Страница 14 из 53
— Это мой рабочий кабинет, — бросил Шварц через плечо, проведя их по коридору и остановившись перед дверью. — Тут я в основном и работаю.
Он посторонился, пропуская их вперед. В комнате не было книг, но у одной стены стояли большой кульман и внушительных размеров шкаф с выдвижными ящиками для хранения чертежей. Однако внимание гостей сразу приковал к себе стол в центре комнаты — стол, на котором стоял картонный макет храма, воспроизведенного в масштабе. Был воссоздан даже ландшафт: трава из зеленого ворсистого материала, кустарник из прутиков и проволоки, стена, отделяющая стоянку, из картона, раскрашенного под грубую каменную кладку. Было расставлено и несколько гипсовых человеческих фигурок — чтобы дать представление о размерах здания.
— Какая прелесть! — воскликнула Мириам.
— Семьдесят часов работы, — сказал Шварц. — Но вы еще не видели самого лучшего.
Он повел их вокруг стола. К задней стене храма примыкало небольшое строение — как догадался рабби, та самая капелла, о которой говорил Шварц. Она была чуть ниже основного здания и увенчивалась параболическим куполом, наводящим на мысль об архитектуре Святой Земли. Колонны портика представляли собой сдвоенные цилиндры, которые, очевидно, должны были символизировать свитки Торы.
— Ну, как вам это? — спросил Шварц. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Богато. Классически строго. Просто и элегантно. Как вам Свитки в роли несущих колонн? Может ли быть что-то лучше и естественнее? Вы видели еврейские храмы и синагоги с греческими колоннами, храмы в византийском стиле, храмы в колониальном стиле… А ведь у нас всегда был Свиток — что может быть уместнее… и красивее? Цилиндр, кроме того, дает самую прочную опору и самую большую экономию материала. Он естественно изящен. Так почему мы должны подражать грекам, когда у нас есть Свиток — сдвоенный цилиндр и, если хотите, величайший символ нашей религии? Теперь посмотрите на портик. Вы когда-нибудь задумывались о значении портика, рабби? В теперешнем здании у нас просто дверь — и все. — В голосе Шварца слышалось презрение. — Вы либо внутри, либо снаружи. Как это согласуется с нашими службами и молитвенными обычаями? На Верховные праздники, например, мы целый день ходим туда-сюда. А в пятницу вечером или по субботам разве мы не задерживаемся возле храма после службы, чтобы немного поболтать? Понимаете теперь назначение портика? Вы и внутри, и снаружи. Это место остановки, место, где можно не спешить. Он символизирует наше нежелание покидать храм после окончания службы.
— Это, безусловно… интересный замысел, — сказал рабби. — Но не меняет ли он… э-э, общее впечатление от храма?
— Еще бы! Конечно, меняет! Но он не дисгармонирует с храмом, а наоборот — гармонирует с ним. В этом и была, в частности, трудность. Если бы у меня были развязаны руки, если бы мне не приходилось учитывать этот лжемодернизм Христиана Соренсона… — Шварц вдруг оборвал себя. — Вы знаете, когда храм только организовывался и создавались разные комитеты, я был немножко удивлен, что меня не назначили в комитет по строительству. Удивлен и, откровенно скажу, раздосадован. В конце концов, я был единственным практикующим архитектором в конгрегации. Как-то я даже напомнил об этом Джейку Вассерману, а он сказал, что предлагал меня, но члены комитета сказали, что в недалеком будущем планируется строительство постоянного здания, и поскольку мне, возможно, тоже предложат представить свой проект, то как это будет выглядеть, если я буду членом комитета, который должен сделать окончательный выбор? Ну что ж, довольно справедливо. И вот они решили строить храм. Я не мог просто так взять и подать свой проект на конкурс — я ведь не какой-то там юнец только что из колледжа, я признанный архитектор. Я ожидал, что меня пригласят. Вокруг болтают, что Морт Шварц думает только о баксах, но я уверяю вас — в этом заказе я был заинтересован не из-за денег, я бы ни гроша с них не потребовал сверх своих расходов. Но оттуда — ни гу-гу. Через некоторое время я наступил на горло своему самолюбию и навел кое-какие справки. Мне сказали, что от этого плана давно отказались, — эта шайка, которая там заправляла в первый год, все держала в тайне. А следующее, что я узнаю: они наняли строить храм Христиана Соренсона — христианина, представляете? Я, видите ли, не могу состоять в комитете по строительству, потому что я архитектор и меня, мол, естественно, пригласят участвовать в конкурсе. А потом меня просто не допускают к этому конкурсу!
