Страница 26 из 110
Билет Корнилову попался непростой — предстояло сделать несколько чертежей. Поручик Корнилов — несколько дней назад пришло сообщение, что ему присвоено звание поручика, — встал к доске и поспешно заработал куском мела.
Время текло быстро, не успел Корнилов оглянуться, как генерал Потоцкий подошёл к его доске.
— Та-ак, — брюзгливо произнёс он и качнулся на ногах, переваливаясь с пяток на носки и обратно. Вгляделся в меловые чертежи. — Рисуночки могли бы сделать и получше, поручик, — решил придраться он, — всё-таки Михайловское артиллерийское заканчивали... Гм-хм!
Задал вопрос — простой и одновременно коварный. Корнилов дал на него короткий, точный ответ.
— Гм-хм! — хмыкнул Потоцкий себе в нос. Непонятно было, доволен он ответом или нет. Задал ещё один вопрос.
Корнилов, втягивая испачканную мелом манжету рубашки в рукав, ответил в обычном своём духе, чётко и коротко.
— Гм-хм!
И опять непонятно, доволен Потоцкий ответом поручика или нет. Задал третий вопрос. И снова Корнилов ответил в обычной своей манере, очень подкупающей.
Генерал-майор Потоцкий поставил Корнилову оценку, которую не поставил на своём экзамене никому — одиннадцать с половиной баллов. Общая оценка у Корнилова — несмотря на то, что поручик боялся завалить экзамен по иностранным языкам, — оказалась лучше, чем у других: 10,93 балла.
Корнилов был принят в одно из самых капризных, самых высокочтимых и аристократических учебных заведений России.
Пока Таисия Владимировна находилась в Ташкенте, Корнилов быв счастлив — ему нравилось, с каким любопытством и тщанием она выбирает на базаре фрукты (этого добра на ташкентской толкучке было видимо-невидимо, до середины апреля на рынке, например, продавали свежие дыни — прошлогоднего, естественно, урожая, их оплетали травяными косичками и в глиняных сараях-кибитках подвешивали на стропила, хранились скоропортящиеся дыни невероятно долго, хотя к весне и делались вялыми и теряли обычную сочность; ташкентские дыни вызывали у Таисии Владими ровны особый восторг), с каким восхищением рассматривает огромную голоствольною чинару, растущую во дворе офицерского собрания, как кормит золотых рыбок в каменном бассейне, как тетёшкает дочку... Корнилов наблюдал за женой, и всякое движение её, всякий жест, взгляд, наклон головы вызывали у него нежность и тепло.
Несмотря на начальственную накачку, последовавшую из Санкт-Петербурга, на подзатыльники и окрики, в штабе округа были довольны вылазкой капитана Корнилова в Афганистан.
— Побольше бы таких офицеров в округе! — басил, склоняясь над картой, Николай Александрович Иванов, командующий войсками Туркестанского округа. Прикидывал, как станут двигаться его части, если он получит приказ выступить, скажем, на Бомбой... Как в таком разе удобнее будет обойти крепость Дейдади, слева или справа? Штурмовать её бессмысленно. Её надо огибать стороной либо, если она будет слишком мешать, окружить и уморить голодом и жаждой, — и сделать это несложно, благодаря рекогносцировке капитана Корнилова... Крепость перестала быть белым пятном. — Побольше бы таких офицеров, — заведённо пробасил генерал-лейтенант, почесал пальцем нос и подумал: а к чему бы это?
Неужели к выпивке? Или, наоборот, к штуке более приятной, воспетой в русских сказках как предмет национальной гордости, — к кулаку?
Корнилов тем временем получил задание — отправиться в Патта-Гиссар и Чубек для осмотра пограничной зоны.
Отряд капитана Корнилова был немногочисленным: один казак, совсем ещё молодой, с тёмными аккуратными усами и чёлкой, нависшей над бледным потным лбом, и четверо текинцев, одного из которых капитан хорошо знал. Это был Керим.
Кериму капитан обрадовался, обнял его, похлопал по спине рукой:
— Друг мой!
Керим ответно похлопал рукой по спине Корнилова, сделал это мягко, уважительно, словно специально подчёркивал расстояние, которое отделяло его от капитана Генерального штаба:
— Господин!
