Страница 15 из 35
Когда наступало воскресенье, единственным желанием Виктора было побыть дома, Людмилу же постоянно тянуло куда-нибудь пойти. Однообразие их жизни тяготило ее. Она ненавидела Сальск, не могла смириться с жизнью в военном городке, с положением жены военнослужащего. После участившихся грабежей летчикам вообще было запрещено появляться в Сальске с наступлением темноты. Беленко уговаривал жену потерпеть: он будет добиваться перевода на другую базу, которая была бы расположена поближе к большому городу.
Другой проблемой были деньги. Людмила получала 65 рублей в месяц, что вместе с 300 рублями, которые зарабатывал Беленко составляло весьма приличный доход. Однако они часто сидели без денег, так как Людмила то и дело летала к родителям в Магадан. Она постоянно упрекала мужа в том, что он мало зарабатывает. Первое время он пытался оправдать ее: молодая еще; поймет, когда станет старше; жизнь научит… Но этого не случилось.
В надежде вернуть счастливые дни свадебного путешествия, Виктор решил поехать с Людмилой в отпуск в Ленинград. За неделю до отъезда выяснилось, что большую часть сэкономленных на поездку денег Людмила истратила на кольцо (140 рублей!). Виктор возмутился, на что Людмила заявила, что решила развестись с ним и уехать к родителям. Он стал просить ее не делать этого: оба они переживают кризис, через который Проходит все супружеские пары. Наступило затишье. Вскоре после этого Людмила забеременела. Появилась надежда, что новые общие заботы и интересы укрепят их пошатнувшиеся отношения.
В январе 1973 года в семье Беленко родился сын — Дмитрий. Оба испытывали радость и гордость. Но пора относительного взаимопонимания длилась недолго. Работая по двенадцать, а то и четырнадцать часов в сутки, Виктор редко видел сына. Их отношения постепенно перешли в молчаливую вражду…
На базе тем временем все шло своим чередом: полеты, занятия, политбеседы. Теперь темой бесед стало Уотергейтское дело. Об этом говорили на каждом собрании, стараясь представить Америку, как символ загнивания и деградации капиталистической системы.
Лейтенант Николай Кротков позволял себе больше других саркастические замечания по поводу публикуемых в центральных газетах писем Брежневу от рабочих и колхозников, которые выглядели наивной подделкой. „Давайте напишем Леониду Ильичу о наших говенных самолетах. Пусть пришлет нам что-нибудь получше, Ф-15, например”. Кротков был одним из самых одаренных людей в полку: окончил школу с золотой медалью, прекрасно пел и играл на гитаре. Однажды, после ужина, Кротков, размахнувшись, с силой ударил гитарой по дереву, разбив ее на куски. Позже, успокоившись, он рассказал друзьям что произошло. „У тебя слишком длинный язык, — сказали ему гэбэшники в особом отделе, куда он был вызван. — Если будешь продолжать в том же духе, вылетишь из армии с треском и работы не найдешь, несмотря на свою золотую медаль. Так что очень советуем прекратить распевать свои песенки и читать запрещенные стихи”. Беленко вдруг вспомнилось: „…Где так вольно дышит человек”.
Вскоре после инцидента с Кротковым до Беленко, назначенного в то время инструктором на СУ-15, дошел слух, что какой-то пилот похитил транспортный самолет АН-2 и пытался перелететь в Турцию. Однако МИГи перехватили его над Черным морем и заставили сесть. Если бы я был на СУ-15, и у меня было бы достаточно горючего, они бы меня никогда не поймали.
Эта внезапная мысль показалась ужасной и постыдной. Он дал себе слово никогда не думать об этом.
Осенью 1975 года Беленко решил официально просить о переводе в эскадрилью МИГов-25. Командиры полка старались отговорить его. Но Виктор настаивал. Согласно уставу каждый из начальников обязан был поставить на заявлении свою резолюцию и передать его по инстанции. Наконец рапорт-прошение лег на стол начальника школы, генерал-майора Голодникова.
Генерал, дородный, лысый человек, лет около шестидесяти, сидел за большим полированным столом в огромном кабинете. На окнах висели красные шторы, стены были увешены картами, на полу лежал дорогой восточный ковер. Беленко, которому никогда раньше не приходилось сталкиваться с генералами, был удивлен его приветливостью и любезностью.