Мириам сочувственно покачала головой.
— Я не виню Джейка Вассермана. Он сделал все, что мог, бросил мне кость — фактически ввел меня в правление за всю ту работу, которую я проделал для храма. Но этот комитет, его понесло… Вы когда-нибудь задумывались, рабби, что это значит — быть архитектором-евреем? Антисемитизм, который был обычным делом — по крайней мере, до последнего времени — в медицине, в банковском деле или в большом бизнесе, — это все ничто по сравнению с антисемитизмом в моей области, в архитектуре. Сейчас чуть полегче, согласен, но знаете ли вы, каков был шанс у еврея устроиться в какую-нибудь крупную архитектурную фирму? Шанс был равен нулю, даже если это был специалист высшего класса, готовый начать простым конструктором.
— Я и не представляла, что все было так плохо, — сказала Мириам.
— Еще как плохо! Это был к тому же период «великой депрессии», что тоже не облегчало жизнь. Но приходилось бороться, как-то обучаться своему ремеслу, набираться опыта, чтобы в конце концов сделать решительный шаг и открыть свою собственную мастерскую. И вот ты полон идей, художественных замыслов. Ты хочешь построить что-то стоящее, чтобы это увидели люди, чтобы об этом написали в архитектурных журналах. Ты пытаешься создать себе имя. И что в результате? Тебе заказывают проект сети магазинов, перепроектирование стандартной застройки типа этих дешевых крекерных коробок в Колониальном поселке, проект фабрики, универмага. И экспериментировать тут нельзя, потому что тогда заказчик начинает волноваться, даст ли ему банк кредит под залог этой недвижимости или не снизит ли это ее цену, если он надумает ее продать.
— Но разве не у всех так? — осторожно спросил рабби. — Всем приходится идти на компромиссы, чтобы как-то зарабатывать на жизнь.
— Правильно, рабби. Ты зарабатываешь на жизнь, больше не голодаешь, но вдруг — бац! — и тебе уже пятьдесят. Ты уже не мальчишка, за плечами у тебя множество проектов, но ты не чувствуешь удовлетворения. И вот в один прекрасный день тебе выпадает шанс. Твой собственный город собирается строить храм. В архитектурных журналах ты видел фотографии новых крупных проектов — некоторые из них созданы людьми, с которыми ты ходил в школу и о которых никогда не был высокого мнения. Теперь наконец-то у тебя есть шанс показать, на что ты способен. И что? Они вносят кандидатуру какого-то шарлатана, и поскольку он имеет отношение к какой-то известной фирме, построившей несколько церквей, он получает эту работу.
— Ну…
— Но теперь я президент храма и в силу своей должности могу возглавлять комитет по строительству, и никто мне в этом не воспрепятствует. — Шварц хлопнул рукой по столу.
Такое проявление эмоций несколько смутило рабби.
— Но такое здание, я думаю, будет стоить кучу денег?
— Их даст старик Горальский. Я в этом уверен. Я уже разговаривал с ним: описал и разъяснил свой проект, и эта идея ему нравится.
— А она нам действительно нужна, эта капелла?
— Как вы можете так говорить, рабби? Речь не о том, нужна или не нужна! Это вещь духовная! Построить такое здание — для общины это акт религиозного посвящения. Посмотрите на грандиозные европейские соборы и спросите себя, сколько из них были действительно нужны. Прошлым летом мы с Этель ездили в Европу — вместе с Вольфами. Сделали большой тур, и, поверьте, у нас открылись глаза. Знаете, что произвело на меня там самое большое впечатление? На меня — верующего еврея, президента храма? Церкви, соборы! И не только из-за архитектуры, хотя, естественно, меня это интересовало. Было еще нечто. Вы входите в какую-нибудь церковь, вроде Санта-Кроче в Фиренце — то есть во Флоренции, — и там на стенах фрески Джотто, на потолке расписанные балки, а вдоль стен гробницы знаменитых художников и ученых: Микельанджело, Россини, Галилей… Чарли Вольф сказал мне, — а он всего лишь фабрикант одежды: «Морт, для меня это было некое религиозное переживание». И я почувствовал то же самое. И Этель тоже, правда, Этель?