Страница 11 из 207
…Такая будет моя игра, чтобы током сквозь всех и сквозь все, и не было сонных, а главное, это главное — быстро, и только так, а то все не так. А почему у них не так? Потому что играют по-мелкому, считают и рассчитывают, и отпивают молочко по глоточку, оглядываясь, и жуют, глядя в тарелку и не имея достойного замысла и сил.
А всех надо бить током, а если не выдержат, почернеют и сдохнут, то пусть, я им не нянька. Пусть гром, чтобы сразу, пока не заросло все трын-травой до непоправимости, а распустилось сразу подсолнухом с синими листьями, а сверху — солнце. И это моя дорога, но никому ни слова в жизни, чтобы не подслушали, да и тебя больше нет, потому что ты со мной, да и не со мной — слишком много молчишь, Мария.
— С тобой, — сказала Мария.
— Ты поняла?
Стук каблучков по дереву — стук сердца в горле.
— С тобой, — сказала Мария.
4. Родословная моего героя
Вы думаете, этого Каина мать родила? Нет, не мать. Она сына родила, а не Каина. Родила его толстая баба, сатанина угодница, от того немца Фидлера, что клялся отравить ядом Ивана Болотникова с помощью Бога и Святого Евангелия; у того ракитова куста, что в пустом поле за лесным углом; испоила его кровью царевича Дмитрия да полынным настоем, вскормила хлебом, политым слезами, пеленала в невские туманы, баюкала звоном кандальным и стоном земли. А отцами были у Каина худые арестанты и толстые баре, юродивые с Мезени и Мазепы с Украины, матросы в кожаных куртках, юнкера безусые, кулаки с обрезами и поэты с красными образами, попы с образами и палачи с высшим образованием. Обрывал ему страх пуповину и шептал ему, неразумному, первое слово, змеиное, тихое, чтобы зажечь перед ним все ту же звезду, а полной силы не дать. Вся земля наша, вся Россия страдала им, пока выносила, так при чем здесь мать! Она сына родила, а не Каина, и тут не до смеха, не до иронии.
А где же твой Авель, земля моя теплая, глупая? А вон он летит по небу — далекий, неслышный, и смотрит большими от природы глазами на всех.
5. Молчаливый пилот
Молчаливый пилот, похожий на семафор, жил в Упраздненном переулке один, имея друга — летчика Тютчева, испытателя — в другом краю города, и, перегруженный работой и дружбой, не замечал ни Каина, ни Марии, ни Щемилова.
Его талантом было молчать, даже когда все вокруг усиленно говорили, и смотреть на людей, на землю и на небо, а что он видел и к чему готовился — неизвестно. Улыбался он редко и вдруг и всем лицом, и тогда видно было, что он молчит по собственному разумению, а не от бедности души, зная, что в начале было не слово и не дело, а было в начале молчание.
Мария выходила из машины у аэродрома, и Молчаливый пилот увидал ее в этот волнующий момент — сначала колени, потом лицо, а потом и все остальное. Она пошла, обернулась, он улыбнулся ей всей душой, а она посмотрела на его улыбку и пошла себе дальше.
Все чаще встречался он ей, и даже дома, в переулке, но уже не улыбался, а только внимательно смотрел.
— Что это за путало? — спросил Каин.
— Не знаю его, — сказала Мария.
— Пусть гремит костями подальше от тебя, — сказал Каин.
— Пусть, — сказала Мария.
6. Стелла
В профессорской квартире на третьем этаже выросло чудо — приемная дочь Стелла.
Чудо холили и баловали на даче, построенной под Одессой у моря, где теплые волны порождают обвалы, отпихивая берег, и красные бусы черешни висят над головой в зеленой листве. Там расцвел этот личный цветок на личной даче у профессора.
— Спи, Стеллочка, — шептала профессорова бабушка. — Придет ясный день — и из темного леса навстречу заре в восхождении явится герой наш, светильник мира — Иван-царевич. Спи, Стеллочка, спи.
Ночью за стеной какая-то женщина смеялась филином, и бабушка тревожно смотрела на крепко закрытые Стеллины глаза.
