Гармонист

44

Воскресник был веселым праздником, хотя все тело ныло от усталости. И Никон, вернувшись домой и засыпая, долго вспоминал и свою работу на поле, и то, как они с Баевым дружно и хорошо играли, и пляски под их музыку.

Проснулся он внезапно и испуганно оглянулся. В бараке почти никого не было.

«Опоздал!» — рванулся Никон с койки и стал торопливо одеваться, но взглянув на висевшие на стене ходики, он установил, что, если он побежит в шахту сразу, без завтрака, то как раз поспеет к началу работы. Наскоро одевшись, Никон освежил лицо холодной водой, пригладил как попало волосы и выбежал из барака. В дверях он на мгновенье задержался. Направо виднелась столовая, туда ходу было две минуты. Вот сбегать бы, закусить, ведь есть хочется очень. Но времени не оставалось. Если позавтракать, то непременно опоздаешь. Никон колебался. Он уже шагнул вправо, но остановился. Если опоздаешь, то как же тогда со званием ударника? Опаздывать нельзя. Никак нельзя.

Сплюнув набежавшую обильную слюну, Никон повернул налево и побежал к шахте.

Он успел догнать свою смену в штреке, недалеко от поворота в забой. Его возбужденный вид рассмешил товарищей.

— Проспал?

— Было дело! — еле переводя дух, признался Никон. — Сморило меня вчера...

Баев пригляделся к Никону и скрыл веселую усмешку:

— Опасался прогулять?

— Опасался, — смущенно признался Никон, принимаясь за работу.

Трудно было Никону дотянуть до обеда. В животе урчало, было голодно, накатывалась слабость. Временами Никон приостанавливался и опускал лопату. Тянуло передохнуть, присесть около вагонетки. Тянуло шмыгнуть из забоя и убежать, чтобы где-нибудь перезакусить и утолить отчаянный голод. Было нестерпимо оставаться на работе, работать. И Никон вот-вот готов был поддаться слабости, но что-то удерживало его, что-то заставляло превозмогать ее и, сцепив зубы, браться снова за лопату.

Когда пришел обеденный перерыв, Никон побежал вперед всех по штреку. Он бежал, спотыкаясь и едва-едва не падая. Он обгонял шедших неторопливо и вразвалку шахтеров и те оглядывались на него и посмеивались. В столовую он прибежал один из первых. Он стал жадно и поспешно есть и молчал до тех пор, пока не утолил голода. Отвалившись от стола, он шумно отдулся и облегченно вздохнул. Наблюдавший за ним с усмешкой и веселыми искорками в глазах, его товарищ по бригаде, громко расхохотался:

— С чего это ты, Старухин, словно неделю не ел? Я думал, ты подавишься, ловко ты глотал!..

Никон смущенно промолчал и тихо вышел из столовой.

После обеда он проработал в забое по-обычному. По-обычному, не спеша оставил он работу в урочное время. И только вечером был у него необычный разговор с Баевым.

Шахтер снова, как уже было это, пришел к нему и позвал к себе. А по дороге с неизменной своей улыбкой сказал:

— Это ты правильно сегодня, Никон, поднажал на себя и не сорвался. Глядели мы на тебя, видели... Ребята хвалили.

— Жалко мне было опоздать... — вспыхнул Никон. — Вот я и побежал на работу не евши.

— И карежило тебя? Гудело в брюхе? — засмеялся Баев.

Никон подхватил его смех, расцвел:

— Не скажи! Еле-еле до перерыва дотянул.

Баев замолчал. Никон удивленно взглянул на него. Никону показалось, что товарищ чем-то недоволен.

Но задумчивость Баева длилась недолго.

— Ребята, Никон, вот что надумали, — прервал он свое молчание. — Решили перетащить тебя в наш барак. Понимаешь ты это?

— К вам? — вскинулся Никон, и вспомнил чистые столики, уют и опрятность в этом бараке, вспомнил, как ему стало завидно, что люди так хорошо живут. — А это разве можно?

— Можно, у нас есть свободные места. Да и удобнее, чтоб вся бригада в одной куче жила. А то ты вот на отшибе... Ребята желают, чтоб ты вместе со всеми был.

— Желают?.. — переспросил Никон и запылал радостной улыбкой. — Видал ты!

