Флёр

— Выходит, Меншиков считает возможным нападение на Севастополь, не так ли?

Петр широко ухмыльнулся.

— Не знаю. Но он несет главную ответственность за защиту Севастополя и флота, и в его распоряжении только двадцать тысяч солдат, в то время как у Англии и Франции, по нашим надежным донесениям, — около шестидесяти тысяч человек. Если им вздумается напасть на Севастополь, нам несдобровать, а если пострадает наш флот, слетит голова Меншикова. Простая предосторожность, дорогая Флер. В России существует давний обычай заранее готовить свои оправдания, так сказать впрок!

— Надеюсь, что они отправятся домой — наша эскадра, я имею в виду. Вероятно, Ричард тоже на одном из кораблей — во всяком случае его полк уж точно. А оттуда поступают такие чудовищные сообщения о заболеваниях среди рядового состава — такими ужасными болезнями, как дизентерия, холера.

Петр отметил, что Флер удалось каким-то образом убедить себя в том, что болеют только простые солдаты, а не офицеры, но промолчал, не пытаясь развеять ее иллюзии.

— Любой человек мог им заранее объяснить, что Варна — это известный чумной очаг, — сказал он. — Турки, вероятно, их об этом предупреждали, но в такой армии, как наша, на подобные предостережения обычно не обращают внимания. При ведении войны последнюю роль играет здравый смысл.

— Но нашей армией командует лорд Реглан, — заметила Флер. — Это замечательный человек, и он умеет эффективно работать. Он был помощником по военным вопросам герцога Веллингтона при Ватерлоо Лорд часто говорил, что при необходимости может вести войну без пушек и лошадей, но не без своего помощника.

— Если Реглан участвовал в битве при Ватерлоо, то ему, должно быть, немало лет.

— Но ведь все генералы — старые люди, — заметила Флер. — Как же может быть иначе?

Петр поклонился, отдавая должное женской логике.

— Разумеется. Тебе и в голову не приходит, что руководить военными операциям могут и молодые офицеры.

— Конечно нет, — ответила Флер, чувствуя, что он с ней шутит. — Значит, ты скоро возвращаешься в Петербург?

— Нет, еще не скоро. Я направил туда свое донесение, но пока не получил никаких новых распоряжений. Поэтому я просто опущусь на дно, залягу спокойно там и буду надеяться, что в столице забудут обо мне. Я останусь пока здесь и буду выполнять свои приятные обязанности по отношению как к брату, так и к его милой супруге, если только, — он намеренно старался встретиться с ней взглядом, — ты не изменишь своего мнения и не позволишь мне тебя спасти. Я умыкну тебя на своем белом коне, и мы поженимся.

— У тебя не конь, а кобыла, и ты совсем не похож на рыцаря, — возразила Флер.

— Откуда тебе это известно? Под моим шутовским нарядом, быть может, скрываются самые разнообразные наклонности. Тебе, вероятно, известно, что костюм клоуна создан для того, чтобы обманывать зрителей?

Флер улыбалась, стараясь, правда, быть с ним настороже. Ей вдруг вспомнились слова Розы, которая говорила: «Очень легко недооценивать Петра, особенно если рядом Сережа…»

— Ты никогда не женишься, — сказала она. — Ты никогда не ограничишься одной женщиной, если вокруг их целое море и с каждой можно всласть пофлиртовать.

— Как ты права, — беззаботно откликнулся Петр. — Благодарю за напоминание. Но я все равно здесь остаюсь. Мой брат хочет, чтобы я развлекал его, это, возможно, предотвратит катастрофы и не позволит ему превратиться в каменный столб. — Взяв руку Флер, он поднес ее к своим губам. — Ты мне позволишь немного развлечь тебя, не правда ли?

— С удовольствием, — ласково ответила она.

— Не сомневаюсь, — прошептал Петр, но Флер решила дипломатично проигнорировать его слова. Высвободив руку, она перевела разговор на менее опасную тему.

— Ты видел в Петербурге Розу? Она прислала мне такое милое письмо. Жаль, что нам пришлось так быстро уехать, я рассчитывала провести все лето в Шварцентурме в ее обществе.

