Ференц Лист

„Когда я концертировал в России, я был приглашен играть у Николая I; во время моей игры Государь подозвал своего адъютанта и стал о чем-то с ним разговаривать. Я перестал играть; наступила тишина. Император подошел ко мне и спросил, отчего я бросил играть. Я ответил: ʼкогда Ваше Величество разговаривает, все должны молчать’. Николай I с минуту на меня с недоумением посмотрел; потом вдруг нахмурил брови и сухо сказал: ʼгосподин Лист, экипаж вас ждет’. Я молча поклонился и вышел. Через полчаса в гостиницу ко мне явился полицмейстер и сказал, что через шесть часов я должен покинуть Петербург, что я и сделал. Вот поэтому-то я и могу вернуться в Петербург только по личному приглашению императора и должен ждать этого приглашения“»[304].

Однако в день отъезда Лист не мог играть перед Николаем I; более того, он вообще не играл при дворе после возвращения из Москвы, при этом пробыл в Санкт-Петербурге более двух недель. Если же предположить, что инцидент произошел 24 (12) апреля, в самом начале гастролей 1843 года, во время концерта в присутствии императорской фамилии, то тем более нельзя говорить о высылке Листа из Петербурга: после придворного концерта он провел неделю в Петербурге, затем месяц в Москве и еще две недели в Петербурге!

При обилии мемуарной литературы, посвященной приезду Листа в Россию, нет больше ни одного упоминания об описанном Зилоти инциденте. Но если бы он действительно имел место, то смаковался бы всем высшим светом Петербурга и был бы едва ли не главной новостью. Значит, эпизод следует считать одним из «николаевских» анекдотов. Зачем Листу понадобилось спустя 43 года рассказывать его Зилоти, сказать трудно (сам Зилоти никак не мог придумать подобное). Скорее всего, в рассказе Листа есть некоторая доля артистической рисовки, временами свойственной ему. Красивая остроумная фраза, образ независимого молодого гения — немощные старики порой приукрашивают поступки своей молодости и выдают за свершившееся то, что лишь хотели сделать. Да еще и такое заманчивое оправдание отказа еще раз посетить Россию: «император духа приедет только по личному приглашению царствующего императора».

Повторяем: не следует преувеличивать степень «конфликта» между Николаем I и Листом. Лист любил Россию и внес огромный вклад в развитие ее культуры, до сих пор недооцененный. Масштаб его личности достоин большего, чем сохранение в памяти избитых анекдотов при фактическом забвении действительно важных сведений, касающихся творчества Листа, его благородства и бескорыстия.

Два оставшихся летних месяца 1843 года Лист с Мари д’Агу и детьми провел на острове Нонненверт. Это был последний приезд в их «маленький рай», последний всплеск угасавшего чувства. Лист отдыхал после напряженных гастролей в России и пытался писать. Мари делала наброски для романа. Время пролетело незаметно…

В начале осени они расстались. Мари с детьми отправилась в Париж; детей вновь взяла к себе мать Листа, жившая в то время в просторной квартире на улице Бланш (rue Blanche), недалеко от улицы Монтолон.

Для Листа передышка перед очередным гастрольным марафоном подошла к концу. На этот раз его ждал Мюнхен, где 28 октября публика устроила в его честь факельное шествие.

В Мюнхене Лист познакомился с художником Вильгельмом Каульбахом[305], творчество которого произвело на него сильнейшее впечатление. Далее путь Листа лежал в Аугсбург, затем в Нюрнберг, Штутгарт, Карлсруэ, Мангейм, Гейдельберг. Концерты следовали один за другим. Лишь в середине декабря Лист прибыл в Веймар, чтобы приступить к исполнению обязанностей капельмейстера — впервые в жизни.

Седьмого января 1844 года Лист дирижировал в Веймаре концертом, в программе которого была Пятая симфония Бетховена. В этот приезд он, согласно условиям контракта, прожил в Веймаре до конца зимы, а в последних числах февраля уехал в Дрезден, чтобы продолжить концертную деятельность.