— Они считают, что ты теперь на все на сто хороший шахтер... Ну да и то еще понимают, что мы с тобой вдвоем такую музыку разведем, что ни один барак не устоит против нашего!

— Конечно!

Они пришли в барак. Баев вытолкнул Никона вперед и громко спросил:

— Ребята, товарищи! Принимаем мы его к себе на квартиру, или нет?

— Принимаем! — дружно ответили шахтеры. — Перетаскивай, Старухин, свои монатки!.. Поселяйся!

У Никона дрогнули губы. Он оглядел веселых и радушных шахтеров, потупил глаза и тихо сказал:

— Вот спасибо!

И чей-то голос весело, но предостерегающе напомнил:

— Только не подгадь!.. Не порти нашей компании!..

45

Жизнь потекла как-то по иному. Никон прочно вошел в семью своей бригады. Он почувствовал, что рядом с ним крепкие и верные товарищи не только по работе, но и по повседневной жизни. В домашнем обиходе, сталкиваясь с нею на каждом шагу на новом жительстве своем, Никон острее ощутил крепкую спайку со своей бригадой. И мелочи и пустяки действовали на него подчас вернее, чем серьезные и убедительные разговоры Востреньких и Зонова. Особенно близко здесь сошелся Никон с Баевым. Они стали подолгу вместе играть, разучивать новые мелодии. Для этого они порою уходили из барака, чтобы не мешать товарищам, куда-нибудь на свежий воздух. И здесь, предаваясь с упоением музыке, они иногда сцеплялись в горячем споре. И это еще больше и крепче сближало их.

Крепко привык Никон и к своему званию ударника. Давалось это ему сперва не легко. Не раз работа казалась ему слишком тяжелой и обременительной и он подумывал об отдыхе, о том, чтобы и поспать побольше и работать не так горячо, как приходилось. Но сначала боязно было потерять книжку ударника, а потом, когда ближе сошелся он со своими собригадниками, то становилось стыдно их при мысли, что он может отстать и понизить своей плохой работой общую выработку бригады.

Вместе со всей бригадой Никон иногда ходил в клуб, на постановки или просто так, побыть на людях, среди шахтеров. Там иногда он ввязывался в разговоры, даже принимался спорить о чем-нибудь. В первое время он рисковал принимать участие только в беседах, касавшихся чего-нибудь несложного и очень простого: о распределителях, о товарах, о сапогах. Потом не удержался он и стал говорить, когда речь зашла о норме выработки, о процентах, о лучших и худших бригадах. И стал говорить то же самое, что когда-то слыхал от Востреньких, от Зонова и с чем тогда не соглашался.

Иногда Никон принимался за чтение. Он доставал газету и жадно просматривал ее. И когда находил заметки и статьи о своей шахте, читал внимательно. И еще с большим вниманием впивался в те заметки, где речь шла о баевской бригаде, о его бригаде. Однажды он нашел большую заметку о Владимировских шахтах. Хвалили некоторых шахтеров и особенно Милитину. Никон встрепенулся. Его охватило какое-то странное чувство: не то зависть и смутная обида на девушку, не то радость за нее. Милитину премировали и о ней в заметке говорилось как о примерной работнице. «Берите пример с Завьяловой!» подчеркнуто кричала заметка.

«Берите пример с Завьяловой. Это с Милитины-то?» — недоумевал Никон. — «С тихой и робкой девушки?». — И он вспоминал Милитину, вспоминал ее бескорыстное обожание его, ее ласковость и смущенную привязанность к нему, там, на Владимировских шахтах. И казалось ему невероятным, что эту Милитину теперь ставят кому-то в пример, что она отмечена и что о ней пишут похвально в газете. Но тут же пришло на память, что ее присылали сюда с бригадой заключать договор. — «Достигает она... — с легкой растерянностью сообразил он, — достигает!..»

И ему захотелось повидаться с Милитиной, поговорить с ней, услышать ее голос и снова почувствовать, что девушка тянется к нему, сохнет о нем. Он стал подумывать о том, чтобы в выходной день съездить на Владимировские шахты. Но как раз в эти дни заговорили кругом о необходимости посылки туда бригады, которая бы рапортовала там на слете ударников о результатах заключенного договора. Никон весь запылал желанием попасть в эту бригаду. Это стало его мечтой.