Страница 47 из 70
Но люди устроили себе жизнь, в которой почти нет места таким вневременным созерцательным откровениям и отстраненным от напряженного ритма жизни светлым чувствам. Вот только почему-то именно эти моменты и вспоминаются наиболее ярко и наиболее охотно. А остальные воспоминания... Как бы это сказать, не столь одухотворенные. И даже если это присутствует, то все равно это одухотворение другого сорта, и имеет мало что общего с незабываемой бездонностью синего вечереющего неба предгорий, далеко за городом.
Обустроившись, сдал машину и пересел на велосипед. Жизненное пространство сразу сжалось до радиуса сорока километров. На работу ездил по дорожке для пешеходов и велосипедистов, на которой в более поздние утренние часы было много бегающего, педалирующего на велосипедах самой разной конструкции, и просто быстро идущего народа. Но обычно я выезжал рано, и на всем семикилометровом пути встречал лишь несколько человек. Добавил к велосипеду багажник, купил небольшой наборный замок серебристого цвета; откуда-то взялась внушительная анодированная цепь с синеватым отливом, чтобы пристегивать велосипед. Может, из Торонто привез, а может, Марша дала, не помню. С этими предметами я и путешествовал в свободное время по окрестностям, а также ездил в магазины. Но если поездки были подальше, то арендовал машину у двух хороших молодых мужиков, державших контору по прокату автомобилей.
В Торонто летал либо с местного аэропорта с пересадками, либо из Лос-Анджелеса напрямую, который здесь называли двумя буквами - ЛА (эл-эй). До аэропорта в ЛА было около ста километров, и я либо брал машину, либо пользовался услугами перевозчиков, набиравших для поездки три-четыре человека. Иногда попадались интересные попутчики, как, например, владелец маленькой компании, перегонявший проданные "Боингом" самолеты в разные концы света - человек умный, наблюдательный, и прекрасный рассказчик. В местный аэропорт приезжал на велосипеде, пристегивал его на парковке цепью к ограде, и летел в Торонто. В общем, приспособился, и жизнь текла своим чередом, как будто я обретался там со времен царя Гороха.
Человек в норме живучее существо, приспосабливается везде. И, тем не менее, оглядываясь назад, понимаю, что единственное место, которое я чувствовал своим домом, это была квартира в длинном одноэтажном бревенчатом доме на двенадцать квартир, принадлежащем железной дороге, в Кировском районе Омска. Дом стоял на берегу Иртыша; там я прожил с шести лет до четырнадцати. Больше этого чувства дома никогда не испытывал. Всё остальное были места, где просто жил сейчас, и в любой момент был готов собраться и уйти, не оглянувшись. С тех пор я "всё мое носил с собой", и продолжаю "носить", имея в виду не столько вещи, но осознание самого себя и своей непривязанности к любому месту, где бы ни был. Я думал об этом, хорошо это или плохо? Но потом решил, что оно ни хорошо, ни плохо. Оно так есть. Лишившись чувства дома, что-то я, безусловно, утерял, и скорее всего, немало. Но, с другой стороны, приобрел подвижность, что тоже оказалось неплохо, когда страна рассыпалась на глазах, и для меня лично, и для моих детей, к лучшему было покинуть ту ставшую чужой страну. Я четко представляю, каким бы человеком я должен был стать, если бы не уехал. Я не хочу сказать что либо плохое о той стране или о людях там живущих. Дело не в этом. Люди живут в разных странах, при разных правительствах. Дело только во мне, в моем устройстве, которое плохо совмещалось (и продолжает) с разного рода нормами того общества. Кому-то там отлично, и я видел таких людей. Многие вполне нормально устроились, привыкли, приспособились. И я искренне рад за них. Но для меня лично лучше быть не там, по крайней мере, сейчас. Человек пристегивает к какому-то месту себя сам, зачастую по инициативе других людей, выступающих в роли благожелателей и благодетелей. (Впрочем, так же люди прикипают и ко всем остальным фетишам, стереотипам, идеям, представлениям.) Миграция - это как человек исторически выживал, один из способов, когда другие варианты уже не работают. Я понимаю огромную ценность родной для человека среды, и всей душой хотел бы жить в такой среде, в окружении близких мне по духу и культуре людей. Но такой среды больше нет. Нигде. И тогда из всех зол надо выбирать меньшее.
