубоко посаженные глаза.

Но в действительности не имя и даже не характерная внешность послужили причиной такого прозвища.

Отсюда, из своего полутемного кабинета, Пауцкий протянул по всему городу тонкие, невидимые нити своей паутины, он постоянно ждет, прислушивается – не задрожит ли одна из этих нитей, сообщая ему, что в паутину попала добыча.

На него работают врачи «Скорой помощи» и санитары моргов, участковые милиционеры и техники-смотрители, паспортистки и даже рядовые сантехники. Впрочем, «работают» – это громко сказано. Все эти люди просто сообщают Пауку (за определенную плату) о кончине стариков и старушек перспективного возраста, в чьих квартирах или комнатах могли уцелеть предметы старины.

Чаще всего сигнал оказывается бесполезным: к примеру, в квартире усопшей единственным предметом антиквариата была она сама, из произведений искусства имелся только японский рекламный календарь за семьдесят шестой год, а вся «старинная мебель» – это разрозненный румынский гарнитур, купленный по случаю лет тридцать тому назад.

Но бывали и исключения, и ради этих исключений Паук готов был платить за каждый такой сигнал.

К большому его сожалению, давно уже прошли те времена, когда в скромной коммунальной квартирке можно было найти полный столовый гарнитур времен Павла Первого в отличной сохранности или чудесный ампирный кабинет из карельской березы. В России, а особенно в Санкт-Петербурге, у антикварной мебели (впрочем, как и у ее владельцев) была трудная судьба: значительная ее часть погибла еще во время двух революций. То, что удалось сберечь тогда, в огне красного террора, впоследствии сгорело в «буржуйках» ледяными блокадными зимами, когда чудом уцелевшие потомки аристократических родов, чтобы выжить, топили печи красным деревом и палисандром.

Но, как это ни печально, еще более страшный удар по антиквариату, чем две революции и война, нанесло бурное строительство хрущевского времени. Жители коммунальных квартир Коломны и Песков, Семенцов и Петроградской стороны, получая малогабаритные квартирки в Дачном или Ульянке, не могли взять с собой громоздкие дедовские шкафы, комоды и секретеры. Кроме того, воспитанная новой, прогрессивной эстетикой молодежь считала все это никому не нужным, безнадежно устаревшим хламом. Молодые люди высмеивали отсталых бабушек и дедушек и говорили, что не возьмут их любимые «козетки и кушетки» в свое светлое малогабаритное будущее.

И драгоценная антикварная мебель отправлялась на городские свалки, а вместо нее в типовых квартирах поселялись примитивные, недолговечные поделки из ДСП и оргалита. Причем, выбрасывая старые вещи, никто, конечно, не беспокоился об их сохранности, и старинная мебель попадала в мусорные контейнеры безжалостно переломанной, без обивки и отделки.

Конечно, находились предприимчивые и небрезгливые люди, которые обходили свалки, внимательно присматриваясь к обломкам дедовской мебели, и кое-что спасали, сохраняли до лучших времен.

И теперь, когда эти «лучшие времена» настали и за дедовские шкафы, когда-то отправленные на свалку, богатые люди платили огромные деньги, – теперь настал звездный час для людей вроде Казимира Болеславовича Пауцкого.

Именно сюда, в этот полутемный кабинет, в логово Казимира Пауцкого, позвонила Раиса Павловна, как только узнала о смерти Амалии Антоновны.

Пауцкий поблагодарил Раису, повесил трубку, встал из-за стола и надел черное пальто.

В этом пальто он ходил в любое время года – зимой и летом. Это пальто и черная палка с серебряным набалдашником были от него неотделимы, казалось, что он так и родился – в черном пальто, с залысинами и с палкой в руке.

– Михаил! – крикнул Пауцкий, приоткрыв дверь кабинета. – Мы едем на раскопки!

«Раскопками» Казимир Болеславович называл такие вот экстренные посещения покойных старушек.

Из кладовки появился крупный рыхлый детина лет сорока, с отвислой губой и сонно-туповатым выражением лица. Несмотря на такой сомнительный облик, Михаил выполнял при Пауцком функции шофера и телохранителя (ведь не секрет, что антикварный бизнес – довольно криминальный), а также, по совместительству, вышибалы и грузчика на тот случай, если что-то можно прихватить сразу, без долгих переговоров с родней и наследниками.