Мутанты Асинтона

Астрик захотелось крепко закрыть глаза и навсегда провалиться в свой чулан. Почему Тинг такой жестокий? Зачем он привел сюда эту гривастую? Чтобы сразу, одним махом, разделаться со своей подругой детства, которая, вероятно, надоела ему?

Заспорили о чем-то сиамские близнецы, стали что-то горячо доказывать звонари, и Колибри почему-то задели их доводы, но Астрик уже плохо воспринимала происходящее. Спазм удушья сжал горло, она поняла, что если не выйдет на воздух, то ей будет и вовсе дурно, встала и медленно направилась к двери. Однако на крыльце поняла, что ее желание провалиться в чулан исполняется, то есть она раньше времени проваливается в черноту полубытия, куда токи жизни доходят в виде слабых, почти неосознаваемых ощущений. Едва успела преодолеть пять ступенек, как в голове зашумело, почувствовалось близкое присутствие Гастрик, и за секунду до того, как открылся люк чулана, услышала отчаянный голос Тинга: «Астрик, не уходи!» Но оцепенение уже разлилось по телу, сковало члены, и под ногами разверзлась крышка люка.

– Ты опять вылезаешь раньше времени! – Тинг стоял, склонившись над Гастрик, распростертой на земле, и смотрел на нее так зло, что она съежилась.

– Не могла выбрать место помягче, – проворчала она, вставая. – Тебе-то какое до меня дело! – набросилась она на Тинга. – Иди к своим уродам.

В сердцах тряхнув чубом, Тинг взбежал по ступенькам и хлопнул дверью.

– Ничего, вы еще все пожалеете, что цепляетесь ко мне, – проговорила Гастрик сквозь зубы, и ноги сами понесли ее к сараю. Дрожащими руками она легко сняла сорванный замок. Убедившись, что никто не видит ее, вошла в сарай. Плотно прикрыв за собой кованую дверь, щелкнула железной задвижкой и осмотрелась.

Круглое, похожее на корабельный иллюминатор окно, сквозь толстое, бронированное стекло которого просматривался дом мутантов, а левее – дежурный пост стражника у трассы, ведущей в центр города, было слегка задернуто черной шторкой. Гастрик отодвинула ее, встала поближе к сфере лицом к окну так, чтобы видеть все, что будет происходить на пустыре и дальше, в поле обзора, и, протянув руку к щитку, опустила вниз сначала зеленый, а затем красный рубильник. «Пусть все выйдут из дома напротив», – подумала она и замерла в напряжении. Но ничего не случилось. Ах да, забыла сказать волшебное слово! Выключила рубильники и включила их заново, громко произнеся перед включением красного: «Астрик!» Тут же на крыльцо высыпали мутанты и звонари. «Пусть теперь попляшут», – решила она. Сердце заколотилось в радостном испуге, впервые ощутив сладость власти. Когда же увидела, что собравшиеся на крыльце сбежали вниз и стали выделывать перед домом немыслимые антраша ногами, взвизгнула от восторга и выкрикнула: «Пусть весь Асинтон пляшет и хохочет!» На дежурном посту замаячила фигурка стражника, откидывающего коленца в присядке. Один за другим останавливались на трассе автомобили, из них выходили пассажиры и водители и тоже пускались в безумный пляс.

– Вот это да! – восторженно шептала Гастрик, завороженная содеянным. – Пляшите, пляшите до упаду, а через минуту начнете рыдать, как когда-то это делала я, обиженная вашими дразнилками и оскорблениями. Ах как чудесно быть всемогущей! Как замечательно управлять всеми! Ладно, хватит плясать, начали плакать! – И услышала дружный, приглушенный стенами сарая вой. Мутанты и звонари бросились на землю, стали кататься по ней, биться головами и рвать на себе волосы. – Великолепно! – Гастрик зааплодировала, ощущая себя великим режиссером, которому удалось поставить удивительный спектакль. – А теперь, – сказала она тоном строгой детсадовской воспитательницы, – встали на ноги, взялись за руки и запели: «Стоит над Асинтоном смог, живет здесь тот, кто выжить смог».