Вечерние посиделки
Забот мне хватало и на дому. Кроме основной работы в компании, приходилось ещё поддерживать другие системы. Были и другие дела, которые тоже требовали постоянного внимания. И, тем не менее, иногда находилось время для разговоров с Маршей, когда дело уже шло к ночи. У Марши был необычный бизнес - она наводила порядок в частных и корпоративных архивах. Скажем, у человека накопилась куча разных бумаг, небольших вещей, и он не мог уже находить, что ему нужно, в куче всего этого добра. И тогда на помощь таким бедолагам приходила Марша, которая в течение нескольких дней со своей немецкой педантичностью могла раскладывать и сортировать все эти бумаги и вещи по папкам, разделам, делать надписи, ярлыки, расставлять по полочкам. Работа, конечно, специфическая, но Марше она, похоже, даже нравилась. Каким-то образом она находила клиентуру, и у неё даже было постоянные клиенты - небольшие бизнесы. Иногда, правда, ей приходилось ездить довольно далеко, но в целом как-то её бизнес существовал.
Она родилась в Лос-Анджелесе, и всю жизнь прожила в разных местах Калифорнии, начав самостоятельную жизнь на севере от бухты Сан-Франциско, и постепенно двигаясь на юг. Во время вечерних разговоров она рассказывала о своей жизни, но рассказала она как-то все быстро; мои дальнейшие расспросы много не добавляли. Самыми сильными впечатлениями были пережитые землетрясения, особенно когда они заставали её в каком-нибудь многоэтажном офисном здании на верхних этажах, где здание, по её рассказам, просто ходило ходуном. Её пожилой отец владел небольшими домами, которые сдавал в аренду. Когда жильцы не платили, он подавал на них в суд, и в таких случаях Марша представляла его на слушаниях в суде. Для неё эти дела были связаны с моральными издержками, поскольку судьи обычно принимали сторону неплательщика, что неудивительно для Калифорнии, но и не помогать отцу она не могла. У неё было несколько братьев и сестер, но связь с ними была слабая. Как я понял, это довольно типичная ситуация для их страны. Марша абсолютно не интересовалась политикой и другими высокими материями, и жила представлениями о мире, полученными во время обучения в школе, которые с тех пор, похоже, особо не обновлялись. Впрочем, если не считать некоторой обеспокоенности стремительным ростом числа выходцев из Азии, других конфликтов с внешним миром у Марши вроде не было. Собственно, и сюда, в этот новый город в Южной Калифорнии, она приехала, надеясь жить в сообществе таких же, как она, христиан. Но её планам не суждено было сбыться. Азия в лице своих передовых представителей быстро осваивала все регионы Калифорнии.
Любимым занятием Марши было посещение магазинов, торгующих всяким старьем, где она, в том числе, надеялась когда-нибудь наткнуться на драгоценную вещь - таких историй она знала множество, и с вожделением рассказывала; наверное, живо представляя, как в один прекрасный день и она вытянет из кучи хлама свое заветное сокровище.
Меня удивляла её способность бестрепетно садиться за руль своей небольшой, далеко не новой Тойоты "Кароллы", и отправляться хоть за три-девять земель. Такое отношение к езде на автомобиле типично для американцев вообще. Проехать пару сотен километров, в представлении большинства из них, это сущие пустяки. Не обходила Марша своим вниманием и другие магазины. Она могла несколько раз съездить в какую-нибудь китайскую мебельную лавку за семьдесят километров, чтобы в итоге по дешевке приобрести шкафчик, который потом доставляла с моей помощью. Расходы на бензин и своё время на хайвэях она затратами не считала.