Флёр

Она оторопела.

— То есть шпионить за ним, так?

— Ну, если хотите, — безразлично ответил он.

— Мне это не нравится, — возразила Флер, чувствуя себя неловко. Такое известие могло отдалить их друг от друга, а ей совсем этого не хотелось.

— Вам нечего беспокоиться, мисс, — заверил ее Карев. — Должен признаться, Полоцкий, в свою очередь, получил приказ приглядывать за мной. Таков порядок в России.

— И это все ради ватерклозетов?

Он поднял брови.

— Мисс Гамильтон, вы необычная англичанка. Вы говорите о том, о чем говорить нельзя, причем на публичном балу и перед абсолютно незнакомым человеком.

— Ах, но ведь вы не… — Она с трудом остановилась.

Судя по всему, он был в восторге.

— Ну вот, так-то лучше. Очень рад, что вы такого обо мне мнения, — успокоил он ее. — Расскажите мне о своей матери, отце. Они ничего не имеют против ваших прогулок с купцом Полоцким в карете?

— Мама моя умерла, когда я была совсем маленькой, — начала Флер. И вдруг с ней произошло что-то странное, чего многие годы не бывало. Она мысленно перенеслась в ту ужасную комнату, с окнами, затянутыми шторами, пропитанную противными запахами, увидела женскую фигуру на белоснежной кровати. Она задрожала всем телом. Музыканты уже готовились заиграть снова, и граф, воспользовавшись этим как предлогом, взял ее крепко за руку. Пальцы у него были теплые и сильные. Он прижимал ее руку к груди. Флер не сводила с нее глаз. В петлице на сей раз был не цветок клевера, а белый розовый бутон, который уже чуть распустился от нагретого свечами и дыханием воздуха. Его бледные лепестки чуть приоткрылись, позволяя видеть бархатистую пахучую сердцевину. Запах у розочки был прохладным и приятным. Образ умершей матери постепенно удалялся.

— Ну, это теперь в прошлом, — успокоил он. Флер посмотрела на Карева. Он не отрывал от нее серьезного пристального взгляда. — Ну, а папа?

— Папе безразлично, чем я занимаюсь, что делаю, — ответила Флер. Хотя это получилось у нее грубо, она все же продолжила: — В любом случае его это не интересует. Для него важны не сами люди, а их поступки. Он очень много путешествует, бывает в ужасных местах, которых еще не коснулась цивилизация, а это меняет дело.

— Конечно, согласен с вами. — Заиграла музыка, граф снова обнял ее за талию. — Ну, а теперь танцевать. Никаких больше разговоров.

Во время второго вальса, когда они вихрем летели по залу, Флер чувствовала такой же вихрь мыслей в голове. Как он догадался, что ей так нужна забота? Почему ее так к нему влекло? Когда музыка закончилась, у Флер не было времени поговорить с ним. Не успела она отдышаться, как граф откланялся.

— Я должен танец леди Пеннингтон, — сказал он.

Вечер подходил к концу. Оставалось два или три танца. Разумеется, если Флер снова увидят с ним, то на нее все будут коситься. Чувствуя немой вопрос в ее глазах, Карев поднес ее пальцы к губам и быстро поцеловал.

— Да хранит вас Господь! Не бойтесь, мы обязательно встретимся.

— Но когда? — начала было она, не зная, вежливо ли спрашивать об этом.

— Доверяйте мне, — резко ответил он. — Как зовут вашего отца?

— Сэр Ранульф Гамильтон, — покорно, но с некоторым удивлением ответила Флер.

Судя по всему, ее ответ его удовлетворил.

— Очень хорошо, — сказал он на прощание и удалился.

На сколько же вопросов она так и не получила ответов! Хорошо ему говорить, что они встретятся и что ей нужно ему доверять, — думала флер, возвращаясь домой в закрытой карете с тетушкой и дядей. Ноги у нее горели от танцев, а тело ныло от тесной шнуровки корсета. Почему инициатива всегда должна исходить от мужчины, почему он должен сам все улаживать, а женщина ничего не имеет права предпринимать, а лишь покорно ждать своей судьбы? Если бы граф знал, что бессилен в той или иной степени повлиять на ситуацию, он, вероятно, не проявил бы к этому интереса. По крайней мере, он мог бы намекнуть ей о своих намерениях.

