Страница 37 из 146
Вдохновенный синтез музыки и живописи, о котором мечтал Лист, был олицетворен для него в личности Энгра.
Неудивительно, что именно в Риме Лист вновь почувствовал прилив вдохновения. Второй том «Годов странствий» пополнился глубокими и проникновенными синтетическими шедеврами: «Обручение (к картине Рафаэля)» (№ 1; Sposalizio); «Мыслитель (по статуе Микеланджело, с эпиграфом из Микеланджело)» (№ 2; Il Pensieroso); «Сонет Петрарки № 47» (№ 4; Sonetto del Petrarca № 47 Des-dur); «Сонет Петрарки № 104» (№ 5; Sonetto del Petrarca № 104 E-dur); «Сонет Петрарки № 123» (№ 6; Sonetto del Petrarca № 123 As-dur).
Вскоре эти же сонеты послужили Листу уже для сочинения вокального цикла «Три сонета Петрарки», первоначально созданного для высокого тенора (в 1865 году Лист написал новую редакцию для баритона или меццо-сопрано).
Кроме того, именно в Риме Лист задумал такие крупные и по-настоящему зрелые произведения, как «Фауст-симфония», «Данте-симфония» и «Пляска смерти».
В 1839 году была завершена первая редакция монументального Второго фортепьянного концерта A-dur. (Первый концерт Es-dur был написан на десять лет позже, а путаница с нумерацией возникла из-за того, что композитор начал работать над ним еще в 1830-м. Впрочем, и ко Второму концерту он неоднократно возвращался — перерабатывал его в 1849, 1853, 1857 и 1861 годах.)
Не оставлял Лист и концертную деятельность. В марте у князя Дмитрия Голицына[212] состоялось его поистине историческое выступление, не только вошедшее в историю музыки как первый сольный фортепьянный концерт, но и положившее начало его связям с Россией. Владимир Васильевич Стасов впоследствии писал: «В начале 1839 года, в числе множества концертов, данных Листом в Риме, особенно выдающуюся роль сыграл концерт, данный им в залах князя Дм. Влад. Голицына, московского генерал-губернатора, проживавшего тогда довольно долгое время в Риме. Устраивал этот концерт, с благотворительной целью, граф Мих. Юрьев. Виельгорский[213], известный тогда русский меломан и композитор-любитель. Публика была самая избранная, в числе ее очень много русской знати, а также посланников разных государств и римских кардиналов. Всего замечательнее в этом аристократическом концерте было то, что Лист всё время играл один, не было, кроме него, в продолжение всего вечера никакого другого музыкального исполнителя или певца. Это была тогда совершенная новость. Никто еще раньше Листа не осмеливался в продолжение целого концерта занимать собою одним внимание целого собрания слушателей, да еще такого своенравного, причудливого, избалованного и маломузыкального, каким бывает в большинстве случаев собрание аристократов. Несмотря, однако же, ни на что, Лист произвел громадное впечатление и унес с собою слушателей. Можно полагать не без основания, что иные из восхищенных русских опять звали Листа в Петербург»[214].
В Риме произошли изменения и в личной жизни Листа: 9 мая в апартаментах на улице делла Пурификационе родился его сын Даниель. Лист вспоминал, что в момент его появления на свет по Риму гремели пушечные выстрелы — это был праздник Вознесения. «Мой сын выбрал особый момент, чтобы появиться в Вечном городе. Ничего не изменилось, только одним римлянином стало больше»[215]. Два дня спустя мальчик был крещен в церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези (San Luigi dei Francesi) на одноименной улице. Документ о его крещении, в отличие от церковных записей о крещении Бландины и Козимы, долгое время не удавалось найти. Его обнаружение — заслуга биографа Листа Алана Уолкера, который лишь в 1984 году в архиве Гёте и Шиллера в Веймаре отыскал копию некролога Даниеля, в котором была названа церковь, где происходило таинство крещения, после чего можно было поднять соответствующие документы в архиве Римского викариата.
