Страница 24 из 46
— Одним словом, все владимирцы — это каменщики! — насмешливо выкрикнул Хотович. — Издавна им дано такое прозвище!
— Вот-вот, — продолжал Василий Настасьич. — Это всё дурость Андрея, что стольный город перенёс во Владимир. Мало ему было одной дурости, так совершил другую: в селе Боголюбове засел! Это как понимать? Совсем унизил наши старинные города, на деревеньку променял!
— Я знаю, кому можно доверить управление княжеством, — произнёс Иван Радиславич. — В Торческе сидит брат Андрея — Михаил. Разговаривал я с ним не так давно. Жаловался он мне, что не любо ему иметь дело с чёрными клобуками. Вечно они на конях, таскают его по юртам, разного рода кочевьям, постоянные стычки с половцами. Тоскует он по родным краям, готов вернуться хоть завтра.
— Э-э-э нет! — тотчас возразил ему Борис Жидиславич, понимавший, что брат Андрея тотчас начнёт мстить за смерть своего брата и тогда ему несдобровать. — Михалку нам не надо! Он снова во Владимире осядет, а старые города подомнёт под себя. А если он по-прежнему станет опираться на ремесленников да торговцев, то нам, боярам, придётся горше, чем при Андрее. Так что буду против Михалки и вас, бояре, к тому призываю!
— Не нужен Михалка! Мы против Юрьевичей! Хрен редьки не слаще! — послышались голоса бояр.
— Значит, правильно я мыслю, — подытожил Борис Жидиславич, когда стихло. — Давайте пригласим сыновей старшего сына Юрия Долгорукого — Ростислава. Ростислав держался Суздаля, там и умер. И дети его воспитаны в уважении к старине. В Чернигове сейчас проживают два сына Ростислава — Мстислав и Ярополк. Вот их и надо звать! Правильно я говорю, бояре?
— Верно! В точку угадал! Любо-о-о! — поддержала его большая часть присутствующих.
— Дайте мне сказать! — поднялся со своего места Хотович, и хитрые глазки его стали маслеными. — Решение ваше, господа бояре, такое, что лучше не придумаешь. Да и люди под рукой имеются, которые нашу волю исполнят с превеликим удовольствием. Во Владимире находятся рязанские послы — Дедилец да Борис. Пригласим их и поручим от нашего имени поговорить с обоими Ростиславичами. Коли дадут согласие, примем князей с великим почётом и посадим княжить в Суздале.
— Может, в Ростове? Он ведь город старинней, чем Суздаль, — раздался чей-то неуверенный голос, но он был тотчас заглушён многими другими:
— В Суздаль! В Суздаль зовём! Вернём славу стольного города!
Дедилец и Борис тотчас явились. Бояре поцеловали образ Богородицы и направили послание рязанскому князю Глебу: «Твои шурья будут нашими князьями. Приставь к нашим послам своих и отправь всех вместе с ними в Русь».
Глеб обрадовался такой чести. По его повелению послы поехали в Чернигов и от имени северной дружины сказали Ростиславичам:
— Ваш отец добр был, когда жил у нас; поезжайте к нам княжить, а других не хотим.
Но ответ они получили совершенно неожиданный: Мстислав и Ярополк отказались ехать в Ростово-Суздальскую землю без кого-либо из Юрьевичей:
— Либо добро, либо лихо всем нам. Пойдём все вместе, чтобы избежать смуты и войны на нашей земле.
Делать было нечего, пришлось звать Юрьевичей — братьев Андрея Боголюбского. Но тут выяснилось, что трое из них проживают в Византии, а Глеб, который княжил в Переяславле Русском, недавно умер; оставался лишь Михаил. Стали ждать ответа от него.
II
Михаил только что побывал в гостях у берендейского хана Итлара и возвращался в Торческ. Он не любил посещений степняков. Скудный быт угнетал его. Эта насквозь продуваемая юрта, сидеть приходилось, скорчившись, на полу, есть руками, громко чавкать, чтобы показать хозяину, как вкусно приготовлена еда, а руки тут же обтирать о свои штаны... А надо было всё это проделывать, потому что чёрные клобуки — торки и берендеи — надёжно прикрывали границу Руси по реке Рось и насмерть бились с половцами, своими извечными врагами; в этой войне они не щадили противника, но и те платили им тем же.
