Страница 6 из 110
Хозяин чайханы — проворный, тучный, с круглым блестящим лицом и бегающими чёрными глазами хозареец — подошёл к ковру, на котором сидели Корнилов и его спутники, чинно поклонился:
— Смею вас заверить, господа, что не хуже мяса по-пуштунски будет шашлык из бараньих яиц. Это м-м-м... — Он поднёс к влажно поблескивающим губам щепоть и поцеловал её. — Манифик! — закончил он по-французски и вновь смачно поцеловал щепоть. — Советую отведать!
Капитан неторопливо наклонил голову и показал чайханщику два пальца:
— По две порции каждому...
Хозяин чайханы вновь согнулся в поклоне:
— Щедрых людей видно издали. — Глаза его ощупали халат Корнилова, словно человек этот хотел определить, есть у клиента деньги или нет. Корнилов это заметил, усмехнулся про себя — на лице усмешка никак не отразилась, — лицо его продолжало оставаться спокойным, доброжелательным, под усами гуляла улыбка.
Он уже понял, что чайханщик каждый вечер приходит в штаб крепости и докладывает, кто у него сегодня побывал, что ел, что пил... И прежде всего интересуют этого чайханщика иностранные лазутчики. А у Корнилова был свой интерес — ему важно было понять, какое вооружение имеет крепость, кто конкретно сейчас находится в ней, какие полки, что происходит за толстыми каменными стенами, поэтому он не оставлял без внимания каждого человека, появляющегося в его поле зрения. Всякий входящий в ворота Дейдади и выходящий из них был ему интересен.
Вот спешно, гуськом, глядя друг дружке в затылок, прошлёпали несколько кандагарских пехотинцев в красных суконных мундирах, в белых кожаных штанах и высоких шапках, сшитых из такой же твёрдой белой кожи... Типичная британская форма сорокалетней давности, которую Корнилов изучал по альбомам Академии Генерального штаба. На подходе к воротам кандагарцы сменили шаг на бег и припустили такой лихой трусцой, что из-под подмёток только пыль полетела. Усы у Корнилова едва приметно дрогнули — он улыбнулся.
Чайханщик послал к ковру, на котором, подложив под себя подушки, сидели Корнилов и его спутники, разбитного малого в красном халате, с полотенцем, перекинутом через руку на европейский манер, — англичане научили здешний люд и этому. Тот проворно подскочил, поставил на ковёр большое серебряное блюдо с горячими, только что снятыми с глиняного тандыра лепёшками и второе блюдо — с зеленью: сочной травой, без которой здесь не обходится ни один стол, перцем, цельными бокастыми помидорами, на которых переливались жемчужным блеском капли воды. Разбитной парень поклонился Корнилову и исчез.
Тем временем открылись ворота крепости, и из них выкатила шестёрка задастых, с обрубленными на немецкий манер хвостами першеронов, — что-то на английский манер, что-то на немецкий, ничего своего у афганцев не было, даже кривые сабли и те были привезены из Турции, из Османской империи, — за собой бодрая шестёрка тянула орудие с длинным стволом.
Корнилов отметил: орудие старое, вчерашний день, такие производили в Германии лет сорок назад, хотя консервативные англичане перестали их производить совсем недавно. Если уж «томми» к чему-то привыкают, то привыкают надолго.
Пушка, несмотря на устаревшую модификацию, тем не менее выглядела как новенькая. Похоже, из неё ни разу не стреляли. Корнилов с равнодушным видом отвернулся от пушки, которую так лихо тянули першероны.
Через двадцать минут, когда он с текинцами уже лакомился душистым сочным мясом, из ворот вымахнул кавалерийский отряд, человек двадцать. Кавалеристы, не имевшие своей, чётко обозначенной формы, одеты были кто во что — в халаты, в длинные выгоревшие рубахи, на которые накинуты душегрейки, опушённые мехом, в пехотные и артиллерийские кители, на одном всаднике даже красовался полосатый двубортный сюртук с оранжевыми пуговицами — похож, женский. Единственное, что объединяло кавалеристов, — высокие, сшитые как по одной мерке сапоги и чалма. Одного цвета — белого. Отряд с топотом пронёсся мимо чайханы, взбил высокий столб густой рыжей пыли и растворился в мутном, будто задымлённом пространстве.
