Страница 105 из 115
Вспоминаю с гордостью теперь я
Про рассказы своего отца.
Самому мне Родина доверит
Славное оружие бойца.
Охватило страны пламя злое
Новых разрушительных боев,
Вовремя пришло ты,
Боевое Совершеннолетие мое.
Встану я, решительный и зоркий,
На родном советском рубеже,
С кимовским значком на гимнастерке,
С легкою винтовкою руке.
Вторая строфа, невесть откуда попавшая в стихи, как ватная прокладка, только ослабляет общее впечатление. Сами стихи очень ранние, они, конечно, слабей поздних, но ведь «Охватило страны пламя злое», дописанное кем-то вовсе беспомощно. Приведу еще один пример грубого вмешательства в текст. В подлиннике Богаткова:
Как партийцы шли вперед бесстрашно,
Сквозь свинец и ветер, а потом
Зло скрестили в схватке рукопашной
Взгляд со взглядом, штык с чужим штыком.
А вот что вышло из-под пера ревнителя ученической правильности:
Как партийцы шли вперед бесстрашно,
Шли,
а ветер заглушал «ура-а»,
Как скрестили в схватке рукопашной
Взгляд со взглядом,
штык с штыком врага.
Совершенно очевидно, что поводом для присочинительства послужила грамматическая неустойчивость слова «зло». Об этом говорит поправка: «Как скрестили…» Но, во-первых, поэтическую фразу надо было прочитать полностью, чтобы понять, в каком качестве употреблено «зло». После прочтения совершенно ясно, что оно употреблено не в качестве имени существительного. Во-вторых, если бы поэт был жив, ему в случае сомнения можно было бы предложить поправку, но, когда его нет в живых, сочинительство за него — неприлично. Свои стихи с их отдельными неловкостями поэт подтвердил собственной кровью, они стали историческим документом, с которым надо обращаться осторожно. В этом тоже долг нашей памяти.
КОММЕНТАРИИ НА ПОЛЯХ
Старый мир отпел свои песни.
В наше время невозможно появление ни Редьярда Киплинга с его колониалистской филантропией — «несите бремя белых», ни его русского соперника Николая Гумилева, хвастливо писавшего:
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Старый мир еще существует, но он уже давно похоронил своих певцов. Ни один истинный поэт, уважающий себя и слово, не станет воспевать, например, Чомбе или его белого покровителя из главного штаба неоколониализма. Все песни на стороне Патриса Лумумбы, который и сам был поэтом.
Поэзия — это юность народов. Наш советский мир юн, и потому в нем так любят поэзию. Человечество не знало
более поэтической цели, чем коммунизм. Если оно за последнее столетие стало более зрелым, доросло до сознания полнейшей нетерпимости всякого угнетения, в этом первостепенная заслуга коммунистических идей, заслуга великого союза революционеров и поэтов, заключенного еще в глубине веков. Они всегда были рядом у колыбели новизны.
Напрасно кое-кто говорит, что великие открытия века упразднят поэтическое слово. Наоборот, с каждой нашей научной и технической победой будет побеждать и поэзия. Уже сейчас Дни поэзии стали в нашей стране такими же народными праздниками, как День авиации, День танкиста, День урожая и другие почетные «дни». А всякий праздник — самая массовая и самая радостная форма общения людей/ Цель моих «Комментариев» в том и состоит, чтобы содействовать такому общению.
Представьте, из леса привезли дерево. По одному дереву еще нельзя судить о всем лесе. Все ли там деревья такие, или это одно — исключение? В лесу надо побывать. Точно то же можно сказать о поэтах, когда они представлены одним или несколькими стихотворениями. В данном случае я взял на себя приятную обязанность побывать в «лесах» и «рощах» нескольких, совершенно разных поэтов и поделился тем, что я приметил. Делясь своими впечатлениями, иногда беглыми, я не хочу давать качественных оценок, для этого в каждом отдельном случае пришлось бы заниматься более пристальным исследованием. Мне хочется лишь по возможности объяснить некоторые их особенности — то, чем они интересны прежде всего для меня, а может быть, и для других.
ЛЕОНИД МАРТЫНОВ
Однажды, просматривая комплект «Сибирских огней» более чем тридцатилетней давности, я натолкнулся на одно из первых стихотворений Леонида Мартынова. Оно было написано под сильным влиянием Сергея Есенина и отличалось формальной простотой. С той поры его поэтика претерпела эволюцию — от классической устойчивости формы к большой ритмической маневренности. И все чаще стали раздаваться голоса: «Мартынов сложен», «Мартынов непонятен». Как ни странно, эти голоса принадлежали критикам, то есть людям, которые в силу своей профессии должны бы анализировать и объяснять сложное.
Кстати, о сложности. Некоторые утверждают, что для нашего времени характерна именно усложненность стиха. Объясняют это явление тем, что усложняется мир, в котором мы живем, и техника, в частности. Но замечено, что техника усложняется лишь до тех пор, пока не накапливается опыта, достаточного для того, чтобы найти принципиально новое, простейшее решение вопроса. Так, появление полупроводников в электротехнике сделало ненужными многие технические детали. Нечто похожее происходит в поэзии. Поэт большого таланта и жизненного опыта говорит афоризмами, при которых совершенно лишними становятся промежуточные звенья. Появляется тенденция к предельной краткости. В этом отношении книга «Стихи» Мартынова показательна. Она вся состоит из коротких вещей. Для примера процитирую из нее пять характерных строк.
Из смиренья не пишутся стихотворенья,
И нельзя их писать ни на чье усмотренье.
Говорят, что их можно писать из презренья.
Нет!
Диктует их только прозренье.
Во имя краткости и афористичности поэту в какой-то мере пришлось поступиться предметностью. Все реже встречаешь в его стихах живописание деталей.
Тебя я рисовал.
Но вместо тела
Изобразил я полнокровный стебель,
А вместо плеч нарисовал я листья,
Подобные опущенным крылам.
И лишь лицо оставил я похожим…
Проблеме взаимоотношений жизни и искусства Мартынов посвятил немало стихотворений. Среди них только что процитированный «Подсолнух», «Прохожий» и другие. Стихотворение «Пустота» посвящено той же теме. В нем речь идет о том, что, «когда раскапывали Помпею, нашли под слоем пепла ряд пустот», при этом не знали, как заглянуть в них, чтобы узнать, что же это такое. II тогда придумали залить пустоту раствором гипса, как заливают литейные формы.
И этот гипс заполнил пустоту,
И приобрел он очертанья тела,
Которое давным-давно истлело
В объятьях пепла. И не красоту
Являл тот слепок, а предсмертных мук
Невыразимо жуткую картину:
Несчастного помпейского детину,
От глаз не отрывающего рук.
Это стихотворение Мартынова наиболее сложное. Две трети его — экспозиция, выписанная предметно. Здесь все просто и ясно. Сложность не в экспозиции, а в переходе от предметного образа «пустоты», бывшей когда-то человеком, к обобщению через отвлеченное понятие пустоты, лишенное прежней предметности.
Я видел эту скорбную статую,
Напоминающую о беде…
И если слышу проповедь пустую,
Хоть чью угодно, безразлично где,
И если слышу я пустые строфы,
И перед беспредметным полотном
Я думаю лишь только об одном: