Страница 56 из 110
В тот вечер казаки, свободные от службы, решили приготовить уху — настоящую, казачью, со специями и картошкой, с лаврушкой, перцем, помидорами и несколькими стопками водки, влитыми в кипящий бульон уха в таком разе получается особенно вкусной, с пикантной горчинкой, крепкой, бередит душу, напоминает о родных местах, бодрит кровь, — под такую уху казаки обычно, рассевшись кругом у костра, пели печальные песни, пускали по рукам «обчественную» трубку, всматривались в чужие звёзды, сравнивали их со звёздами своими и загадывали желания — каждому из них хотелось, чтобы в эти минуты кто-нибудь из родных также вышел из дома на улицу и глянул в небо. Тогда, может быть, один взгляд через звёзды дойдёт до другого.
Неожиданно за забором раздался конский топот, и во двор поста влетел казак в неподпоясанной, парусом надувшейся на спине рубахе:
— Хунхузы!
Василий Созинов первым вскочил на ноги:
— Тревога! Где хунхузы?
— На лесные склады напали!
В четырёх километрах от поста, возглавляемого прапорщиком Косьменко, располагались лесные склады, так называемые нижние, их было несколько. На склады свозили древесину, прямо к огромным штабелям брёвен были подведены чугунные рельсы, потому склады и назывались нижними, последними в цепочке заготовки леса, здесь брёвна грузили на платформы и увозили в глубину Китая.
На складах всегда работало много народа, от сотни до трёхсот человек, всё зависело от времени года и количества добытого дерева. Во времянках-засыпушках часто ночевали конторщики с большими деньгами — представители кампаний Скидельского, Попова и других, — и хунхузы об этом знали.
— Наших там здорово покалечили, — прохрипел прискакавший казак, он дышал с трудом и слова из себя будто бы выплёскивал. — Одного убили — топором рубанули по шее.
— Братцы, за мной! — скомандовал Василий Созинов, бросился к ружейной пирамиде, выхватил из неё свою трёхлинейку, поспешно нацепил на себя пояс с двумя подсумками, плотно набитыми обоймами с патронами, и прыгнул на коня. — Покажем краснобородым, где раки зимуют!
На посту оставались только прапорщик Косьменко, которого трясла лихорадка — частая в ту пору болезнь, и трое казаков — дежурная группа, которая всегда должна находиться под рукой у начальника поста. Так положено.
Косьменко, кутаясь в два ватных одеяла и безуспешно пытаясь согреться, простучал едва слышно зубами:
— Вы там поосторожнее!
А Созинов уже вымахнул за ворота поста. За ним на кауром жеребце с коротко подвязанным хвостом скакал старший брат Егор, затем — амурец Сидоренко, белозубый, горластый, со светлыми пшеничными усами, следом — замешкавшийся, упустивший несколько дорогих секунд Иван Созинов.
За младшим Созиновым вытянулась целая цепочка всадников — семь человек. Замыкал цепочку старший урядник Подголов, степенный тёмноголовый казак — амурский, как и Сидоренко, — с лица которого никогда не сходила доброжелательная улыбка. Если в каком-нибудь деле участвовал Иван Подголов, можно было не беспокоиться — успех обеспечен: он и выход из любой, самой дохлой ситуации мог отыскать, и с китайцами был дружен — калякал с ними на их языке, получалось у него это очень лихо. И стрелял он как никто: одной дробинкой снимал с дерева белку — причём всякий раз старался всадить дробинку в глаз, чтобы шкурка не была попорчена, цельные беличьи кожицы ценились превыше всего, их пушные магазины были готовы закупать сотнями. Подголов на скаку стянул с плеча винтовку и загнал патрон в ствол. Когда патрон в стволе — надёжнее себя чувствуешь.
Четыре километра, отделяющие пост от нижних лесных складов, одолели за несколько минут. Василий Созинов по-прежнему скакал первым.
Одна из избёнок-засыпушек, примыкавших к складам, горела — полыхала ярко, с треском. Дыма почти не было — старая сухая избёнка горела жарко.
Метрах в двадцати от горящей засыпушки, прислонившись спиной к забору, сидел окровавленный человек и одной рукой держался за голову. Созинов на скаку вылетел из седла, подскочил к нему — он знал этого человека, — склонился жалостливо:
— Вы живы, господин управляющий?
Тот оторвал руку от головы, посмотрел на слипшиеся, сплошь в крови пальцы.
— М-м-м, — промычал невнятно и умолк. Одно ухо у управляющего висело на лохмоте кожи — хунхуз ударом топора почти снёс его.
— Погодите минуту, — Созинов поспешно выдернул из кармана форменных штанов бинт, скатанный в рульку, наложил управляющему на голову повязку, стараясь плотнее прихватить отрубленное ухо — вдруг умелые врачи в лазарете сумеют прилопатить его?
Через мгновение Созинов вновь сидел на коне.
— М-м-мы-ы, — простонал вдогонку раненый.
— Держитесь, господин управляющий! — выкрикнул Созинов, огрел коня звонким шлепком ладони, — как в детстве, когда гоняли лошадей в ночное. — Мы сейчас... Сейчас вернёмся. Иначе хунхузы уйдут.
Созинов опустил поводья, конь понёсся галопом по единственной улочке посёлка. От дыма щипало ноздри, вышибало изо рта слюну, глаза слезилась.
— Тьфу, — на скаку отплюнулся Созинов.
Впереди, в конце улицы, вразнобой, беспорядочно грохнуло несколько выстрелов. Значит, хунхузы ещё здесь, не ушли, казаки с пограничного поста поспели вовремя. Созинов пустил коня вправо, через штакетник, за которым несколько предприимчивых китайцев выращивали густую, схожую с шеломайником морковку. К огороду этому примыкал длинный плоский ложок, по которому бежали двое людей с косичками. В руках они держали берданки.
Конь легко взял препятствие, подмял копытами жирную морковную ботву и вынес всадника в ложок.
По ложку стелился вонючий, едкий дым.
— Стой! — прокричал Созинов азартно, вскинул на скаку винтовку. — Стой, стрелять буду!
В ответ один из китайцев поспешно развернул берданку и, не целясь, пальнул в казака. Промазал. Пуля прошла в стороне от Созинова, он даже не услышал её опасной песни.
— Стой! — вновь прокричал он, давясь воздухом, дымом, смолистым смрадом, исходящим от сырых досок, сдул в сторону слёзы, вытекшие из глаз, и выстрелил в хунхуза. Не попал. Пуля сбила с его головы мятую дырявую кепку и исчезла в пространстве.
— Стой! — в третий раз прокричал Созинов, передёрнул затвор винтовки. — Стой, гад!
Китаец в ответ по-заячьи взвизгнул, словно в зад ему попал заряд соли, и прыгнул в сторону. В ту же секунду он ткнул перед собой берданкой, ствол винтовки окрасился розовым цветом — вспух целый бутон, — Созинову показалось, что пуля сейчас снесёт ему половину головы, он поспешно пригнулся и сделал это вовремя. Пуля прошла у Созинова почти у самого виска.
Стрелок взвизгнул снова, дёрнул затвор, выбивая гильзу из ствола берданки, но сменить патрон не успел: Созинов настиг его, ударом приклада, очень ловко, вышиб оружие из рук хунхуза, второй удар нанёс разбойнику ногой, не вынимая её из стремени, — саданул китайца стременем прямо по голове. Хунхуз ахнул и кубарем покатился по земле.
Невдалеке Созинов заметил младшего брата.
— Ива-ан! — выкрикнул он, зовя брата на помощь. — Свяжи бусурманина! — Сам же, не останавливаясь, поскакал по ложку дальше, за вторым хунхузом, прокричал азартно: — Йех-хе-е!
По пути ему попались две старые поваленные лесины, на которых работяги-китайцы любили сидеть по вечерам и тихонько тянуть заунывные песни про своё тяжёлое житьё-бытьё, конь с лёту взял лесины, но, приземляясь, поскользнулся — что-то ему попало под копыто, — и Сезонов чуть не вылетел из седла.
Сам удержался, а вот тяжёлая винтовка невесомой птичкой вымахнула у него из руки и, всадившись прикладом в одну из лесин, отскочила в сторону. Созинов поднял коня на дыбы — лучше упустить разбойника, чем потерять верную подругу-винтовку. За такую потерю и урядничих лычек могут лишить, и серебряного Георгия содрать с груди.
Созинов, свесившись с седла, исхитрился и подцепил рукою винтовку под ремень. Развернулся, на ходу заглянул в ствол трёхлинейки — не забит ли землёй? Если забит, при выстреле может разорваться. Ствол был чист.