Сильвобрук готовил холостяцкий обед из супного концентрата, когда вдруг его обуял беспричинно дикий хохот, он затрясся так, что ложка, которой помешивал суп, вылетела из кастрюли. С трудом выключил он плиту и, уже понимая в чем дело, достал из кладовки мотошлем, надел его и выскочил из дому. Хохот его тут же прекратился. В напряжении думая о самом ужасном, что могло случиться, Сильвобрук быстро забежал в гараж, вывел оттуда мотоцикл и погнал на нем к пустырю. «Как хорошо, что у шлема оторвался ремешок, пришлось чинить его, а потом оставить в кладовке, – подумал он. – Или это я подсознательно оставил его там, предвидя возможность случившегося? Что бы там ни было, а шлем, как я предполагал, хорошо экранирует от чьей-то подлости. Кому же это удалось пробраться в сарай? Боже мой, что творится кругом!»

Он ехал по улицам города, вмиг превратившегося в сумасшедший дом, и холодный пот липко приклеивал к спине рубаху, влажно ощущался на ладонях.

Троллейбусы, автомобили, автобусы замерли по команде чьей-то злой воли. Пассажиры, прохожие, стражники в будках, продавцы за витринами магазинов корчились от смеха, а потом внезапно стали рыдать и кататься по земле и по полу. Вой и визг захлестнул весь Асинтон, и, подгоняемый этими дикими звуками, Сильвобрук мчался к пустырю, объезжая застывший транспорт. На ходу заметил несколько мотоциклистов и дорожных рабочих в касках, в недоумении взиравших на происходящее. Было жутковато при мысли о том, что подобную картину можно увидеть в конторах, школах, заводских цехах, в любом учреждении и жилом доме. «Однако хулиган не очень изобретателен», – решил Сильвобрук, услышав, как уличный хор затянул: «Стоит над Асинтоном смог…» Когда же вслед за этим люди стали бухаться на колени и, подняв глаза к небу, восклицать: «Девушка Гастрик – самая прекрасная в Асинтоне! Живи и славься, славься и живи!» – ему стало смешно, и страх от царившего вокруг безумия исчез. Вот оно что! Оказывается, это дело рук зазнавшейся дочки Баатов! Ну и ну! Однако нечего бояться чего-то ужасного – у этой дурочки довольно примитивная фантазия. Но, вероятно, догадалась закрыться изнутри.

Неподалеку от пустыря он остановился и забежал в хозяйственный магазин. Не обращая внимания на стоявших на коленях продавщиц, схватил с полки железный лом и, вновь оседлав мотоцикл, помчался, мысленно прокручивая свои будущие действия.

Еще издали заметил перед домом беснующихся мутантов и звонарей. Двинул мотоцикл прямо по заросшему травой, в рытвинах и кочках пространству. Соскочив с седла, подбежал к стоявшему на коленях Тингу, схватил его за руки, воздетые к небу, и силком потащил к сараю – все-таки парень более мускулист, чем он, но тот упирался, восклицая восхваления Гастрик. Тогда Сильвобрук снял с головы шлем, надел его на Тинга, и тот, вмиг сообразив, что от него требуется, схватил лом и побежал к сараю. Не без труда Тинг сорвал дверь с петель и, вбежав в помещение, остолбенел: рядом со сверкающей никелем сферой стояла вовсе не Гастрик, присвоившая себе прекрасное лицо сестры, а еще недавно любимая им Астрик, которую он час назад оскорбил присутствием своей новой подружки Лолы. Но что за внешность была у нее! Если последнее время губы и глаза девушки уже приняли почти человеческий вид, то сейчас лицо ее стало как у прежней Гастрик и даже ужасней оттого, что это было лицо девушки, а не девочки. И вдруг он догадался – перед ним и есть Гастрик, к которой вернулся прежний облик. Тинг подбежал к ней, схватил за плечи и оттащил от аэронооса. В сарай вошел Сильвобрук, поднял с полу лом и, размахнувшись, ударил им по щитку с рубильниками. В сарай вбежали мутанты и звонари.

– Я изобрел чудовище, к которому не должны прикасаться ничьи руки – ни злых, ни добрых людей, – сказал Сильвобрук тяжело дыша и вытирая ладонью лоб. – Сегодня я понял, что нельзя доверять никому, если даже ангельская душа этой девушки сотворила такое…

Тинг схватился за голову:

– Да вы же ничего не поняли! Это не Астрик, а Гастрик, к которой вернулось ее настоящее лицо! Это она издевалась над горожанами и теперь наказана: вновь стала похожа на жабу, и мне совсем не жаль ее.

– Что вы наделали, Сильвобрук! – с отчаянием сказал Черепок.

Гастрик, забившаяся в угол и до смерти напуганная тем, что ее застали на месте преступления, неожиданно встрепенулась и хрипло закричала: