Машка

Я вернулся от Ненашева поздно вечером. Липе сказал, что молоко будем брать в другом месте. Конечно, я не объяснил причины, и мое решение могло показаться странным. Но Липа, вероятно, подумала, что я слишком хорошо отметил встречу с приятелем - в ее понятии странные поступки могли делать только пьяные люди,- она не стала меня расспрашивать. Ночью я долго не мог уснуть. Лежал и думал о Машке, и о Ненашеве, и о его открытии, дьявольски остроумном... и опасном, как изобретение пороха. Разумеется, мне было известно, как нейробиологи сумели проникнуть в тайны рождения эмоций. Электрические импульсы, точно нацеленные на определенные участки мозга, вызывали у подопытного животного ощущение радости, страха, наслаждения. Но все это были детские игрушки... Ненашев научил корову думать и говорить. ...Свой аппарат он назвал "энцефалограф-дешифратор условных рефлексов" название тоже весьма условное. Назначение аппарата было куда более сложным. В нейробионике я разбирался весьма посредственно, поэтому попросил Ненашева придерживаться в своих объяснениях популярной формы изложения. Насколько я понял, главною деталью аппарата являлся приемник-генератор модулированных воли. Посредством его можно было не только записывать токи мозга, но и подать обратно в мозг соответствующим образом составленную энцефалограмму, и в сознании возникнут зрительный образ, стремление к действию или отвлеченная мысль. Аппарат Ненашев построил еще в Институте нейробионики. Первые опыты проводил строго конспиративно. Никто не ведал, чем он занимался за дверями своей лаборатории, всегда закрытыми на ключ. Пробудить в мозгу животного способность связно оперировать условными понятиями - значило поставить это животное на ту же ступеньку, на которой стоит человек. Ненашев не зря опасался, что сотрудники института могут возбудить общественное мнение и ему, Ненашеву, запретят заниматься рискованными экспериментами над разумом. Если бы это зависело от меня, я бы запретил... - Поэтому я и забрался в такую глушь, - рассказывал Ненашев. - Числюсь ветеринаром - все же в медицинском институте работал -принимаю роды у коров, лечу кур па птицеферме. В свободное время занимаюсь научными исследованиями. Какими? Никто меня не спрашивает. А если и спросят, найду, что ответить. Ненашев был откровенен. Он понимал, что я безопасный слушатель и не смогу ему помешать. Да и поздно было чему-либо мешать... - Когда я сюда приехал, колхоз выделил мне корову. Для молока, разумеется. Но именно Машка подошла для опытов как нельзя более. У неё спокойный характер, отлично сбалансированная нервная система, не склонная к неврозам, хорошие тормоза. Это очень важно - хорошие тормоза, - у Машки могут возникнуть всяческие нежелательные эмоции. Он так и назвал их: "нежелательные эмоции" - те чисто человеческие чувства отчаяния, безнадежности, которые неминуемо появятся у Машки, когда она начнет понимать, что она такое есть и что ее ждет в будущем. Примерно те же самые "эмоции" появились бы у Ненашева, если бы он каким-то злым чудом вдруг получил рога, копыта и хвост и, превратившись в корову, понял бы, что отныне его место в коровьем стаде, что хотя он продолжает думать как человек, но мир человеческих радостей для него потерян навсегда. - Кроме всего, - продолжал Ненашев,- у Машки на рогах удобно крепился мой аппарат. По конструктивным особенностям он должен находиться непосредственно возле головы, игольчатые электроды вкалываются в кожу... Здесь он опять забрался в дебри нейробионики. Я его не перебивал; не разбираясь в деталях, я все же понял основное. Ненашеву удалось выделить и записать на своем