Страница 10 из 25
Произошёл «испанский реванш»: испанская культура окуклилась и пережила неблагоприятные времена с помощью двух вещей: религии и языка. Языка и религии. А откажись, скажем, они от католичества? Думаю, такой шаг говорил бы отнюдь не в пользу того, что у истории ещё остаётся интерес к испанцам, что они ей для чего-то ещё нужны.
Вот так-то и с Россией, голубчики. Что бы нас ни ждало, это будет что-то абсолютно для теперешнего сознания неприемлемое и страшное. Пуэрториканский уличный хулиган с ножом-«бабочкой» (происходящим от испанской навахи) это, конечно, не Сервантес и не Луллий Раймунд. Пусть. Зато они будут жить дальше – йот них ещё родятся Сервантесы. Только две вещи – язык и вера. За них и держись.
Язык – наиболее универсальное средство сохранения трансляции материальной культуры, вера – духовной. Выберите любые два критерия, например, «кровь и почва», и прикиньте. Почву отберут, или придётся её покинуть, кровь смешается или выродится. И что?»
Вот такой далеко не радужный для России, но всё же с неким светом в конце туннеля прогноз. И не поспоришь, в общем-то, что почва и кровь важнее, чем язык и вера. Римляне сначала потеряли веру в Юпитера и прочих, потом свой латинский язык, и где они? Хоть почва, да и кровь, скорее всего, остались.
Конечно, всему, как известно, бывает конец, но не хотелось бы этот конец увидеть. Его, как может, посильно, и оттягивает Лев Пирогов.
Он считается литературным критиком, но собственно статей о литера-туре, рецензий в книге «Хочу быть бедным» в чистом виде почти нет. Да их вообще у Пирогова немного, – он из тех, для кого произведение литературы лишь повод поговорить о жизни. Как делал это, например, Дмитрий Писарев. Но Пирогов, как он сам признаётся, «сочинитель коротких газетных текстов», и это мешает ему развернуть свою философию в полной мере. Только он начинает рассуждать, размышлять, анализировать, и – пора закругляться. В следующей статейке – по новой. Может быть, для газеты это неизбежно, но для книги – однозначно минус.
Куда больший эффект произвёл бы текст большой, по настоящему аналитический, многогранный, многослойный. Тем более что у автора явная тоска по нему, да и талант налицо. Причём талант не только публицистический, но и художественный. По сути, многие статьи Пирогова, дневниковые зарисовки, это полурассказы. Или конспекты глав романа.
Действительно, из Льва Пирогова, наверное, мог бы получиться своеобразный и острый писатель. И его публицистическая заряженность пошла бы этому на пользу… Ещё с дореволюционных времён считается, что тенденциозность в прозе, это плохо. Но, скажем, Достоевский с Толстым писали больше тенденциозно, чем художественно, а Тургенев – наоборот. И вот Тургенев постепенно, но прочно забывается, а Достоевский и Толстой заставляют и заставляют к себе возвращаться…
В общем, книга «Хочу быть бедным», хоть и порадовала, но и вызвала сожаление, что автор и в ней лишь «сочинитель газетных текстов» (которые, правда, стали мощнее, выстроившись в тесную колонну), а не нечто большее. Впрочем, ещё не вечер.
Сентябрь 2011
Одинокий
Персонаж и человек
В романе Дмитрия Быкова «Остромов, или Ученик чародея» немало колоритных персонажей, да это и понятно, – описывая Ленинград середины 20-х годов, без таковых не обойтись. Ещё не так активно очищают бывшую столицу империи от бывших, но бывшие, уже распродав фамильное серебро, стремительно люмпенизируют или создают хитроумные комбинации, чтобы выжить в изменившемся городе, изменившемся мире…
Самой яркой фигурой романа, на мой взгляд, является не главный герой, псевдо-чародей Остромов, не честолюбивый, но бездарный журналист Кугельский или искренне поверивший псевдо-чародею Даня Галицкий, а некий Одинокий, не уступающий, фактурно, злодеям Достоевского, пикулевскому Гришке Распутину. Злодей стопроцентный, причём умный, хитрый, беспросветно циничный. Вот портрет:
«В этот миг заскрежетал дверной замок, Кугельский кинулся открывать и вернулся с длинным старцем, одетым не по-летнему. Это был невероятно противный старец, мысль о котором навсегда соединилась у Дани с тошнотой, – но если б Даню даже не тошнило и был он по-утреннему свеж, как сорок братьев-физкультурников, эта одутловатая рожа, неопрятная борода и наплывавший от старца необъяснимый запах сырого мяса внушили бы ему отвращение к человечеству. Это было явление с той стороны, с исподу, не из подполья даже, а из Зазеркалья. Бывают люди – войдут, и хоть беги. Всё в нём было нелюдским, и весь он был заряжен ненавистью к людскому… <…>
Кугельский около него суетился.