«В год Господа Нашего 1839, в субботу, 11 мая я, нижеподписавшийся, совершил обряд крещения ребенка, рожденного в девятый день месяца, в 6.00 вечера от прославленного Франциска Листа, сына покойного Адама Листа из Райдинга, что в Венгрии; и матери N… N… из прихода Святого Бернара; кому были даны имена Даниель, Анри, Франциск, Жозеф. Крестным отцом был г-н Генрих Леманн, сын Лео, из города Киля, что в Гольштейне. Акушерка Лаура Гожилла из прихода Сан-Лоренцо-ин-Лучина.
[Викарий] Иосиф Грациани»[216].
По завершении всех процедур, чтобы Мари могла окрепнуть после родов, Даниель был передан на руки кормилице, жительнице городка Палестрина, находящегося в 37 километрах к востоку от Рима. Родители не видели Даниеля до… осени 1841 года!
Показательно, что Мари писала Жорж Санд: «Собственно говоря, мы намеревались этим летом посетить султана, но из этой поездки ничего не вышло. Нашим планам воспрепятствовал мальчонка, которого мне вздумалось произвести на свет. Малыш обещает быть очень хорошеньким и питается молоком самой красивой палестринской женщины. Печально, что Франц опять в меланхолии; мысль о том, что он является отцом трех маленьких детей, отравляет ему настроение»[217].
В действительности это было начало конца отношений Ференца и Мари. Возможно, Лист так и не смог простить графине отказ от дорогой его сердцу идеи совместного путешествия в Венгрию. Как бы то ни было, груз ответственности перед стремительно отдалявшейся от него женщиной не мог не угнетать Листа, для которого чувство долга было превыше всего. Он не мог не видеть, что Мари, в свое время спокойно оставившая ради него маленькую Клер, отнюдь не являет собой образец материнства. Вряд ли его детей она любит больше… Он прекрасно знал, что Мари, по ее собственному утверждению, не признавала «любви к маленьким детям, являющейся не интеллектуальным чувством, а слепым инстинктом, в котором самое последнее животное выше женщины»[218].
Листу же отныне, чтобы обеспечивать достойное существование своей большой семье, придется или изменить собственному призванию и избрать для себя «оседлую» должность капельмейстера в каком-нибудь городе, или же окончательно впрячься в ярмо странствующего виртуоза. Ни то ни другое не отвечало внутренним чаяниям Листа-художника. Оказавшись перед этим мучительным выбором, Лист был не просто «в меланхолии» — он был на грани отчаяния.
Но пока что невенчанные супруги еще находили в себе силы оставаться вместе. 15 июня они покинули Рим и направились в Лукку, остановившись на вилле Максимилиана (Villa Massimiliana) в двух милях от города. Здесь они прожили до 1 сентября, а затем переехали в маленькую рыбацкую деревушку Сан-Россоре (San Rossore) на берегу Лигурийского моря недалеко от Пизы.
Отсюда 2 октября Лист писал Берлиозу по поводу готовящейся установки в Бонне памятника Бетховену: «Сбор средств на памятник величайшему музыканту нашего века дал во Франции четыреста двадцать четыре франка девяносто сантимов! Какой позор для всех! Какая боль для нас! Такое положение вещей должно измениться — ты ведь согласен со мной: недопустимо, чтобы на эту еле сколоченную скаредную милостыню был построен памятник нашему Бетховену! Этого не должно быть! Этого не будет! Как тебе известно, Бартолини[219], великий скульптор Италии, дружен со мной… Он так же, как и я, возмущен поруганием памяти Бетховена и обещал мне немедленно приступить к работе. В два года может быть закончен мраморный памятник. Я тотчас же написал в комитет и потребовал прекращения подписки, обязавшись восполнить недостающее. Я вовсе не собираюсь кого-либо оскорбить и ни у кого из подписавшихся не собираюсь отнимать чести участвовать в субсидировании постановки памятника. Я лишь хочу восполнить уже собранную сумму, дабы ускорить завершение того, что я считаю делом всех нас. Единственная привилегия, испрашиваемая мной, — это выбор скульптора. Доверить эту работу Бартолини — равносильно гарантии, что она будет достойна Бетховена»[220]. Остается лишь добавить, что Лист «восполнил недостающее» — более 50 тысяч франков!