Марксизм как стиль

11. «До сих пор философы пытались только понять мир, но теперь пришло время изменить его». Эта одна из самых известных фраз Маркса. Она успела всем ужасно надоесть. В ней, конечно, есть важный смысл – познание это вторжение, изменение познаваемого и познающего заодно, а не пассивное созерцание и простое добавление к уже известному – но смысл этот давно очевиден. Забавно, как две половинки этого тезиса постоянно применяются к самому Марксу и его идеям. Тысячу и один раз приходилось слышать: да, Маркс очень точно и глубоко понял, как устроен капитализм, как продукт превращается в товар, какие именно формы сознания это порождает и как сказывается на социальных отношениях, но вот его прогнозы и предложения это, конечно, утопизм и экстремизм. Или: анализ Маркса был верен, но его планы это слабая сторона его философии, потому что с тех пор слишком многое изменилось. Или: Маркс отчасти верен в своем анализе рыночной системы и до сих пор, но все его коммунистические надежды это типичное выдавание желаемого за действительное, не оправданный антропологический оптимизм. Т.е. во всех этих «уважительных» оценках Маркса отдается дань первой половине знаменитой фразы, но отрицается вторая. Делается попытка вежливо или не очень вернуть философию туда, где она только познавала мир, не изменяя его. Разорвать связь знания с политической практикой и экономической активностью. Анализ Маркса полезен, а вот его предложения это вера, квазирелигиозность, пустые ожидания, излишний энтузиазм и т.п. На этом сходятся и позитивисты и мистики. Их общее желание – сделать Маркса, его последователей, да и вообще всех философов объясняющими, а не изменяющими мир. Между тем, марксизм изменил карту мира и жизнь людей на нашей планете за полтора века своего существования гораздо сильнее, чем христианство за две тысячи лет.

Маркс исходил из социоморфности знания т.е. из его зависимости от структур общества. Точно так же, как Фрейд понимал, что само возникновение психоанализа стало возможно только в условиях некоторого ослабления эдипальной социализации т.е. в условиях расклеивания, появления объективной дистанции между нами и тем, что Фрейд описывает (эта рефлексивная дистанция и воплощена в фигуре психоаналитика), Маркс понимал, что материалистическая диалектика не могла возникнуть в доиндустриальную эпоху. В этом смысле главный вопрос должен задаваться так: какие формы нашего знания о мире и о себе становятся возможны в связи с изменившимися условиями производства и обмена? Как эти новые знания изменят классовый расклад и обменно-производственный сценарий? В России, например, мы наблюдаем вот уже 20 лет стремительную архаизацию обменно-производственных отношений и, соответственно, следующую отсюда архаизацию господствующих форм знания, подстраиваемых под интересы нового правящего класса. Путинизм это расцивилизовывание и капитализм с азиатским лицом.

RAF – три красные буквы

«И так далее, и так далее, и так далее», как любил говаривать Иосиф Бродский. Я писал бы такое или писал бы о тех, кто пишет такое, если б не светился от ненависти. Поэтому я расскажу о дне своего рождения иначе.

2-ого марта 1975-ого, пока я делал первые в своей жизни глотки таёжного воздуха в Нижневартовске, немецкие анархисты безо всякого суда покинули тюрьмы, безо всяких билетов сели в лайнер «Люфтганзы» и свободно отбыли на восток. Это показывали в прямом эфире бундес-телевидения. Заключенных анархистов обменяли на захваченного их товарищами Лоренца, кандидата в канцлеры. Прессе не удалось встретиться с ним в тот же день. Хорст Малер отказался выйти из тюрьмы, ссылаясь на то, что его трактат «Другие правила дорожного движения» ещё не готов, а заключение создает идеальные условия для подобных сочинений. Тысячи людей аплодировали этим громким пощечинам империализму.

Я родился в этот день. Это никак не связано. Если только однажды я не захочу связать.

Они родились для жизни, которой ещё нет и создание которой только и может нас оправдать, считал Ванейгем. Чтобы научить рабов решать судьбы своих хозяев. Чтобы подкрепить детские претензии современной теорией и не менее современным оружием. Чтобы взорвать стену между личной и всеобщей историей.