Где же они могли встретиться? В Гайд-парке? Но Флер две недели безуспешно ездила туда. Быть может, — с болью в сердце подумала она, — он вообще не вкладывал никакого смысла в прощальные слова? Возможно, она придавала слишком большое значение этой встрече? Может быть, она переутомилась, перенапрягла свое воображение. Человек, спасший ее в парке, танцевал с ней. Вот и все. Это вполне естественно, чего же еще ожидать? Какого продолжения?

Флер вспоминала его поцелуй, в голове звучали его последние слова: «Да хранит вас Господь! Мы обязательно встретимся». Но как много этим сказано! Флер знала, что будет все время повторять его слова, пытаясь найти в них то один смысл, то другой. Но ведь не придумала же она все это! Граф сказал, что искал ее повсюду, — это не игра ее воображения. Он сравнил ее с прекрасной дикой розой.

«Скажите мне вашу фамилию, чтобы я снова вас не потерял». Да, они должны встретиться, должны!

Из темноты до нее донесся голос дяди.

— Какая прекрасная ночь! Тихая, теплая. Кажется, наступает самое дивное за многие годы лето.

Тетушка Венера ответила ему какой-то общей фразой, а мысли Флер изменили направление. Лето! Он приехал сюда с какой-то, пока неизвестной для нее целью, но, несомненно, его миссия связана с выставкой. В октябре она закроется, все иностранцы разъедутся по домам, вернутся на родину. И он тоже уедет в Россию. В ее распоряжении всего несколько месяцев, если только судьба будет к ней благосклонна.

— Ты вся дрожишь, Фло, дорогая, ты озябла? — спросил дядя Фредерик. — Ну-ка, подвинься поближе ко мне, я обниму тебя. Твое прозрачное платье легко пропускает ночной воздух, даже в такую напоенную бальзамом ночь, как эта.

От прикосновения дядюшкиной руки ей стало уютнее и спокойнее на душе. Чувствуя его тепло, Флер начала зевать. Грудь у нее ныла, а ноги жгло.

— Вы только посмотрите, какое чудное зрелище, — сказал мистер Полоцкий, поднимаясь со стула и отрываясь от завтрака. — А я и не ожидал увидеть вас, мадемуазель, сегодня утром. Ведь вы легли в четыре утра, а в семь снова на ногах?

Флер села за стол и потянулась за кофейником.

— Я проснулась рано и больше не могла сомкнуть глаз. Как вы узнали, сэр, в котором часу мы вернулись?

— По стуку подъехавшей кареты. Вы ведь знаете, окна моей комнаты выходят на парадное крыльцо. Сразу после этого раздался бой на Церковных часах. — Она прикрыла ладошкой рот, пытаясь скрыть зевоту. Полоцкий внимательно изучал ее бледное лицо и сияющие глаза. — Как прошел ваш большой бал? Вы хорошо потанцевали?

— Да, очень мило, — ответила Флер. — И вам ни за что не догадаться, кто там был.

— Граф Карев, — спокойно произнес он. Она с подозрением посмотрела на Полоцкого. — Как вы узнали?

— Видите ли, мне об этом сообщил мой слуга Степан, а он услыхал от конюха вашей тетушки, а тот — от привратника одного большого дома, а привратник — от горничной одной знатной дамы, которая любовалась танцами. — Его слова смутили Флер. — Но я все равно об этом догадался бы, — продолжал Полоцкий. — Я знал, что на балу будет присутствовать посол с большой свитой, и было бы крайне удивительно, если бы в этот список не включили графа Карева.

— Ах, вон оно что.

— А если он был там, то я очень удивился бы, если бы вы с ним не поговорили, — сказал он с легкой вопросительной интонацией в голосе.

Флер, немного насупившись, скорее всего ее не расслышала, но наступившая за этим тишина вынудила ее все же заговорить:

— Да, мы с ним танцевали. Но у нас не было времени, чтобы как следует поговорить.

— Разве вы не беседовали во время танца?

— Нет. — Она явно была смущена. — Он сказал… он сказал, что нельзя танцевать и одновременно разговаривать, делая при этом и то и другое хорошо.

— Да, он прав, — отозвался Полоцкий. Губы его вежливо улыбались, но глаза оставались серьезными. — Это, бесспорно, превосходное замечание, другого от него нельзя ожидать.

— Он какой-то странный, вы не находите? — тихо спросила Флер.