дешифраторе элементарные биотоки, которые вызывают в Машкином мозгу элементарные образы. Пользуясь такими элементами, как азбукой, он остроумно составил целые фразы, записал их на микропленке и через передатчик дешифратора посылал Машке обратно в мозг. - Ты представить себе не можешь, какая это оказалась нудная, кропотливая работа. День за днем я штурмовал Машкино сознание и не получал ответа. Казалось, я стучусь в дом, где никого нет и некому открыть мне дверь. Уже собирался все бросить к чертям собачьим, отдать Машку обратно в стадо... Я подумал, как было бы хорошо для Машки вернуться в свой бездумный мир и безмятежно по вечерам пережевывать свою жвачку. - Но трудно оказалось освоить только первую фразу. Потом процесс познания пошел лавинообразно. Память у Машки оказалась великолепной, она все запоминала с первого раза... Машка вышла из-за перегородки и стояла в отдалении, прислушиваясь к нашему разговору. Кажется, ей очень хотелось подойти к нам, но она не решалась. Может быть, боялась нам помешать? Ненашев наконец заметил ее и оборвал свои объяснения. - Хватит теории! Машка, покажи сама, что ты можешь. Пригласи гостя к себе. Машка радостно "нукнула", закивала головой и направилась к бревенчатому сарайчику под навесом рядом с крыльцом. Перед дверями лежал щетинистый коврик. Прежде чем войти, Машка вытерла ноги, точнее говоря - копыта. Она вытирала их по очереди, все четыре копыта, и на это стоило посмотреть. В сарайчике пахло травой и молоком. Было чисто, Машка выполняла основные правила гигиены, как это делает, скажем, собака. Возле дверей стояла простая сосновая табуретка, - вероятно, для Ненашева. В углу лежал соломенный плетеный матрас, на котором, должно быть, спала Машка. В решетчатых яслях лежала охапка травы. В углу над яслями висел тихо бормочущий динамик. Я прислушался: передавали последние известия. Ненашев опять ухмыльнулся. - Машка слушает,- сказал он.- Очень любит. Особенно детские передачи. Более сложные вещи вызывают у нее много вопросов, и мне надоедает их разъяснять. - Ты ее понимаешь? - Конечно. Она умеет говорить. Я уже перестал удивляться. - Она весьма связно выражает простые мысли, - продолжал Ненашев. Произносить слова не может, в русском языке слишком много согласных и шипящих. Легче было бы обучить ее не русскому, а скажем, полинезийскому языку - там почти одни гласные. Поэтому я пристроил к дешифратору специально сконструированный ларингофон. На полке у входа - я ее не заметил вначале - стоял аппарат, очень похожий на переносный радиоприемник. Ненашев обхватил мощную шею Машки длинной дужкой ларингофона. Я невольно вздрогнул, когда услыхал монотонный "машинный" голос дешифратора: - Здравствуйте! - Машка смотрела на меня.- Меня зовут Машка. - Очень приятно,- сказал я. - Как зовут вас? Я ответил. - Почему я не видела вас раньше? Я объяснил. - Теперь вы будете к нам приходить? Я сказал, что буду. - Вы будете со мной разговаривать? Мне здесь так скучно... - Машка! - перебил Ненашев.- Опять ты с жалобами. Расскажи, что ты сегодня слушала утром по радио? - Я не хочу. - Не капризничай... - Мне надоело радио. Мне надоели детские передачи. Я хочу смотреть кино. Почему ты не пускаешь меня в клуб? - Тебе нельзя в клуб, глупая. - А я хочу... Ненашев поморщился и выключил дешифратор. Динамик замолк. Слышно было жалобное помыкивание Машки. Я уже не понимал, что она говорила. Она смотрела на Ненашева, должно быть, на что-то жаловалась, в ее глазах стояла человеческая тоска. Я резко толкнул дверь и вышел в ограду. Ненашев продолжал что-то выговаривать Машке, она только тихо помыкивала в ответ: н-ну!.. н-ну!.. Потом