Страница 10 из 16
Шансы есть – убеждаюсь я, читая у экспертов, что Россия вошла в пятерку самых несправедливо устроенных (по разрыву в доходах и уровню жизни) стран. Сто десять человек владеют 35% всех наших национальных богатств. Сто семей решают всё.
Шансы есть – повторяю я, подсчитывая: если сейчас взять все деньги мира и разделить поровну на всех людей, у каждого на руках окажется около 30 тысяч евро. Смысл революции, конечно, не в том, чтобы все переделить, а в том, чтобы превратить частную собственность, разделяющую людей, в общие возможности, людей объединяющие. В том, чтобы выложить весь этот мир в общий доступ для свободного скачивания. И всё же я ловлю себя на том, что знакомясь с человеком, прежде всего прикидываю, а выиграет ли он или скорее проиграет при таком, чисто умозрительном, мировом переделе капитала?
У революции нет сейчас достаточных технологий освобождения, организаций контрэлиты, вдохновляющих примеров, успешных стратегических сценариев, большого облака сочувствующих интеллигентов и отборной роты безоглядных фанатиков. Но шансы есть. А это важнее всего.
Политическая астрономия
Слово «революция» т.е. иррациональное поведение, кувыркание планет ушло из астрономии после того, как в небе навели порядок. Земля перестала быть центром мира и возникла наконец адекватность между наблюдающим человеком и наблюдаемыми небесными телами. Слово «революция» так же уйдет из политической жизни после того, как в системе производства/распределения/потребления наведут аналогичный порядок и возникнет, наконец, адекватность между работающим человеком и институтами принятия решений, от которых зависит его жизнь. Разница между изживанием «революции» в астрономии и в политике только в том, что в науке достаточно убедить экспертов в своей правоте. В политике же придется сначала преобразовать власть и сделать собственность общей, прежде чем надобность в дальнейших социальных революциях отпадет.
Симбиоз и конкуренция
Я никогда не мог поверить, что один человек имеет в тысячу раз больше, чем другой, потому что он в тысячу раз полезнее для общества. А если польза тут вообще не при чем, то тогда капитал является самой антидемократической и несправедливой вещью, созданной людьми на земле. Производства и ресурсы принадлежат никем не избранному и никого не представляющему меньшинству.
Люди, которые в 2013 году в своих политических мечтах не могут вообразить себе ничего круче рыночной экономики, выглядят смешно и жалко. Наша история не может заканчиваться капитализмом, потому что капитализм это система, в которой жизнь тяжело больного ребенка зависит вовсе не от развития медицины или усердия врачей, а от банковского счёта родителей ребёнка или от настроения спонсора. Капитализм это строй, в котором целью любой деятельности является не результат, а прибыль. Капитализм это неразрешимое противоречие между коллективным характером труда и частным способом присвоения результатов этого труда. Капитализм это мир, в котором миллионы людей ежедневно вынуждены делать то, в чём они не видят ни малейшей пользы, потому что это «всего лишь» самопродажа. В этом царстве отчужденной работы любая вещь во-первых является товаром на рынке и только во-вторых нужна для чего-то ещё.
За всю свою жизнь я так и не смог понять, почему бесклассовая реальность космических сверхлюдей из «Туманности Андромеды» и «Далекой радуги» невозможна? Почему она перестала быть нашим будущим? Что узнали мы о себе такого, что перечеркивает эту перспективу? Ссылки на не проясненную «человеческую природу» или «божественный замысел», которые такого не допустят, звучат бездоказательно и произносятся обычно теми, кому реально есть что терять либо теми, кто ест у них с руки.
Зато теперь я гораздо лучше представляю себе маршрутную карту перехода к подобному обществу и могу растолковать её даже ребенку.
Коммунизм это поэтапный переход людей от конкурентных отношений к симбиотическим. Условием такого перехода является достаточное усложнение производств, рост их производительности и, как следствие, усложнение мышления людей, рост их культуры, в том числе и политической. Такие условия достигаются как раз в результате острой конкуренции между людьми на рыночном этапе. Каковы главные опасения по поводу коммунизма? Переход от конкуренции к симбиозу обязательно «испортит породу», не в расистском смысле, конечно, а в том смысле, что исчезнет качественный отбор и, значит, общее качество жизни будет падать, «усредняться вниз», стимулы для усложнения жизни начнут таять и воцарится стагнация, победит энтропия в виде пофигизма имитаторов. Технический и культурный базис не конкурентного общества разрушится. Значит, конкуренция между людьми на пути в бесклассовый и нетоварный мир должна сохраняться, принимая иные формы. Конкуренция – главный двигатель в борьбе с энтропией. Просто конкуренция должна утратить всякую связь с уровнем потребления и с доступом к общественному благу (продукту общего труда). Должна победить не рыночная конкуренция. Вполне возможно, что в коммунистической перспективе конкуренция людей в науке, любви, спорте, изощренности и альтруизме поведения, художественности речи, профессионализме и т.п. будет, наоборот, возрастать, а её стимулом станет заслуженное внимание окружающих. Тогда коммунистическое общество это общество конкуренции авторитетов при экономическом симбиозе граждан. Это общество альтруистической конкуренции, где каждый хочет обойти других в своей полезности для этих других и это желание заменяет каждому религиозные и метафизические самооправдания. Прообраз коммунистической конкуренции это нынешнее собирание лайков, нематериальных поощрений (не путать со школьными оценками, выставляемыми уполномоченными и авторитарными экспертами-учителями).
Партийная бюрократия сначала присвоила, потом забыла и в конце концов предала «свою» революцию. Но на нынешнем уровне развития технологий роль бюрократии удастся свести к минимуму.
Почему бы нам в своей политической оптике не вернуться к коммунистическому горизонту, стремление к которому избавит бедных от парализующей их бедности, а богатых освободит от их бессмысленных богатств?
Буржуазия устраивает вечеринки на «Авроре», молится на расстрелянную царскую семью, скалывает имена великих социалистов с кремлевских обелисков и мечтает перезахоронить Ленина подальше от себя. Буржуазия заклинает: 1917 года больше не будет никогда. У вас нет шансов!
Мы могли бы родиться много позже и жить в мире, где нет классового антагонизма, мирового империализма, эксплуатации и неравенства, позволяющего 1% уверенно стоять на спинах у 99%. Но мы живем здесь и сейчас, и это значит, что у нас есть великий шанс создать именно такой мир.
Мы знаем, кому принадлежит этот мир, но мы знаем так же, кому он ДОЛЖЕН принадлежать. Так уж ли много мы потеряем, если ещё раз рискнем попробовать?
Что такое современный марксизм?
Это Джеймисон про постмодернизм и тайные связи между спекулятивной культурой и спекулятивной экономикой. Это Хардт и Негри с их поиском нового пафосного субъекта – невидимки, способного радикально изменить жизнь. Это Валлерстайн про мировую систему извлечения и вращения бабла, от которой никто не может быть свободен, кем бы он себя не считал. Бадью про математические парадоксы в политике и этике, например про «верность великим событиям», которые ещё не произошли и вообще не гарантированы. Наоми Кляйн про брендовое рабство и рыночное насилие темных инженеров капитала. Славой Жижек про внутреннюю экономику человеческой души. Иглтон про то, почему Кафка и Магритт – реалисты. Бенсаид и Тарик Али про подрывную роль третьего мира, куда «офисный миллиард» попытался «сослать» все свои грехи и проблемы. Хобсбаум про то, как и зачем правящий класс изобретает «национальную идентичность» и Дэвид Харви про то, почему пророческие страницы «Капитала», переходя из плоскости в объем, становятся улицами и площадями современных мегаполисов. Ещё хотел назвать Бурдье с его хитрой теорией того, как не оформленная, а только возникающая группа внутри общества создает в этом самом обществе едва слышный заказ на свой портрет «на вырост», новое почти не уловимое настроение. Особо чуткий художник, режиссер или литератор, почуяв этот заказ будущей аудитории, выполняет его в своем творчестве, ловит это новое настроение, сочетая не сочетаемые ранее, но уже готовые прилипнуть друг к другу, элементы. И тогда новая группа в обществе окончательно проявляется именно в форме аудитории этого смелого автора, а потом уже во всех остальных формах, как движение, субкультура и вообще «явление». Но Бурдье умер несколько лет назад и потому не может, наверное, считаться «современным»?