— Вместе будем, Керим, снова вместе. — Корнилов почувствовал, что внутри у него даже тепло сделалось, будто там возник кусок солнца, нырнул под самое сердце и теперь растекается широкими кругами. — Я этому очень рад.
— И я очень рад, господин...
— Жаль, Мамата нет, Керим... Нам будет не хватать Мамата.
— Он — житель другой страны, господин, но если вы замолвите слово, Мамат вступит в отряд туркменской милиции.
— Я, конечно, готов замолвить слово...
— Пожалуйста! — вежливо попросил Керим.
Увы, никакие ходатайства, даже если они исходили от генерала, не могли стать основанием для зачисления гражданина другого государства в туркменскую милицию, — Корнилов обратился с такой просьбой к помощнику начальника штаба округа, тот только отвёл глаза в сторону и отрицательно покачал головой.
— Не моя прерогатива, — произнёс он неохотно.
— А чья?
Помощник начальника штаба выразительно потыкал пальцем в потолок, глаза его обрели почтительное выражение:
— Это может сделать только военный министр.
— Да никто об этом даже не узнает, — горячо воскликнул Корнилов.
— Но если узнает, такой потрясающий скандал получится — на небе будет слышно.
Пришлось Корнилову отступить, он посмотрел на помощника начальника штаба как на человека, не справляющегося со своими обязанностями, и, щёлкнув каблуками, вышел из кабинета.
Отъезд отряда был задержан на двое суток.
Вечером в казарме к Корнилову подошёл казак Созинов.
— Ваше благородие, а я ведь вам поклоны с Зайсана привёз.
Корнилов вспыхнул молодо:
— Господи, Зайсан! Мне он иногда снится. Караси по-прежнему по пуду весом ловятся?
— По-прежнему.
— А сомы воруют детишек у полоротых баб?
— И такое бывает. Но казаки держат свои ружья наготове — отбивают.
— Кабанья охота как? Существует ещё? Вепри есть?
— Кабанов развелось видимо-невидимо. Столько их, что они стали делать набеги на огороды — за один набег полдеревни оставляют без картошки.
— Господи! — Корнилов запоздало обнял земляка. — Вот не думал, что судьба мне пошлёт станичника с родной земли...
— Я сам к вам напросился, ваше благородие, поскольку знал: вы — наш!
— Как тебя зовут? — обратился Корнилов на «ты», положил руку на плечо казака.
Тот шмыгнул по-ребячьи носом.
— Василий. Вася.
— К походу готов, Василий? Будет трудно. Особенно в горах.
— Я трудностей не боюсь. — Лицо Созинова на мгновение онемело, будто он заглянул в горную пропасть, после паузы проговорил с сожалением: — А батюшка ваш здорово постарел.
— Это я в последний свой приезд заметил — начал дед сдавать. Внучку очень хочет посмотреть, даже слёзы на глазах проступают...
— Станица наша расширилась, расстроилась. Только в этом году восемнадцать новых дворов возведено.
— Завидую я тебе, Василий, — дрогнувшим голосом произнёс Корнилов. Пожаловался: — Мне так иногда хочется вернуться назад, в своё прошлое, в детство, на озеро Зайсан, либо в станицу Каркаралинскую, что хоть криком кричи. Если бы человек мог возвращаться в своё прошлое, он бы многие досадные оплошности исправил...
— Не дано, ваше благородие.
— Охо-хо-хо, грехи наши тяжкие. — Корнилов согнулся по-старчески, в голосе его прозвучали скрипучие разлаженные нотки. Он ещё раз хлопнул казака по плечу. — Дорога у нас будет длинная, времени свободного — воз и маленькая тележка, о многом сумеем переговорить... Кстати, а по отчеству как будешь?
— Васильевич.
— Василий Васильевич, выходит. Буду знать. Кстати, Василий Васильевич звучит лучше, чем просто Вася.
— Да-к... — Казак замялся, приподнял одно плечо, потом другое. — Мне неудобно как-то.
— Неудобно с печки в штаны прыгать, а всё остальное очень даже удобно, друг мой. Завтра с утра надо проверить лошадей, особенно ноги — нет ли расхлябанных подков... Это раз. И два — нет ли потёртостей? В горах нам никто не поможет, только сами себе...