Да, он понимает и даже одобряет желание молодого офицера перейти в боевую часть. Он сам предпочел бы служить в группе советских войск в Германии или на Дальнем Востоке, где можно проявить себя в условиях, наиболее приближенных к боевым. Но долг каждого офицера служить там, куда его посылает партия. А партии он нужен здесь. Поэтому Беленко должен забрать свое заявление, съездить в отпуск и вернуться к своим обязанностям. Если же у него есть какие-либо затруднения, например, с квартирой, все это можно легко уладить.
Виктор поблагодарил генерала, но сказал, что инструктором служит уже четыре года. Став высококвалифицированным пилотом, а достигнуть этого можно только совершенствуя технику на более современных машинах, он, без сомнения, принесет стране больше пользы.
— Беленко, давай будем откровенны, — сказал генерал. — Ты блестящий инструктор и прекрасный офицер. Тебе хорошо известно, что многие молодые инструкторы, которых нам присылают, не имеют достаточной подготовки. Не думай, что всю жизнь ты будешь инструктором. Через два года я ухожу в отставку. У меня большие связи в Москве. Придет время, и я позабочусь о том, чтобы помочь тебе.
Когда Беленко во второй раз сказал „нет”, Голодников сбросил маску добродушия и благожелательности:
— Не советую портить со мной отношений.
— Но, товарищ генерал, я действую в соответствии с уставом.
— Твоя просьба отклоняется.
— Товарищ генерал, по уставу она должна быть направлена выше по инстанции.
— Считаю вопрос решенным. Вы свободны, лейтенант. Можете идти.
Беленко посмотрел генералу прямо в глаза.
— Можно вам кое-что сказать, товарищ генерал?
— Что ж, говори.
— Я останусь в школе. Буду работать еще лучше, учить курсантов летать, следить за дисциплиной, бороться с пьянством, воровством спирта, обманом, которым заражена вся школа. По уставу я могу, если считаю нужным, подать рапорт министру обороны обо всем, что происходит в школе.
— Ты не сделаешь этого.
— Почему не сделаю? Я ведь буду действовать точно по уставу. Прежде всего напишу о гибели лейтенанта Любаха и его курсанта. Комиссия написала в своем заключении, что это был несчастный случай. Но это было убийство. Вы сами сказали, что многие из наших инструкторов не достаточно квалифицированы. Почему же им дают диплом? Почему личное дело Любаха послали на время в боевую эскадрилью? Чтобы все выглядело будто у него был опыт полетов в боевой эскадрильи, хотя все знали, что он не умел летать? Почему ему разрешили лететь с курсантом?
Генерал вспыхнул: „Это не твое дело”.
Беленко рассказал о полковнике, который устраивал судилища над офицерами, стараясь показать как он борется с пьянством, а на самом деле возглавлял хищение спирта в огромных количествах и даже использовал военные грузовики для перевозки его в Сальск для продажи на черном рынке. „Я знаю об этом и уже принял меры”, — сказал генерал.
— А вот еще один случай…
— Хватит! Все, что ты говоришь, не имеет отношения к твоим обязанностям инструктора. Это настоящий шантаж.
Он нажал кнопку. Появился адъютант.
— Вызовите ко мне начальника госпиталя. И чтобы явился немедленно.
Беленко встал, отдавая честь, и попросил разрешения уйти.
— Нет, Беленко, останься. У тебя была возможность уйти. Теперь поздно.
Вскоре в кабинет вошел полковник Маленков, подтянутый, сдержанный, в безукоризненно сидящей форме.
— Этот лейтенант срочно нуждается в тщательном медицинском осмотре, — сказал генерал.
— Дмитрий Васильевич, только две недели тому назад я сам провел тщательную проверку физического состояния Беленко.
— Я говорю о психическом обследовании. Уверен, что осмотр подтвердит мои опасения…
На Беленко надели рваный халат и заперли в палате. Его изолировали, очевидно, с целью запугать, сломить волю. С ним не разговаривали, его сторонились. Но все это дало Виктору время собраться с мыслями, обдумать ситуацию и решить, как себя дальше вести. Он понял, что не должен делать ничего такого, что может показаться странным, не совсем нормальным.