…Был вечер отдыха в матросском клубе нашего города, а перед ним университет культуры с лекциями о египетском искусстве и о развитии химии. Подруга привела Стеллу на этот отдых, и когда через мороз, колоннаду и толпу они прошли к гардеробу и потом отошли, то оставили, как и прочие, зиму на вешалке и заблистали прическами, плечами и тонкими талиями.
Подруга была на два года старше Стеллы и, обогащенная опытом этих лет, знала стратегию и тактику отдыха, а Стелла шла по ее пути на полшага сзади, как жена за японцем.
Что такое вечер в матросском клубе в нашу эпоху помимо египетского искусства и химии? Это прежде всего парад и настойчивость в достижении ясных целей.
Прошли прочь, жмурясь от блеска, хмурые лекторы, похожие друг на друга, как близнецы, и парад начался.
— Мальчики не для нас, — учила подруга, имея к виду неуверенность сверстников. — Их предел — туризм в лодке летом, папин отпуск и пустая квартира. Это скука, Стелла, и они понятия не имеют о жизни и о наших потребностях.
Опытным взором Каин увидел Стеллу и заключенные в ней перспективы.
Далеко от клуба, в ледяном небе над Иркутском, стюардесса Мария говорила ровным голосом, чтобы привязаться ремнями, и глаза ее видели всех, ни в кого не вникая, и в сердце ее была тревога, уже привычная, как абажур, потому что годы шли, а током било не всех, а главным образом ее.
Шея Стеллы начинается у края плеч и взлетает со славой, увенчанная светлой головой с черными волосами. Ногу ставит Стелла легко и гордо, потому что несет нога беззастенчивые шестнадцать лет, разделенные на две равные и друг друга достойные половины тела. И сквозь свежесть кожи и гибкость всего существа уже проступает большая красота, если попадет это существо в руки мастера, а не дилетанта.
— Стелла, смотри, — сказала подруга тихо.
— Вижу, — сказала Стелла. И бровью не повела.
— Боря, — сказал Каин, — тебе рыжая.
— Он спросил про тебя, — сказала подруга.
— Они вместе? — спросила Стелла.
— Они вдвоем, — сказала подруга.
— Они вместе, — сказала Стелла.
— Ты думаешь? — спросила подруга.
Стелла не ответила. Учеба у подруги кончилась, и подруга отлетела в прошлое.
Бабушка раскладывала пасьянс за пасьянсом и что-то шептала над картами всю ночь напролет в ожидании Стеллочки.
А наутро пришел репетитор по языку, и бабушка ему отказала.
7. Мария
— Как описать вам Марию, — говорил дядя Саша, когда мы сидели в пивной на бывшей Морской, а теперь Гоголя, и он отдыхал от очередных пятнадцати суток, он, любитель возвышенных слов и бездельник у Каина на подхвате, — если я не чувствую за собой умения говорить о ней безразлично, а только с восторгом, как барабанщик впереди полка? Как описать вам глаза, которые видели все на свете, и все поняли, но не погасли, а разгорелись? И руки, привыкшие стирать, однако с шелковистой кожей от запястий и далее, и ногу, брошенную на ногу круглым коленом наружу, и взгляд, в котором вся наша соразмерность, хоть втягивай голову в плечи, хоть грудь колесом? Как описать зрелость природы в простой кофточке и прямой юбке, великолепие бывалое и опытное, но не вялое, а только утомленное для пустяков и баловства? Не суметь, сколько ни размахивай руками и не пришептывай. Но жизнь ваша прошла даром, как и моя, если не носили вы на опустевших руках ее трепет по многу дней подряд, мечтая о доме из крепких бревен, без окон и дверей, вдвоем, иначе все пресно кругом, как дырка в бублике. Вот у нас с вами даром, а у него, Каина, нет, все имеет он с избытком, избытком для нас, но не для него, ему все мало, и в этом загадка для моего ума и темная пропасть, и я вглядываюсь безнадежно, не постигая дна этого замысла.
Рот у Каина капризный, как тугой лук, и слово летит редко и точно, как стрела, а может быть, как плевок. Черта у него такая, чтобы не отвечать, а усмехаться.
— Хочешь так? — спрашивает покорно Мария. — Или так?
— Или так?
— Чего ты усмехаешься? — спрашивает Мария, сатанея. Но молчит Каин, и взгляд его мимо, и усмешка мимо — задевает краем рта и пролетает мимо.