– Александр Иванович, – повторял он, – как же вы, Александр Иванович… Как же вы узнали… <…> Снимите пальто…
– Ничего я снимать не буду, – говорил старик, – я в «Красной газете» не работаю, и у меня белья нету. Если я сниму пальто, ваши шлюхи не обрадуются.
<…> Одинокий был такая чистая и беспримесная гадина, такая мёртвая смерть, что душонка Кугельского перед ним скукоживалась. Но выгнать Одинокого было никак нельзя – он был таран, стенобитное орудие на пути к славе; его руками Кугельский надеялся передушить всех, кто мешал, включая далёкого Пруста. Одинокий был его щит и мортира, танк и окоп, и вдобавок его подчинённый. Кугельский не мог без Одинокого и потому со стыдом выслушивал, как тот смачно, наслаждаясь, говорит ему всё новые мерзости».
У персонажей «Остромова…» немало реальных прототипов. Одни раскрыты на обложке, других читатели узнали сами; на прототип Одинокого указал автор. Отвечая на вопрос корреспондента «Новых Известий» о своём непосещении церемонии вручения премии «Национальный бестселлер» (лауреатом которой он стал в уходящем году), Дмитрий Быков сказал:
«Оргкомитет этой премии ведёт себя неприлично, и мне приятно, сознаюсь, что присуждение мне последнего «Нацбеста» спровоцировало эту публику на ещё большее неприличие. Ларчик открывается нехитро – в одном из эпизодических героев «Остромова» оргкомитет усматривает шарж на петербургского переводчика Виктора Топорова, инициатора «Нацбеста». Помилуйте, как можно! Описанный в романе персонаж – литератор Одинокий – это вполне реальный Александр Тиняков, хоть и безобразный человек, но талантливый поэт».
Не будем вдаваться в проблему шаржа или не шаржа на Виктора Топорова или вовсе не на него, а вспомним, кто такой Александр Тиняков-Одинокий. Безобразный ли это был человек, талантливый ли поэт…
«Имя Александра Ивановича Тинякова (1886–1934), – пишет в предисловии к первой с 1920-х годов книге его стихотворений Николай Богомолов, – не принадлежит к категории имён совсем забытых в истории русской литературы. Время от времени о нём вспоминают, чаще всего для того, чтобы показать читателям, до какой глубины падения может дойти поэт».
В советское время упоминания о Тинякове можно было найти в собраниях сочинений Александра Блока, Корнея Чуковского, но, в окружении десятков других фамилий литераторов своего времени, составить впечатление, что это за человек, было невозможно. Наверное, единственным общедоступным источником являлась автобиографическая повесть Михаила Зощенко «Перед восходом солнца», где очень ярко было показано, как «поэт Т-ов» «потерял человеческий облик». Собственно, после прочтения повести Зощенко, в которой имелись и строки стихотворений этого поэта, я им и заинтересовался.
С конца 80-х, когда начались публикации наследия писателей первой эмиграции, архивных материалов, имя Тинякова стало появляться чаще. Оказалось, что о нём очень подробно писали Ходасевич и Георгий Иванов, но как-то очень друг на друга похоже. И там и там конченый алкоголик, чекист, педофил, циник до мозга костей.
В 1998 году в Томске был выпущен сборник стихотворений Тинякова, после этого были издания в Красноярске (серия «Поэты свинцового века»), Москве… Постепенно Тиняков сделался чуть ли не одним из популярнейших персонажей Серебряного века, и вот в конце концов, в 2010 году, стал персонажем художественного произведения. (Впрочем, Тинякова можно узнать и в Мишеле Синягине в одноимённой повести Зощенко, и в «Рыцаре» Хармса, а документальную повесть о нём – «Исповедь антисемита» – в начале 90-х издал Вардван Варжапетян.)