Страница 170 из 173
— Во сне? — спросил Хатч.
Роб кивнул в темноте. — Я видел, как мы лежим. По-видимому, занимался день (вокруг постепенно светлело), а сам я раздвоился — одновременно пребывал в своем теле и наблюдал со стороны. Потом свет разбудил Рейчел, и она увидела в дверях высокого человека. Свет шел от него. Она растерялась и начала трясти меня. Я отбивался от нее, приговаривая: «Мне не то надо», — но она продолжала трясти меня, и в конце концов я открыл глаза и посмотрел. И сразу понял. Это был ангел. На нем была уличная одежда, самая простая, но я-то сразу понял, кто он. Все достойные уважения люди, с которыми мне приходилось встречаться, всегда бывали в уличной одежде, но я неизменно узнавал их — по глазам. У этого человека глаза были — дай боже. Он спокойно наблюдал за нами, и хоть не сказал ни слова, мне все стало ясно. Близился день Страшного суда, и он был послан предупредить нас об этом. Я не понимал — почему именно нас? Из всех живущих на земле? Все же я проговорил: «Пожалуйста, не сейчас. Мне не то надо». И тут Рейчел уже по-настоящему затрясла меня — наяву, я хочу сказать, — и я проснулся испуганный, представляя себе всякие беды — главным образом, что поезд уходит, а мы на него опоздали. В комнате было темно, и, как выяснилось, мы никуда не опоздали. Рейчел сказала, что я, по-видимому, уже довольно долго видел тяжелые сны (у меня подергивались руки и ноги), но что будить она меня начала после того, как я дважды закричал — когда я просил человека подождать. Не знаю, спала она до того или нет, но тут уж у нас обоих сна не осталось ни в одном глазу. Свет проникал в комнату только из коридора, просачиваясь в щель вокруг двери, но все же я видел ее достаточно, чтобы во мне проснулось желание опередить пророчество, поблагодарить ее за все то хорошее, что я получил от нее, и заверить в том, что она не ошиблась — что я тот, о ком она мечтала, и навсегда таким останусь. Нежно и осторожно, как младенца, я раздел ее, а потом разделся сам, и хотя она еще не целовалась ни с кем, кроме меня, я сумел и заверить ее, и поблагодарить, и сделать все так, что она не осталась обиженной, или растерянной, или огорченной, а напротив, развеселилась и приободрилась. К тому времени уже совсем рассвело, и мне было видно ее лицо. До того у меня были кое-какие опасения относительно ее, был страх, не ошибся ли я, избрав ее, не причиню ли ей зло — бог свидетель, все эти опасения я снова испытал, и не раз, в будущем, — но в то утро я понял, что не ошибся. И не изменил бы свое мнение еще много-много лет, если бы твердо запомнил ее лицо в ту минуту, сделал все, чтобы таким оно осталось навсегда. Но тут пришел носильщик и сказал, что поезд уходит через пять минут; так что мы оделись и побежали бегом на вокзал. Первая наша ошибка, и самая серьезная, моя, а не ее. Нам нужно было остаться в этой старой гостинице, пока я не понял бы, что означали сны, которые я видел в течение двадцати одного года, что выражало лицо Рейчел. Пусть бы тогда ангелы являлись полчищами со своими мечами, они не нашли бы за мной ни одного смертного греха и им некого было бы судить, — Роб задумался и понял, что сказать ему больше нечего.
Но Хатч сказал: — Рассказывай дальше.
— Это все. Потом был осмотр кое-каких достопримечательностей в Вашингтоне. История кончается в тот момент, когда к нам в дверь постучал носильщик.
— Но смысл-то всего этого? — спросил Хатч. — Что, по-твоему, ты понял — из своих снов, из выражения маминого лица?
Роб ответил: — Я хотел сказать, что понял бы, если бы продолжал так же пристально наблюдать Рейчел. Или какую-нибудь другую женщину, по своему усмотрению, лишь бы она сохраняла покой.
Хатч сказал: — Мин?
— Мин была влюблена в меня и потому никогда не была спокойна в моем присутствии. А теперь с этим вообще покончено.
Наступила тишина; дом все еще отходил от дневной жары, изредка постанывая — совсем как люди, когда-то ненадолго останавливавшиеся в нем или прожившие в его стенах всю свою жизнь. Хатч спросил: — Почему ты решил рассказать мне все это?
— Тебе это неприятно?
