Страница 22 из 70
- Володь, выходной завтра. Может, с утра на Темирязевские пруды съездим, искупаемся? Там, кстати, песок на маленьком пляже подсыпали, в заливчике. Ну, где мы в проруби купались. А потом мне на тренировку.
Володя в таких делах долго не раздумывал и принимал решение сразу. Он поднял кверху указательный палец, характерным жестом зафиксировал его в воздухе и спокойно произнёс:
- Поехали!
Командировка
Виктор Петрович сидел у себя в кабинете заведующего кафедрой радиоэлектронного оборудования. Упругие сетки новехонького "эргономического" кресла ласково, как будто на весу, поддерживали крепкое жилистое тело. Одет он был сегодня "по-парадному" - после обеда предстоял доклад на Ученом совете университета. Впрочем, и в остальные дни он одевался не намного свободнее, и вряд ли кто когда-либо видел его на работе без галстука - всегда в тон и со вкусом подобранного.
Массивный рабочий стол красного дерева с полированной столешницей отделял его от высокого окна. За ним открывался вид на заснеженный городской парк. В конце центральной аллеи высился ажурный фонтан в форме двухъярусной вазы, отлитый из чугуна. Фонтан казался черным на фоне снежной белизны. Далеко над деревьями парка угадывалась полоса чистого снега, покрывавшего лед реки, и затем шли ивовые заросли на пологом противоположном берегу. Над зарослями ивовых кустов, видимых отсюда уже как сплошная неровная полоска, поднимали свои полупрозрачные зимние кроны отдельные деревья, которые быстро сливались в один расплывчатый темно-серый массив, плавно переходящий вдали в сизую зимнюю дымку. Было в этой картине что-то вневременное, живущее само по себе, своей неведомой жизнью. Виктор Петрович редко обращал внимание на вид за окном, и тем более странным для него было ощущение умиротворения, навеянное этим серо-белым зимним пейзажем.
Остальная обстановка кабинета - книжные шкафы, овальный стол для совещаний, стулья вокруг него, диван, картины - была подстать красавцу-столу; да и вообще кабинет был обставлен с солидным, чувствующим меру вкусом. Университет переживал не лучшие, сильно затянувшиеся (если не навсегда наступившие) времена, и финансирование было на грани выживания. Однако Виктора Петровича общая обстановка особо не касалась. При кафедре была большая лаборатория, из нескольких отделов, которая разрабатывала и ремонтировала навигационное и радиолокационное оборудование, и даже кое-что производила сама. Так что по сравнению с незавидным университетским бюджетом лаборатория, а за счет неё и кафедра, выглядели островом финансового благополучия в неспокойном житейском море, озабоченном повседневными прозаическими заботами, как снискать хлеб насущный. К хорошему, как известно, привыкаешь быстро, и ко времени описываемых событий Виктор Петрович уверился в стабильном положении - и лаборатории, и своем собственном. Умом он, конечно, помнил, как приходилось в отчаянии метаться в девяностые и в начале двухтысячных, чтобы найти хоть какие-нибудь средства и для себя, и для лаборатории, как приходилось увольнять людей; как висело над всей его тогдашней жизнью, как Дамоклов меч, постоянное ощущение безысходности и предчувствие неизбежности конца всего прежнего уклада жизни, а будущее представлялось темной пропастью, из которой веяло мертвецким холодом.
Но жизнь идет, приносит изменения, и забываются и то время, и тоскливые думы, и безысходность, и в какой-то момент вдруг начинает казаться, что все было не так уж страшно. На смену приходит ощущение стабильности, как будто компенсация за все те непростые годы, наполненные борьбой за выживание, когда любой день навсегда мог перечеркнуть все усилия и в одночасье превратить его в рядового доцента, кое-как сводящего концы с концами на скудной университетской зарплате. Понимал Виктор Петрович в глубине души, что, как говорится, все под богом ходим, да только сколько можно жить в таком подвешенном состоянии, год за годом? Устает человеческая душа от перепадов, и хочется ей стабильности и спокойствия, хотя бы иллюзорного, чтобы не точили день и ночь мысли, где и как эта штука, называемая человеческой жизнью, в очередной раз подставит тебе подножку и столкнет под откос.
"Да", - размышлял Виктор Петрович, - "Человек животное коварное, жестокое и изобретательное. Когда его прижимает к стенке, все возможные средства идут в ход, и нет пределов, которые бы не переступали люди." И тут же, усмехнувшись, задал себе вопрос: "Люди?..". И сам ответил: "Люди, люди, кто же они ещё? Они и есть - люди. Где других-то взять?"
Последнее время он начал ощущать, что все чаще использует свой статус как средство решения вопросов. Это было легко и удобно - дать указание, и не надо было обосновывать и доказывать, правильно ли он сказал, все ли учел. А раньше, бывало, и сам сомневался, и других теребил думать, не принимать его слова за истину в последней инстанции. И понимал Виктор Петрович, что такое отношение к делу и дало возможность и ему и его лаборатории выжить и даже разрастись, но велик был соблазн легкости давать указания, не тратить силы на обсуждения и споры, когда начинаешь чувствовать, что силенки-то теперь ограничены. Это не то, что в молодости, когда, казалось, мог работать сутками. Да может и не только в силах дело. Общая атмосфера такая, что ли. Разобщился народ, расслоился. Едва ли не каждый в свою нору забился и охраняет её от посягательств, всеми доступными средствами. А кто "покруче", да повыше, так к нему уже и не подступись. У них в университете костяк старый остался - молодые не больно-то стремятся на скудные преподавательские зарплаты. По старой памяти отношения ещё более-менее человеческие, по сравнению с другими вузами. Хотя тоже - как сказать. Меняются люди, меняются. Каждый ищет своей выгоды, и обычно за счет других. И незаметно, даже особо не осознавая, подстроился и Виктор Петрович под общую атмосферу, которая не очень-то поощряла откровенные дискуссии с подчиненными, и требовала от руководителя прежде всего быть начальником - как теперь стали говорить, "боссом". Слово-то выбрали какое-то наглое, американское. Собственно, ничего нового в таких порядках не было, бюрократические штучки примерно одни и те же везде, при любом строе, и липко и цепко держат за горло всех, хоть при капитализме, хоть при загнивающем социализме, на который пришлись у Виктора Петровича годы молодости. Однако при капитализме, пожалуй, покрепче.