замолчала. Бидон мой остался в сарайчике. Я не стал за ним возвращаться. Я уже не смог бы пить Машкино молоко. Бидон вынес Ненашев. Мне хотелось увидеть на его лице хотя бы тень тех мыслей, которые волновали меня. Ненашев поставил бидон на крыльцо. - За молоком позже зайдешь. - сказал он. - Машка сегодня еще не доилась. Доярку выгнала, рогом ее ударила, подлая коровенка. Доярка, разумеется, ни о чем не догадывается, дешифратор при посторонних я не включаю. - Чего же Машка ее выгнала? - Говорит, что ей противно, когда ее доят. Видал такую дуру!.. Отойдем-ка в сторону, а то еще услышит... Обидчивая стала, просто до глупости. Я ей объясняю: хотя ты и думать научилась, а все же осталась коровой, какой была. И организм, говорю, у тебя работает по-коровьи: если доиться не будешь, то заболеешь. Мастит, говорю, будет. Воспаление молочной железы. Кое-как успокоил. - Все-таки, успокоил. - А что мне оставалось делать? Устал я с ней. Вот не думал, что у коровы вместе с разумом появится столько капризов всяких. Право, она была разумнее, когда у нее совсем ума не было. - Что ты думаешь делать дальше? - спросил я. - Кончать эту канитель. Повезу Машку в город. Как экспонат. - Как экспонат?.. - Конечно. Представлю ученому совету по защите диссертаций. Доказательство моей работы. Я же всю современную нейрофизику двинул на полета лет вперед. - Согласен. - То-то вот... Да я Нобелевскую премию получу, вот увидишь. - Весьма возможно,- опять согласился я.- Если повезет. Я бы лично тебе ее не дал. - Ты же всегда был консерватором. - А что будет с Машкой? - Как что? - Я спрашиваю: что будет с коровой, которая может думать как человек, но не имеет человеческих возможностей. Куда ты денешь Машку, когда получишь все свои премии и звания? Сдашь ее на мясокомбинат? - Что ты, такую корову и на мясокомбинат! Только Ненашев мог понять меня буквально. - А все-таки? - Ну... Я еще не думал. Отправлю ее в зоосад. - В зоосад принимают только животных. - Ах, ты опять про это. - Да, опять про это. - Тогда выстроим Машке отдельный павильон, она того заслуживает. Самая знаменитая корова в мире, подумай! Журналисты будут брать у нее интервью. Будут снимать в кино. - А Машке это поправится? - А чего ее спрашивать. Вот еще новости. Мне вдруг захотелось ударить Ненашева. Ничего не говоря, не объясняя. Сильно ударить, чтобы ему стало больно... очень больно!.. Я заложил руки за спину, и поднял лицо к вечернему небу. Я не мог смотреть на Ненашева. - Ты чего? - спросил он. - Нет... я так, ничего... Я только хочу спросить: неужели ты до сих пор не понимаешь, что с желанием Машки нужно считаться, что она уже не корова. - Опять!.. Тогда что же она такое? Человек? - Не человек, но существо, наделенное разумом, поэтому и не животное, в прямом понимании слова. И не важно, что у нее рога и копыта и внешний облик так отличен от человеческого. У нее - разум! И по всем законам она требует к себе такого же отношения и внимания, как к человеку... Ты не боишься, что тебя можно отдать под суд? Ненашев стал серьезным. - Ну-ну! Не нужно так громко.- Он помолчал, поглядывая на меня исподлобья.