Страница 44 из 69
— Не серчай, князь, — кротко отозвался священник, истово перекрестясь на иконы, — Не время сердиться теперь… Напрасно ты гнев на меня держишь: беда на Покчу понадвинулась! Теперича молиться надо, обидчиков своих прощать, а ты — серчать изволишь!..
— Не серчаю я, поп, на тебя, — буркнул Микал, не глядя на отца Ивана, — но горько, обидно мне становится за веру христианскую, которая меня погубила… и народ мой в несчастия ввергнула…
Священник посмотрел на князя с таким выражением удивления и укора в глаза, что тому сделалось неловко от его взгляда. Как будто стыд какой заставил покраснеть Микала.
— Ишь ты, дошло до чего! — покачал головой отец Иван, широко разведя руками. — На веру Христову ты ропщешь?.. Опомнись, чадо мое духовное! Вестимо, я пастырь недостойный, похуже наемника всякого буду, но душу-то, душу твою жалко! Уготовается она в ад кромешный, где будет плач и скрежет зубов… Опомнись, князь, не изрыгай хулу на Господа своего! Не гляди на меня как на пса смердящего. Ведь я по слабости своей человеческой непотребно живу, а святая вера православная яснее солнца красного будет! Какая же погибель от нее? Разве погибают люди от света истины, им же весь мир просвещен? А ежели житие мое греховное претит душе твоей, князь, возьми да и накажи меня по власти твоей княжеской, а веру Христову не замай! Ведь знаешь сам, сколь велико и спасительно учение христианское, только служители его многие нерадиво живут, из них же первый есмь аз!..
Говоривший стукнул себя кулаком в грудь и зарыдал совершенно неожиданно для князя, взволнованного горячей речью попа-грешника. Княгиня вторила ему, буквально захлебываясь слезами и с трудом выговаривая сквозь всхлипывания.
— Прости нас, отец Иван… Зачастую серчали мы на себя… А Микал на веру Христову сердцем восстал… А люди не безгрешные мы тоже… Нельзя же других осуждать…
— Верно, возроптал я на веру христианскую, — пробормотал Микал, потупя глаза в землю. — По-моему, так выходит — несчастлива вера христианская! При старой вере лучше мы жили…
— Опомнись, Михаил-князь! — воскликнул священник, смахивая с глаз слезы. — Досада в тебе возгорелась… Не помнишь ты, что говоришь… Какого же счастья тебе надобно? И разве счастливее вы жили, когда Войпелю-идолу поклонялись?
— Это кому как покажется. Вестимо, не лучше теперь. Вогулы вот сейчас нападают, а вскорости Москва придет…
— А ты Богу молись усердней, Бог-то и спасет тебя от всякой напасти!
— Чего Богу молиться? Бог-то христианский и предает нас в руки московские. А может, и вогулы побьют нас всех… Вот тебе и Бог христианский!
— Не богохульствуй! — строго остановил князя поп Иван, протягивая перед собой руку. — Не возведи лжи на Творца своего! Поможет тебе Владычица Небесная побороть злых вогуличей, ибо темной силой они сильны, а над тобой свет евангельский сияет!.. А о Москве толковать еще рано. Не сразу достигнет она до мест здешних… А вогулов отбить вы можете…
— Хорошо тебе, батька, толковать так, ежели не идешь ты в сечу кровавую! А с вогулами биться трудненько ведь! Попробовал бы с ними схватиться, небось бы не то запел!..
— Что же, могу я на валы с тобой идти, ратников твоих ободрять. Самое место мне там.
— Не пойдешь, батька! — усмехнулся Микал, убежденный в малодушии священника. — Там ведь много стрел летает, а стрелы — кушанье несладкое…
Он не успел договорить. В открытые окна дома донесся яростный рев вогулов, кричавших что-то торжествующее… Послышался треск и грохот в отдалении, точно свалилось что-то тяжелое и громоздкое… Микал подскочил к окну.
— Беда, беда! — раздался голос с улицы. — Вогулы ворота разрушили!.. Промеж валов уж схватка идет…
— Ворота внутренние рушат тоже, — сообщил другой. — А наши падать духом начинают…
— Погибли, погибли мы, князь высокий, — завопил третий отчаянным голосом, просовывая голову в окно княжеского дома. — Нетрудно им сломать ворота внутренние… Прирежут они жен и детей наших… Попали мы волкам лютым в зубы!..
