Страница 86 из 87
Джейсен отчаянно сосредоточился и спроецировал чувство недоумения, чтобы замаскировать вызывавшие тошноту страх и смятение, на что потребовались почти все его силы. Он взял со столика свечу, и, словно отвлекшись, пристально вгляделся в пламя, используя его, чтобы вернуть самообладание.
— Тебе придется объяснить.
— Я не могу научить тебя никаким новым навыкам. Теперь тебе придется перешагнуть через последний рубеж и сделать то, что неспособен сделать обычный человек – убить того, чья смерть вызовет ужасные страдания тем, кто его любит, кого–то, близкого тебе.
— Кого?
— Я не могу тебе сказать, потому что не знаю.
— Кого–то, кого я люблю?
— А ты кого–то любишь?
— Я позволяю себе любить многих людей. – «Осторожнее… осторожнее. Ты сейчас – на острие клинка». – Как я узнаю, кого должен убить?
— Это станет известно, когда придет время. Ты поймешь.
— А почему последнее испытание именно в этом?
— Потому, что отнять жизнь у невиновного всегда труднее, чем даже отдать свою, если ты искренен. Это последнее испытание на бескорыстие – готов ли ты согласиться на бесконечную душевную боль и страдание в обмен на власть, чтобы обеспечить мир и порядок миллиардам совершенно незнакомых тебе существ. Это – то, чем придется пожертвовать. Поношение со стороны других, тех людей, кого ты знаешь и любишь, так как твоей жертвой будет незнание о тебе со стороны тех миллиардов, которых ты спасешь, выполняя свой долг, как ситх. Выполняя свой долг ради блага галактики. – Она стояла так близко, что ее дыхание заставляло колебаться пламя свечи. – Легко быть безупречным героем, убивающим чудовищ. В этом всегда есть немного тщеславия. Но в том, что тебя презирают, нет места тщеславию или гордости.
Это было правдой, и это было ужасно. Храбрость часто нуждается в зрителях. А истинная бескорыстная храбрость по определению всегда невидима, проявляется во тьме.
Джейсен подставил ладонь под пламя. Он держал ее так дольше, чем когда–либо делал раньше, пока не почувствовал вонь обугливающейся плоти, и Лумайя не отбросила его руку в сторону. Он даже не знал, сделал ли это для проверки своей способности переносить боль или в качестве наказания себя самого.
Он подумал о том, как его дед убивал во имя жизни Падме. Кого бы ни придется убить Джейсену в качестве цены за способность использовать абсолютное оружие ордена ситхов, он будет знать, что причины его действий никак не связаны с его личными желаниями и нуждами… вроде Тенел Ка и Алланы.
«О, нет. О, нет».
Лумайя взяла его руку и развернула, чтобы осмотреть обожженную ладонь.
— Теперь… осознай, что это – ничто по сравнению с той болью, которую ты почувствуешь, когда встанешь перед последним испытанием.
Джейсен хотел мира и порядка в галактике. Хотел этого не только потому, что это было правильным и необходимо, но еще потому, что у него была дочь и он хотел, чтобы ее в ее будущем не было того страха и битв, которые сопровождали всю его жизнь. Он никогда не знал мира. Он желал лучшей судьбы для Алланы, да и для Тенел Ка. Он мечтал о счастье для тех, кого любил.
Он желал. Он любил. Именно это подвело его деда.
— Последнее испытание, — снова произнесла Лумайя, ее голос был до странности мягким и печальным.
Внезапно Джейсен увидел это испытание, и перспектива его ужаснула. Ему придется убить тех, кого он любил больше всего. Ему придется убить Тенел Ка и его драгоценную дочь, его Аллану. То, что сама мысль об этом разбивала его сердце, и было тем кошмарным доказательством, что это действительно так.
Но он едва мог перенести саму мысль об этом. Юужань–вонги считали что они знают все, что можно о том, как причинять боль, но в сравнении с этим они были новичками.
Как он мог даже думать об этом? Джейсен поднес правую руку к лицу и коснулся его так, словно оно было чужим. У него возникло ощущение, словно он наблюдает со стороны, как жизнь понемногу покидает его тело.
«Это я? Неужели это моя ноша?»
«Да, мой предок. Это я».
Джейсен принял ношу во всей ее полноте, и его сердце — бесполезная, хрупкая вещь, которой можно пожертвовать — разбилось.
