Страница 6 из 25
Всегда и оказывается, что новое – это лишь ставшее в очередь, что дождалось своего времени. Но в самом простом смысле слова. Пространство литературы отнюдь не свободно для всех. Оно каждое время именно что формируется – и даже не скажешь, что предпочтениями читателей».
Сначала прокомментирую оценку Олега Павлова Форума молодых писателей. Точнее, задам вопросы.
Какой отбор имеет в виду Олег? За десять лет в сборниках Форума были опубликованы многие десятки писателей. Причём, разных. И по степени таланта, и по жанрам, и, что важнее всего, по своему общественному и политическому настрою. Олег Павлов намекает на что-то, но намёки комментировать очень сложно и рискованно. Если здесь намёк на либеральный отбор, то это не так. Достаточно полистать журнал «Наш современник», – в биографических справках чуть ли не каждого второго молодого автора указано, что он «участник Форума молодых писателей». Эти новые найдены усилиями в основном Александра Казинцева. Если бы семинары в «Липках» согласился проводить в личном общении очень симпатичный, с живым умом Станислав Куняев, наверняка бы молодых и талантливых «Наш современник» нашёл больше… Но это лишь мысль по поводу некоего намёка. Может быть, Олег имел что-то другое, какой-то другой отбор.
Не понял я и про новое, вставшее в очередь. То ли Олег Павлов приветствует эту очередь, то ли наоборот… Лично я очереди не люблю. Особенно в литературе. Никто, из стоявших в литературных очередях, ничего не добился. Все, кто чего либо добивался, прорывались без очереди. Многих потом история выбрасывала прочь, кто-то остался. Но встававшие в очередь, в ней и скисали. Обидно, что скисло так много талантов в поколениях 70-х – 90-х. Сначала их требовали подождать и созреть, пока напу-бликуются советские классики, потом – пока будет опубликованно всё запрещённое и неизвестное в советский период. Единицы тогда сумели прорваться…
В споре, как давно известно, истина не рождается, зато рождаются конфликты. Конфликтов не хочется. Хочется больше сильных, талантливых, свободных произведений литературы. По моему мнению, писатель, с самого начала ставший отшельником, вряд ли создаст нечто настоящее… Прав Олег Павлов, утверждая, что поколенческие связи, (которые он сравнивает со стаями) в конце концов распадаются. Но связи эти важны и благотворны; поколения в литературе, это всегда свежая кровь.
Июль 2011
Закат вечной темы
Полюбить – легко, любить – сложно.
Почему сегодня серьёзные писатели мало пишут о любви? Любовь, любовь… А когда писали много? По крайней мере, в России.
По прошлому
Если и писали, то в основном о любви заведомо несчастной, неразделённой, гибельной. Но и такая любовь зачастую была лишь деталью, подчёркивающей драматический путь героя (много реже – героини). Например, не будь в жизни Онегина Татьяны, не столь бы трагична получилась его судьба. То же можно сказать и о младшем брате Онегина Печорине с Бэлой, а потом княжной Мери (там ещё и Вера присутствовала), и о десятках других героев русской классики.
Вспомним Григория Мелехова. Стал бы он без Аксиньи великим литературным героем? Да нет, конечно. А так – стал. Повинный, пусть косвенно, в её гибели, да и в гибели и преждевременной смерти всех, кроме сына и сестры, родных.
Картин счастливой любви можно вспомнить вот так, без помощи справочного материала, совсем немного… Приходит в голову, как ни странно, чета Маниловых из «Мёртвых душ», которую в школе нас приучали воспринимать чуть ли не с презрением. Живут этакие голубки, пустые мечтатели, витают в облаках… А задуматься, как непросто им было сохранять это витание в дальнем имении, в замкнутом пространстве, общаясь с ограниченным числом лиц, причём не их круга. Манилов иногда выезжает в город, а жена и сыновья – в заточении. (Позже мы увидим жуткие будни таких дальних (да и не очень дальних) помещиков у Чехова. Например, в рассказах, повестях, пьесах «В усадьбе», «У знакомых», «В родном углу», «Именины», «Леший», «Дядя Ваня», «Чайка»…) И любовь, пусть и пошловатая, смешная (а какая продолжительная любовь не может показаться пошловатой и смешной?) удерживает этих, затерянных в пространствах России людей – Маниловых – от превращения в животных.