С приездом Петра их уединенная жизнь закончилась. Он тут же съездил в Евпаторию, где познакомился с офицерами Тарутинского полка. Ему без труда удалось уговорить Людмилу пригласить их в усадьбу на обед, а некоторым, кто получил отпуск, позволить погостить немного дольше.

Людмила чувствовала себя превосходно в компании молодых офицеров, которые относились к ней с величайшим уважением как жене графа Карева, что не давало ей возможности флиртовать с ними, как это она непременно сделала бы в другой обстановке. Милочка приняла серьезный вид пекущейся о своем достоинстве молодой матроны, хотя это сильно развлекало Петра. Но Флер находила ее просто очаровательной. Когда же молодой азарт Людмилы все же прорывался наружу, то это происходило исподволь, невинно, и заражавшая всех ее веселость приводила в восторг участников вечеринок, лишая желания младших офицеров возвращаться в гарнизон.

Наступил август, и в усадьбе Курное не прерывался поток визитеров. Там постоянно устраивались выезды на охоту, на рыбную ловлю и пикники, организовывались официальные и неофициальные обеды, а однажды даже устроили настоящий бал на специальном деревянном помосте, выложенном на земле на открытом воздухе и освещенном гроздьями разноцветных ламп. Женское общество по таким случаям разрасталось за счет жен офицеров и дочерей из самых знатных евпаторийских семей, но все равно дам не хватало на всех кавалеров, поэтому Флер с Людмилой были просто нарасхват.

Пару раз они получали ответные приглашения и отправлялись либо в карете, либо верхом в Евпаторию. Флер узнала, что этот город был превращен в базу для больных и раненых солдат, там их находилось в данный момент, около двухсот человек, все они залечивали раны и выздоравливали от болезней. Она постаралась быть для них полезной. Она посещала их, читала им, писала за них письма домой, а с теми, которые говорили только по-русски, беседовала с трудом, но все равно сидела возле их кровати, чтобы они, устав от суровой физиономии гарнизонного хирурга, могли полюбоваться женским лицом.

Петра в Петербург не отозвали. Но его довольно часто не было весь день дома. Он объяснял это многочисленными светскими мероприятиями, что заставило его старшего брата как-то заметить, что офицер даже на действующей службе, судя по всему, не в состоянии отделаться от привычной праздности и лени.

Флер, однако, догадывалась, что он отсутствует по важным делам, но держала данное Петру слово и молча переносила презрительные насмешки графа.

Петр, однако, прекрасно ему мстил, продолжая отчаянно флиртовать с Людмилой, которая охотно шла на это, чтобы посильнее потерзать мужа и вызвать его ревность. Флер видела, как Карев с абсолютно безразличным лицом наблюдал за ними. Она была уверена, что если даже избранная Людмилой тактика не могла причинить ему большего вреда, чем тупая стрела, то все же ее намерения отзывались у него болью.

Флер пыталась отвлечь их от своего занятия, стараясь завладеть вниманием Петра, особенно, когда Карев был в Курном.

Весь август офицеры обсуждали между собой главную тему — осмелятся ли союзнические англо-французские войска осадить Севастополь. Флер внимательно, с болью в сердце, прислушивалась к их разговорам. Хватит с нее того, что их страны находятся в состоянии войны, но Севастополь был так близко, и все это, вместе взятое, лишало ее обычного чувства уюта и спокойствия. Обстановка резко изменится, если англичане и французы высадятся на крымской земле. Флер знала, что в таком случае ей придется очень туго, не говоря уже о той опасности, которая нависла над ее братом и его друзьями. Ей оставалось только надеяться, что в настоящее время им в Варне ничего особенного не грозило, кроме скуки и отсутствия удобств.

Мнения по вопросу высадки десанта разделились. Меншиков публично высмеял это предположение, и все старательно повторяли его слова о том, что у союзников не хватит людей для такого вторжения и что подобная затея с технической точки зрения в таком море — цело безнадежное. Но Меншиков, подобно императору, не придавал большого значения тому, как резко может измениться ситуация с кораблями, оснащенными паровыми машинами.