На этот раз повод для поездки был незначительный — день рождения у одного из сыновей хана, но угощали князя от души. Жареное и вяленое мясо, жирная шурпа — густой суп из баранины, восточные сладости, вино и пиво из пшена... Отказываться было нельзя, и больной желудок Михаила запротестовал сразу, а по возвращении домой и вовсе князь разболелся, началась изжога, которая, кажется, выжигала ему горло и рот.
Здоровье у Михаила было слабым. Родился и рос он хилым ребёнком, да вдобавок как-то во время охоты в Поросье угодил в болото и пробыл в холодной воде несколько часов, пока не отыскали слуги. С этого момента начался у него кашель, который никакими средствами не удавалось изжить. Жена у него умерла при родах, с тех пор он холостяковал, все силы отдавал любимой дочке Анастасии, в которой души не чаял. Как-то само собой получилось, что рядом с ними оказалась Зарена, маленькое, полненькое, доброе существо. Он даже не знал, сколько ей лет, и никогда об этом не задумывался. Он видел её всегда в заботах и тревогах, она постоянно что-то делала, над чем-то корпела, чего-то выдумывала, а они оказывались обмытыми, обстиранными, одетыми во всё чистое и вкусно накормленными. Ничего взамен эта женщина не просила и не требовала, всегда была всем довольна и, постоянно находясь рядом с ними, умудрялась оставаться немного в стороне, скромной и незаметной.
Вот и сейчас, едва он подъехал к дворцу, как увидел её, стоящую на крыльце; как она узнала, что он возвращается домой, одному Богу известно, Зарена заботливо взяла его под руку и повела в горницу. Вида измученное лицо и страдальческие глаза Михаила, она налила ему какой-то травяной отвар, он выпил его, и изжоги как не бывало. Затем провела его в заранее натопленную баню, где две дворовые девки напарили и помыли его; на Руси тогда существовала совместная помывка мужчин и женщин.
Когда проснулся, Зарена принесла ему в постель кружку парного молока. Пить его она приучила с первых дней своего появления во дворце, считая, что оно является лекарством от всех болезней. Скрестив короткие пухлые ручки на полной груди, она страдальческими глазами наблюдала, как он мелкими глотками пил напиток; на куриной шее при этом у него ходил острый кадык.
После этого Зарена поставила перед ним тарелку с бульоном и отвар из шиповника. Он это всё не спеша съел и выпил, отёр тонкие синие губы вышитым рушничком и удалился в свою горницу. Все знали, что после обеда князя тревожить нельзя: он час-другой почивал.
Но именно в это время приехало посольство из Чернигова. Оно стало домогаться немедленной встречи с Михаилом. Однако Зарена стояла насмерть и важных людей в горницу князя так и не допустила. Беседа их состоялась только за ужином.
Посольство возглавляли владимирский боярин Иван Радиславич и черниговский боярин Василий Волкович, с ними была сотня дружинников. Михаил усадил их за длинный стол в своей гриднице, щедро угощал различными кушаньями и напитками. Здесь были и говядина, и свинина, и баранина, и лосятина; на тарелках лежал курник, начинённый яйцами и бараниной с маслом. И конечно, вино, пиво и квас — житный, медвяной и ягодный.
— Это моя дочь Анастасия, — представлял гостям Михаил тринадцатилетнюю девчушку, которую усадил рядом. — Единственная наследница всех моих богатств и достояний, а эта — Зарена, она нам и мать, и верная слуга, и незаменимая помощница.
Хлопотавшая около стола Зарена смущалась и отмахивалась пухлыми руками:
— Ну полно тебе, князь! Скажешь такое...
— Рассказывайте, с чем пожаловали в мои владения. Слава Богу, сегодняшние дни у нас выдались спокойными, а то если не половцы налетят, то торки и берендеи что-нибудь затеят на границе. Лихой народ, одним словом — степняки!
— Кланяется тебе, князь, правитель Черниговской земли Святослав Всеволодович и желает доброго здоровья и долгих лет жизни, — степенно проговорил боярин Василий Волкович.
— Я тоже желаю Святославу Всеволодовичу всяческого благополучия, — не замедлил ответить Михаил.