Или любовь Ильи Ильича Обломова. Нет, не к этой лицемерной, не уважавшей его Ольге, а к Агафье Матвеевне. Ведь их отношения – своего рода идеал супружества. Взаимное уважение (плюс к тому уважение Ильи Ильича к детям Агафьи Матвеевны), искренность и честность, бескорыстие, законный брак, сын-наследник…
Нет, при всём усилии вспомнить много счастливых Любовей в русской литературе не получается. Чтобы он и она познакомились, вскоре влюбились, а в финале, прожив полную испытаний, но всё же чистую и честную совместную жизнь, умерли.
А можно ли написать такую книгу с подробностями? Дешёвое чтиво, трёхсотстраничную сказку – да, а серьёзное… Писателей интересовали несчастные любови. Лев Толстой в самом начале «Анны Карениной» заявил: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». И, тем не менее, попытался изобразить пусть и не счастливую абсолютно семью, но и не несчастливую, – Лёвина и Кити. Но помним ли мы её? Я встречал поклонников этого произведения, пропускавших при перечитывании страницы, ей посвящённые. Их интересовала Анна, Вронский, немного меньше Облонские, муки Каренина, а Лёвин с Кити казались лишней линией.
Да и удалась ли Толстому эта линия в художественном отношении? Во всяком случае, она слабее, чем линия Анны, Вронского, Каренина. А иначе и не может быть. Здесь страсти, конфликты, слёзы, поезд, а там – пусть и с проблемами, но размеренность и даже местами приторная благость…
Как сложится судьба Лёвина и Кити? Может быть, спокойно состарятся, окружённые детьми и внуками; может быть, разойдутся, разъедутся; может быть, Кити влюбится в кого-нибудь, и Лёвин её убьёт. Ничто не исключено. Герой «Крейцеровой сонаты», например, убил жену.
Кстати, в «Крейцеровой сонате» Толстой, наверное, первым в русской литературы попытался показать невозможность любви. Любви долгой, прочной, в браке. Да и вообще поставил под сомнение возможность сосуществования мужчины и женщины.
Пусть герой повести человек ненормальный, но у его оппонента (повествователя) нет особых аргументов для защиты брака, любви, плотских удовольствий. Можно, конечно, сказать, что повесть вообще тенденциозна, но многие мысли героя заслуживают внимания… Позволю себе привести довольно большую цитату:
«Сколько я ни старался устроить себе медовый месяц, ничего не выходило. Всё время было гадко, стыдно и скучно. Но очень скоро стало ещё мучительно тяжело. Началось это очень скоро. Кажется, на третий или на четвёртый день я застал жену скучною, стал спрашивать, о чём, стал обнимать её, что, по-моему, было всё, чего она могла желать, а она отвела мою руку и заплакала. О чём? Она не умела сказать. Но ей было грустно, тяжело. Вероятно, её измученные нервы подсказали ей истину о гадости наших сношений; но она не умела сказать. Я стал допрашивать, она что-то сказала, что ей грустно без матери. Мне показалось, что это неправда. Я стал уговаривать её, промолчав о матери. Я не понял, что ей просто было тяжело, а мать была только отговорка. Но она тотчас же обиделась за то, что я умолчал о матери, как будто не поверив ей. Она сказала мне, что видит, что я не люблю её. Я упрекнул её в капризе, и вдруг лицо её совсем изменилось, вместо грусти выразилось раздражение, и она самыми ядовитыми словами начала упрекать меня в эгоизме и жестокости. Я взглянул на неё. Всё лицо её выражало полнейшую холодность и враждебность, ненависть почти ко мне. Помню, как я ужаснулся, увидав это. «Как? что? – думал я. – Любовь – союз душ, и вместо этого вот что! Да не может быть, да это не она!» Я попробовал было смягчить её, но наткнулся на такую непреодолимую стену холодной, ядовитой враждебности, что не успел я оглянуться, как раздражение захватило и меня, и мы наговорили друг другу кучу неприятностей. Впечатление этой первой ссоры было ужасно. Я называл это ссорой, но это была не ссора, а это было только обнаружение той пропасти, которая в действительности была между нами. Влюблённость истощилась удовлетворением чувственности, и остались мы друг против друга в нашем действительном отношении друг к другу, то есть два совершенно чуждые друг другу эгоиста, желающие получить себе как можно больше удовольствия один через другого. Я называл ссорой то, что произошло между нами; но это была не ссора, а это было только вследствие прекращения чувственности обнаружившееся наше действительное отношение друг к другу. Я не понимал, что это холодное и враждебное отношение было нашим нормальным отношением, не понимал этого потому, что это враждебное отношение в первое время очень скоро опять закрылось от нас вновь поднявшеюся перегонной чувственностью, то есть влюблением.