«Раб 1», на пути к Геонозису
Они находились в грузовом отсеке «Раба» — Боба Фетт, Мирта Гев и тело. И Фетт не знал, что сказать.
— На самом деле я была тебе не нужна, так? – сказала Мирта.
— Это имеет значение?
— Смогу ли я когда–нибудь узнать тебя достаточно для того, чтобы доверять?
— Я мог бы задать тот же вопрос.
— Ты не такой, как я думала.
— Да уж.
— И ты все, что у меня есть.
Были два способа сказать эти слова, и один из них – сказать так, чтобы они прозвучали, как последняя надежда на спасение. А она произнесла их именно так. Фетт задумался, не влияет ли болезнь на его разум.
Он слышал собственный голос, механически имитирующий чувства нормального человека. – Хочешь охотиться вместе со мной?
Мирта подняла на него темные глаза, полные страдания, которые сейчас казались намного старше, чем были, когда он встретил ее всего несколько недель назад.
— Что за добыча?
— Я умираю.
— Что?
— Да. Жизнь Бобы Фетта и правда близка к концу.
— Ты пытаешься как–то манипулировать мной.
— Я умираю, и чтобы иметь хоть какой–то шанс выжить, мне надо найти кое–какие медицинские данные каминоанцев. Есть шанс, что твой клон в серых перчатках может к ней привести.
Похоже, она колебалась между желанием поверить ему и опытом всей жизни, полной подозрения и ненависти. – Почему ты мне это говоришь?
— Потому, что я не такой, как думал о себе.
— А что насчет того, чтобы сражаться за Кореллию?
— Ты же слышала парней. Им неинтересен найм, когда требуется работа регулярной армии. Я – Манд’алор, и если этот Кад’ика считает, что хочет делать мою работу, хочу знать, что он сам хочет сказать об этом.
— А, так ты слышал о Кад’ике.
— Ты говоришь на мандо’а. Скажи мне сама.
— Никогда его не видела, хотя много слышала. А что? Считаешь, он хочет взять себе твой кир’без?
То есть корону: череп мифозавра. Титул Манд’алора никогда не был тем, что он хотел получить. Но резкий ответ Бевиина задел его, хотя он не думал, что это возможно. «Нет преемника, нет клана, нет чувства долга. Ты не мандалорец. Ты просто носишь броню». Фетту хотелось оставить после себя что–нибудь еще, кроме денег и вереницы трупов. В конце концов, каждое существо в галактике хотело что–нибудь значить для кого–то другого – хотя бы для одного.
«Видишь, папа, я знаю, почему ты так сильно хотел получить меня».
Мирта осторожно поглаживала «сердце огня», висевшее на шее в ямке под горлом.
— Ладно, — сказала она. – Ладно, ба’буир. Я в деле.
— Ба’буир?
— Это значит «дед», — тихо сказала она.
— Я не говорю на мандалорском. Благодаря тебе, я знаю несколько ругательств на нем.
— Твой отец – прадедушка – даже не проводил тебя через верд’готен?
— Что это такое?
— Испытание воина. Проходит, когда исполняется тринадцать.
— Шесть десятилетий войн и охоты за головами меня не аттестуют?
— Без своей культуры ты дар’манда. У тебя нет души.
Возможно, она была права.
— Давай найдем твоего клона. И заберем моего отца.
— А корабль моей мамы?
— Я отправлю Бевиина забрать его. Ты удивишься, что может найти этот человек.
— Даже того клона.
— Ага. Возможно, даже того клона.
Фетт устроился на мостике «Раба 1» и впервые с тринадцатилетнего возраста установил курс на Геонозис. Мирта, смягчившись, ждала его жеста, чтобы сесть впереди. Если оставшееся у него время позволит, он научит ее управлять кораблем.
В галактике пойдут разговоры, что мандалорцы в конце концов сдались. Немыслимое дело – уклонение от участия в галактической войне; мандо’эд сражались всегда. Что ж, есть такая вещь, как стратегическое отступление, и сейчас был как раз такой случай. Пришло время Мандалору навести порядок в собственном доме, и если он сможет использовать оставшееся время и справиться со своей болезнью, он этим займется. Если нет… значит, возможно, этим делом будет заниматься тот самый Кад’ика.