Они называли окружающих «рыночными питекантропами», имея в виду, что эволюция уже шагнула дальше и на повестке дня война двух разных видов человека, между которыми не может быть компромисса. Представьте себе войну умелого кроманьонца против безлобых неандертальских орд. Насилие – единственный способ коммуникации.

«Лежите тихо, в конце концов, это не ваши деньги!» – кричал распластанным сотрудникам банка Хорст Малер, стреляя для понятности в потолок. Из адвоката в боевика он превратился, когда понял, что деньги вообще не могут быть чьими-то. А вот им, деньгам, наоборот, принадлежат все. Все люди прежнего вида. Если вы не сторонник эволюции, замените слова «прежний» и «новый» на слова «нормативный» и «другой», смысл от этого не очень пострадает.

Однажды, открыв дверь конспиративной квартиры на Кнезебекштрассе, Малер встретился взглядом с дулами двенадцати пистолетов, смотрящих на него. «Мои поздравления, джентльмены» – говорит он, поклонившись. Думаю, он поздоровался именно с пистолетами. Все, кто боялся и соблюдал закон, были для людей нового вида всего лишь устройствами, биологическими приставками к финансовым потокам, падающим по ступеням властных иерархий, двуногими машинами воспроизводства рыночных отношений. «Другие правила дорожного движения» можно понять, только помня это. Малер любил машинные метафоры. В снятой им конспиративной квартире у окон и дверей весь день работали магнитофоны, выдававшие на лестницу и на улицу стук пишущих машинок. Изображался офис. Собирались зажигательные бомбы. Офисные пешки как маскировка для политических солдат.

Малер аплодировал в своей камере, когда одна из подобных бомб взорвалась и американского сержанта, успевшего побывать во Вьетнаме, похоронил автомат, торговавший кока-колой.

С людьми прежнего вида не может быть разговоров. «Им нечего ждать от Нас, кроме враждебности и презрения» – составляют РАФ заранее кодекс поведения в тюрьме. «В генетической войне нет нейтральных» – любили они цитировать Тима Лири.

Недавно Хорста Малера спросили: «Почему же за вами не пошло большинство, вы же были известнее рок-звезд?». Старый адвокат и бомбист, отсидевший всё, что полагалось, грустно ответил: «Потому что большинство всегда видит себя в роли жертвы, особенно – случайной жертвы, но никогда не представляет себя бойцом».

«Здравствуй, фашистская свинья» – по очереди говорят судье Принцингу Майнхофф, Энслин, Баадер. Каждого из них немедленно выводят из зала. Они не будут присутствовать на собственном суде. Ян-Карл Распе говорит Принцингу: «Ты не оставил нам шанса относиться к тебе иначе, кроме как целиться в тебя из пистолета». Между людьми двух разных видов возможен только разговор языком оружия. «Языком оружия» – Баадер хотел, чтобы история РАФ называлась именно так. «Никакое оружие критики не заменяет критики оружием» – любил он цитировать Маркса.

Его беспокоило, что аполитичные литераторы употребляют в отношении РАФ слово «молитва», даже если они сочувствуют.

Астрид Пролл везет им оружие на краденой «Альфа Ромео». На горной дороге она попадает в буран и впервые за много дней остается совершенно одна. Только бешенный снег вокруг. Ей кажется, это танцует костная мука за стеклом. Молотая кость. Такой мукой кормили заключенных в лагерях смерти, разваривая её в воде. Такую муку оставят полицейские вместо взрывчатки, когда обнаружат в гараже арсенал РАФ и установят за ним круглосуточное наблюдение. Система перемалывает тысячи скелетов, бросает в жернова любую жизнь. Вместо революционного взрыва власть предлагает нам есть молотую кость. РАФ пытались совершить нечто обратное – превратить нашу костную пыль в пластит. Занятость – в действие. Необходимость – в выбор. Костной мукой кормят коров на фермах. Философия власти, как бы она сегодня не называлась, требует от нас признать историю повторением циклов, признать, что в людях не больше шансов развития, чем в коровах.