— В тайник, в тайник! — закричал князь, оборачиваясь к жене и сыну. — Куштан, в тайник их веди, — приказал он домоправителю и мимоходом бросил священнику — А ты тоже в тайник иди. Самое место твое там… с бабами язык чесать, что ли…
— Бог тебя простит, сын мой, за слова смешливые, — смиренно отозвался отец Иван и, благословив княгиню Евпраксию и сына ее Матвея, спокойно вышел на улицу, следуя за выбежавшим князем, стремившимся к месту битвы…
Вогулы громили вторые ворота, устроенные во внутреннем валу, снабженном подобием частокола на вершине. Но тут ворота были гораздо слабее внешних и разлетелись после десятка ударов бревнами, подтащенными от первого пролома… Вогулы ворвались в городок…
— За мной братцы! За мной! — крикнул Бурмат и врезался в самую гущу врагов, хлынувших в разбитые ворота…
Покчинцы совершенно растерялись, видя себя подавленными вражеской силой. Немногие из них последовали за воеводой, другие прятались за валы, за камни, за кучи хвороста, пуская оттуда стрелу за стрелой, без всякого, однако, вреда для врагов, попавших в не освещенное кострами пространство…
— Бейте их, бейте! В ворота обратно их гоните! — вопил Бурмат, страшно работая своим мечом, пролагавшим широкую дорогу в рядах вогулов, но ратники были обескуражены неудачной обороной города и не слышали голоса воеводы, призывавшего их к дружному отпору нападающим…
Произошло полное расстройство городских десятков, потерявших уже веру в свою победу над дикарями, вломившимися в самую Покчу, преодолев все поставленные им препятствия. Вогулы везде брали верх, бросаясь на защитников с воем и визгом, подобно голодным собакам, увидевшим бегущего зайца. Казалось, Покча погибала, а с нею должны погибнуть все жители ее под ударами свирепого неприятеля, не знающего чувства жалости к людям чужого племени…
В эту минуту князь Микал подоспел к месту свалки у городских ворот, где воевода Бурмат, поддерживаемый десятком храбрейших покчинцев, сопротивлялся натиску воинов Асыки, предводительствуемых этим последним.
— Крепись, Бурмат! Крепись! На помощь к тебе я иду! — крикнул князь и принялся избивать встречавшихся вогулов, озадаченных появлением нового витязя в блестящей одежде, которую не пробивали ни стрелы, ни ножи, ни копья.
Ратники, окружающие Бурмата, часто падали под вражескими ударами, не имея таких доспехов, как он и князь, сам же Бурмат, а потом и князь, пробившийся к нему, оставались невредимыми, продолжая работать своими страшными мечами, производившими в толпе вогулов порядочное опустошение.
Вдруг в самый решительный момент, когда князя и воеводу уже окружала толпа врагов, готовивших против них длинные жерди, которыми предполагалось сбить с ног неуязвимых бойцов, не подвергаясь их ужасным ударам, — в этот момент от маленькой деревянной церковки, стоявшей неподалеку от княжеского дома, отделился светлый огонек, задвигавшийся к месту побоища.
Конечно, в появлении огонька ничего удивительного не заключалось и сначала на него никто не обратил внимания, но вот через несколько минут перед лицом сражающихся выросла высокая фигура священника в золототканой парчовой ризе, отливавшей яркими искорками при свете ближайших костров, озарявших толпу вогулов и покчинцев фантастическим блеском.
В правой руке отец Иван держал крест, а в левой пасхальный тресвечник с тремя зажженными свечами, спокойно горевшими в тихом безветренном воздухе.
— Милосердия двери отверзи нам, Преблагословенная Богородица… — запел отважный священник и смело пошел навстречу вогулам, высоко подняв крест над головою…
— Поп, поп! — пронеслось между покчинцами, попрятавшимися за разные прикрытия от неприятеля. — Неужто врагов он не боится?..
— Вали, братцы, за попом! — крикнул кто-то. — На Бога христианского он надеется, без страха вперед идет. Авось и поможет нам Бог христианский…
— Выручим князя с воеводой! — раздались голоса. — Видишь, уж жерди злодеи тащат, прихлопнут их не в кою пору… Не дадим же разбойникам порадоваться!