— Пока, во всяком случае, нет, но все же объясни, пожалуйста.
И вдруг Роба осенило: — Я испытал счастье. В тот раз я испытал его. И я мог бы и дальше быть счастливым. Мне хотелось, чтобы ты понял это. Если люди спокойно ждут, им в конце концов поднесут на блюдечке то, что им нужно, — так было с большинством из тех, кого я знал: взять хотя бы мою мать, Форреста, Рейчел. То, что им нужно, — не то, что они хотят.
Хатч сказал: — Это я уже понял.
— Как?
— Со мной так было.
— Было? — переспросил Роб.
— Да, папа.
— Здесь? Недавно?
— Да, папа.
— Может, расскажешь?
Хатч подумал: — Не сейчас.
Роб сказал: — Ну ладно, уже поздно. Нужно выспаться перед завтрашним днем.
— А что будет завтра?
— Я поеду в Брэйси.
— Тетя Хэт тебя не узнает. Я был там во вторник вечером.
— Она меня и так никогда не узнавала, — сказал Роб, — ничего нового. Документ-то она сможет подписать? Больше мне от нее ничего не нужно.
— Какой документ?
— Обычный бланк, удостоверяющий, что она не возражает против того, чтобы я жил в доме Форреста, и что ни она, ни ее сын на него не претендуют.
— А вдруг она захочет поселиться у тебя?
— Ну и пускай, — сказал Роб. — Устрою небольшой дом для престарелых. Пожалуй, как раз то, что нужно. Мне ведь тоже лет не убывает.
— Значит, ты решил обосноваться в Ричмонде?
— Посмотрю, что из этого выйдет. Может, все-таки умолю Полли остаться. Она могла бы брать шитье на дом и содержать меня.
— Когда ты все это надумал?
— Только что, — сказал Роб.
— Ты пробовал искать работу?
— Начну в понедельник утром. Ричмонд — большой город. Я могу переменить имя, начать новую жизнь — возьму себе псевдоним, стану, например, Ньюмаркетом Уоттерсом, образцом добродетели, гордостью родных и друзей. — Роб хотел рассмеяться, но не смог — слишком устал. Он поправил под головой плоскую детскую подушку и сказал: — Не забудь помолиться.
— Давно уже успел, — сказал Хатч.
Минут десять они пролежали, не двигаясь. Роб — на спине, Хатч — подпершись подушками на широченной кровати — его рук еще не хватало, чтобы дотянуться от края до края. Оба были слишком утомлены, чтобы о чем-то думать или что-то решать, о чем-то сожалеть или на что-то надеяться; слишком утомлены, чтобы заснуть даже. Тела их в темной комнате казались огромной буквой Т, только с метровым расстоянием между подпоркой и перекладиной.
Сейчас Хатч лучше видел Роба — луна успела заметно передвинуться. Он попытался представить себе, как зародилась его собственная жизнь оттого, что пятнадцать лет тому назад вот это видимое ему тело воспламенилось желанием к Рейчел. В такую же чудесную ночь, как та первая в Линчбурге? В какой комнате? В какой кровати? И что их окружало? (Какие люди? Какие сны?) Не забыть спросить при первом удобном случае. Кого спросить? Юношу, который лежал, вытянувшись во весь рост у него в ногах? В этом бледном свете отец казался совсем юным и замерзшим (ночи в горах холодные). Он избрал свой путь — Роб избрал, — он сам только что сказал это. И Хатч избрал свой — подарок от Рейчел, доставшийся ему через деда Хатчинса и Элис Метьюз (от деда Мейфилда он получил одну лишь фигурку из коры, да и ту вырезал старый Роб, а досталась она Хатчу от Полли); у него есть теперь место, где он может дожидаться, пока мир откроет ему свое сердце, свои секреты — в награду за то, что он так терпеливо всматривался в его оболочку.
Роб зашевелился. Съежившись, он вылез из кровати, натянул на себя покрывало, затем медленно залез обратно и лег на левый бок, лицом от Хатча. Но прошло пять минут, а дыхания его так и не выровнял сон. Он лежал без сна.
И Хатч сказал: — Почему ты не ляжешь в хозяйскую кровать?
— А где она? — спросил Роб.
— Ведь это же хозяйская спальня?
— Да.
— Ну так вот она — хозяйская кровать. — Хатч передвинулся вправо, на еще не смятую холодную часть простыни.