- Знаешь, я, признаться, уже думал об этом. Ну, об юридической ответственности, что ли, говоря твоим языком. У меня есть документ, в котором подписью и печатью удостоверяется, что вместе с избой и надворными постройками, с усадьбой в пять сотых гектара мне принадлежит также корова белая, с рыжими пятнами, по кличке "Машка". По всем существующим законам я являюсь хозяином этой коровы и волен использовать ее, как мне заблагорассудится. Могу ее доить, могу заколоть на мясо. Тем более могу провести над ней опыты, во имя науки. Вот и вся моя юридическая ответственность. Я закона не нарушил, и судить меня не за что. Во всяком случае, пока не за что. Ненашев, как это он делал и раньше, бил мои эмоции логикой, я, не находя нужных аргументов, как обычно начал злиться и, вероятно, наговорил бы грубостей... Меня остановило - выражаясь языком старинных романов появление третьего, а если считать и Машку - четвертого лица. Калитка осторожно приоткрылась, и в ограду заглянула продавщица Санечка. Она тоже вошла не сразу - Машкины рога произвели впечатление не только на меня. - Входите, входите! - закричал Ненашев. Обычно я видел Санечку в белом халате; сейчас на ней было платье на лямочках, модное, то есть похожее на ночную рубашку, светлые туфли на "гвоздиках"; право, она выглядела сейчас неплохо - рассуждая по-современному (мой вкус был всегда несколько консервативным, особенно в отношении женских нарядов: жена говорила, что я старомоден до неприличия). На плече Санечки висела пластмассовая - тоже модная - сумка, размером с небольшой чемодан. Ненашев собирался было меня представить, но Санечка сказала, что мы уже знакомы, и мне оставалось только подтвердить это. Затем она открыла сумку и вытащила из нее бумажный кулек. - Ваше печенье,- сказала она Ненашеву.- Забыли у меня. Хлеб взяли, а печенье забыли. - Ах, да! Вот растяпа! Право, не стоило беспокоиться. - Какое же беспокойство, занесла по пути. - Все равно, спасибо за заботу. Что бы я тут делал без вас? Ненашев улыбался прозрачно. Я дожидался подходящего момента, чтобы уйти. - Кому-то нужно о вас заботиться, - кокетничала Санечка.- Мужчина одинокий, занятый вечно, когда ему о себе подумать. Корова еще, возни сколько с ней: поить, кормить. Убирать опять же. Хорошо хоть доярку нашли. Не понимаю только, чего вы Машку дома держите? - Куда же я ее? - Выгоняли бы утром. Вместе со всеми коровами, в стадо. - Отвыкла она у меня от коровьего общества. - Привыкнет. - Смотреть за ней нужно. Она у меня особенная. - Ничего, пастух присмотрит. В стаде ей даже лучше будет. - Чем же лучше? - Так уж не понимаете... Теленочек у вас будет. - Теленочек?.. - Ненашев вдруг перестал улыбаться. - Хм, теленочек... Аналитическое устройство в голове Ненашева работало быстрее моего. Он посмотрел на меня задумчиво. - А ведь это идея,- сказал он. Я ничего не успел сказать. - Н-ну! - услыхали мы рядом. Машка выбралась из своего сарайчика - она сама могла открывать дверь. Вероятно, она слышала и поняла разговор и сейчас стояла перед нами, выставив вперед рога. - Ах! - Санечка спряталась за Ненашева. - Ты чего, Машка? - спросил Ненашев. - Н-ну! - и Машка замотала головой. - Не хочет идти в стадо, - улыбнулся Ненашев. Даже если бы он говорил серьезно, Санечка все равно не догадалась бы ни о чем. - Боюсь я ее,- сказала Санечка. - Иди к себе Машка, - приказал Ненашев. Он легонько шлепнул ее. Машка упрямо мотнула головой. - Это что такое? Пошла прочь! Он размахнулся и на этот раз ударил бы сильно, но я успел удержать его руку. Машка моргнула растерянно. Потом медленно повернулась, неуклюже, по-коровьи - заходя передними ногами и переступая задними - понуро побрела в свой сарайчик. В дверях оглянулась - она еще надеялась па сочувствие. - Иди, иди! - крикнул Ненашев. Дверь закрылась. - Просто цирк какой-то! - сказала Санечка. Ненашев вопросительно уставился на меня. - Теленочек, а? И он усмехнулся. Я не принял его всерьез. Только потому, что смотрел на Машку другими глазами, нежели он. Это была моя ошибка. Мне бы догадаться об этом... Я не догадался. Я простился с Ненашевым и Санечкой и пошел домой. Бидон так и остался на крыльце...