В Дрездене состоялась новая встреча с Вагнером. 29 февраля Лист присутствовал на представлении «Риенци» в Дрезденской придворной опере, где год назад Вагнер занял должность капельмейстера. Вагнер вспоминал: «Я встретил его во время представления в уборной Тихачека[306], и здесь он так определенно и ясно высказал свое почти восторженное одобрение, что тронул меня до глубины души. И если это свидание не привело нас к более тесному сближению, то объясняется это тем особенным состоянием, в котором тогда находился Лист и которое заставляло его искать всё новых возбуждающих впечатлений. Тем не менее с этого момента всё чаще и чаще давал он мне свидетельства своего искреннего ко мне расположения. Видно было, что впечатление, которое я произвел на него, было прочно и серьезно, и участие его ко мне стало принимать самые яркие формы. Отовсюду, куда только ни заглядывал он в своем триумфальном шествии по миру, приезжали в Дрезден люди, принадлежащие большею частью к высшим кругам, чтобы услышать моего „Риенци“. Отзывы Листа о моей опере, отдельные исполненные им номера[307] заставляли их ждать впечатлений необыкновенных и значительных»[308].

Действительно, именно после этой встречи Лист по-настоящему стал принимать участие в судьбе Вагнера, всё чаще давая ему возможность убедиться в своем искреннем расположении, оказывая ему практическую помощь. Он пропагандировал произведения Вагнера, добивался их постановки, дирижировал ими, снабжал коллегу деньгами и ценными советами, опекал его, как собственного сына. Натура Листа позволяла ему гораздо прочнее стоять на земле, а не витать в облаках, что было свойственно порывистому Вагнеру. Можно смело утверждать, что без поддержки Листа, проявлявшейся во всём — от незначительных житейских мелочей до критических ситуаций, — Вагнер не смог бы достичь вершин творчества, а возможно, вообще погиб бы. Так что Лист, почти ровесник Вагнера, в некоторой степени является его творческим отцом.

Что же касается того «особенного состояния» Листа, о котором пишет Вагнер, то во многих биографиях Листа говорится, что тогда он познакомился и даже влюбился в одну весьма экстравагантную особу — танцовщицу, получившую широкую известность как Лола Монтес (Montez)[309]. Ее выступления проходили с огромным успехом не столько из-за хореографического мастерства исполнительницы, сколько из-за ее необычной яркой красоты.

У Лолы было множество поклонников. Но ее личность наилучшим образом раскрывается во взаимоотношениях с самым титулованным из ее любовников, которым в 1846 году стал шестидесятилетний баварский король Людвиг I, для которого эта страсть оказалась роковой. Король позволял своей фаворитке всё, а она беззастенчиво пользовалась этим. В 1847 году Людвиг заказал портрет Лолы для Галереи красавиц мюнхенского замка Нимфенбург, благодаря чему мы можем по достоинству оценить ее внешность. Любила ли она стареющего монарха? Будучи законченной эгоисткой, Лола просто по полной программе использовала подаренный судьбой шанс. Не боясь общественного мнения, король осыпал возлюбленную поистине монаршими дарами: драгоценности, собственный выезд, дворец, пожизненная немаленькая пенсия, наконец, титул графини фон Ландсфельд (von Landsfeld)… Что еще нужно «скромной танцовщице»? Но она не остановилась на достигнутом — начала вмешиваться в политику, требуя, чтобы Кабинет министров являлся… в ее салон! Она вела себя настолько вызывающе, что терпение придворных кругов истощилось. Королю вполне могли простить наличие зарвавшейся фаворитки (Лола не стеснялась бесконечных публичных скандалов, дискредитировавших не только ее, но и короля) и даже растрату казны. Но, с точки зрения баварцев, «кухарка не может управлять государством». Лола стала искрой, взорвавшей пороховую бочку народного недовольства. 11 февраля 1848 года толпа возмущенных горожан пошла на штурм дома Монтес. В последний момент полиция успела вывести Лолу через черный ход. Она спешно покинула Мюнхен и после долгих странствий по Европе поселилась в Нью-Йорке. Что же касается короля, то февральская революция повлекла за собой уже гораздо более серьезную мартовскую: 20 марта Людвиг I подписал отречение от престола в пользу своего старшего сына Максимилиана.