Лицо Корнилова по-прежнему было непроницаемым, он словно бы сфотографировал кавалерийский отряд — всех всадников, до единого человека, запомнил не только численность отряда, но и детали — кто как сидел в седле, крепко или, наоборот, не очень уверенно, кто чем был вооружён, запомнил и командира отряда — офицера в артиллерийском мундире. Корнилов лениво отрезал пчаком, широким среднеазиатским ножом, кусок мяса, подцепил его остриём и отправил в рот. Мясо было знатное, чайханщик умел не только приглядывать за своими посетителями.
А вот шашлыки из бараньих яиц оказались не столь хороши, как мясо, хотя и они были ничего, могли угодить желудку опытного едока. Но еда эта — на любителя. Корнилов пожалел, что заказал по два шампура на один нос, надо было бы обойтись меньшей дозой... Впрочем, по лицам его спутников не было видно, что они недовольны этим обстоятельством: и Мамат и Керим поглощали шашлык азартно, вкусно причмокивали, вытирали пальцами блестящие губы и снова вгрызались зубами в беловатую мягкую плоть.
Из крепости тем временем выехал ещё один отряд кавалерии — такой же расхристанный, разношёрстный, крикливый, проскакал мимо чайханы, забив пространство пылью, которая неприятно захрустела на зубах.
— Нам пора, — тихо проговорил Корнилов, обращаясь к своим спутникам.
Словно услышав что-то, к нему тут же подскочил чайханщик.
— Господин доволен завтраком? — спросил он у Корнилова.
— Доволен. Завтрак был отменный. — Капитан отёр усы рукой, сыто рыгнул — этого требовали законы здешней вежливости, усмехнулся про себя: хорошо, что его не видит кто-либо из петербуржского света. То-то бы сморщила свой нос княгиня Марья Ивановна.
Чайханщик согнулся в поклоне: похвала была ему приятна.
— Прощу господ отведать настоящего индийского чая из города Бомбея, — предложил он и, не дожидаясь ответа — знал, что гости не откажутся, — громко хлопнул в ладони.
На ковре, будто по мановению волшебной палочки, появился чайник и три пиалы. Чайханщик сдул с пиал невидимую пыль:
— Милости прошу!
Чайхана потихоньку набилась солдатами — вход и выход из крепости был свободный; несколько артиллеристов с тёмными, похожими на печёную картошку лицами уставились на Корнилова и его спутников: незнакомые люди были им интересны.
Один из артиллеристов не выдержал, поинтересовался:
— Вы, уважаемые, торгуете лошадьми... Я не ошибся?
Корнилов улыбнулся ему, не сказал ни «да», ни «нет», — а ведь он, верно, похож на торговца лошадьми, и спутники его были лошадниками. Он понял, что своей молчаливостью обратил на себя внимание афганцев. Один из сослуживцев Корнилова по Туркестанскому корпусу точно как-то заметил, что «малоговорение в Средней Азии производит обаятельное действие и развязывает языки почти настолько, насколько требуется».
Перекинувшись несколькими словами с Корниловым, солдаты перешли к своей прерванной беседе. Капитан прислушался к тому, что они говорили, и очень скоро узнал, что происходит в Файзабаде, Герате и Кабуле.
Когда Корнилов со спутниками покидал чайхану, неожиданно появился смуглый, с аккуратными усами, будто бы приклеенными к лицу, юзбаши — афганский капитан в белой шёлковой чалме с прикреплённой к ней офицерской кокардой. Афганского капитана сопровождали двое ординарцев в пехотной форме.
В руке юзбаши держал камчу с резной, украшенной перламутровым орнаментом рукоятью. Корнилов невольно залюбовался камчой — такому товару место и музее. Произведение искусства. Юзбаши поздоровался, провёл камчой по усам и поинтересовался:
— Кто вы и куда направляетесь, уважаемые?
Сделав лёгкий полупоклон в сторону юзбаши, Корнилов произнёс на чистом дари — языке, на котором разговаривала половина Афганистана:
— Едем поступать на службу в конный полк эмира Абдуррахман-хана.
О том, что такой полк формируется, Корнилов знал от разведчиков своего штаба. Твёрдое смуглое лицо юзбаши посветлело, он довольно кивнул и произнёс патетически: