Страница 5 из 52
Он сошел на конечной остановке, где выгружали свои рюкзаки, ведра и корзины с пучками зеленой рассады пестрые дачники. Быстро, насколько позволяло здоровье, двинулся в редкий березняк.
Вечером он вновь появился на той же остановке, по колена мокрый, с грязным полиэтиленовым пакетом, полным подснежников, испугав одинокую бабулю с козой, видимо, из соседней деревни.
- Да вот, - кивая на рогатую питомицу, запричитала бабушка, таким образом беря себя в руки, - по травку ходили по свеженькую, кое-где на опушках уже повылазила. Автобус-то твой недавно полон ушел, а ты либо хвораешь, милый?... - она еще раз оглядела его с ног до головы, остановившись на пакете, из которого топорщились силосом короткие стебли и лепестки замученных белых цветов.
- Нет, мать! - устало улыбнулся Андерсон, у него кружилась голова, это у меня имидж такой.
- Что - такой?...
- Имидж.
- А это чего?
- Долго объяснять. Но это - ничего плохого, только не всегда комфортно... Когда следующий транспорт?
- Через час. Ничего плохого, говоришь?... - бабушка, недовольно дернув за веревку покорно стоящую козу, еще раз критически осмотрела Андерсона. Дай я тебе вместо пуговиц-то хоть нитками наживлю, а то полосатый... - Она вынула откуда-то из байкового платка иголку с готовой ниткой и ловко сшила в трех местах борта парусинового плаща. Подергала, проверяя на прочность: - Ну вот, красивый. А то - холодно, и в вытрезвитель могут забрать. Ты больно-то не слоняйся, сразу домой.
- Спасибо, мать, - чуть не прослезился Андерсон, клюнув головой, - вот тебе букетик на память... О нашей встрече. - Он поставил пакет на землю, осторожно, стараясь не наклонять голову, чтобы избежать сильного головокружения, запустил туда обе ладони, как фотограф, заряжающий пленку, выхватил на свет добрую половину снопа, протянул бабушке.
- Да что ты, что ты!... - бабушка, смущаясь, прижала подарок к груди, роняя стебли. - Да зачем мне столько-то, рази только Машке, - она показала глазами на козу, - можно было небольшой букетик, два три цветочка, - она кокетливо хихикнула.
- Не могу, мать: два-три - имидж не позволяет.
- А-а... - понимающе кивая головой, - че ж не понять-то.
Вахтерша камвольно-суконного комбината не рискнула встать поперек дороги здоровенного бомжа, который рвался на второй этаж к какой-то Барби. Она отпрянула, боясь быть зарезанной или испачканной, пропустила хулигана на лестничную площадку и сразу же вызвала милицию.
Варя открыла дверь и увидела страшного грязного человека с охапкой вялых цветов, который несколько секунд молча мученически улыбался, а затем, закатив глаза, могуче рухнул к ее ногам.
Нос Светланы - как таящая сосулька: безостановочная капель. Однако, в отличие от ледяного стручка, он не сходил на влажное "нет", а увеличивался, разбухал вместе с носовым платком. Можно было подумать, что сама Светлана неиссякаемый генератор горючей влаги. Да что там, вся она дремлющий источник, носитель какой-то потенциальной энергии, тайной мощности... Андерсон не мог ясно оформить ассоциацию, которую навевала Светлана, сейчас - красиво страдающая на общежитской койке: ноги под себя, белое ресторанное платье, широко распластанное вокруг, - опрокинутая лилия; лицо - мокрое под белым... Невостребованная, нерасщепленная энергия - вот! За пять лет пристегнулись к "кому-никому" факультетские тихони, повыскакивали замуж подружки-замухрыжки, а ты, янтарный одуванчик с чувственной бомбой внутри, которая могла бы разорвать в клочья любого, наградив последней женщиной в жизни, из-за которой - если теряют - потом до самой смерти не живут и не веселятся - только похмеляются и вспоминают!...
Закатилась твоя египетская планида: что-то там у них не только с женским равноправием, но и с мужской самостоятельностью. "Федя хороший, он не виноват! Его отец сказал: прокляну!... Фердинанд говорит: надо ждать. Он уговорит отца... Ждать, может быть полгода, может, год... Он пришлет весточку, приедет!... " Может быть, Светик... Но ведь в твоих слезах и я виноват: "Леди Холидей..." Растянулись эти "холидейзы" на пять непоправимых лет - и сам не гам, и другим не дам. А может быть, ты сама не хотела иного?! Нет, ерунда - я просто друг, ты сама всегда так говорила. Друзья не бросают, Светик, поехали с нами. Мы с Барби - на Север, я туда добился направления. Почему Север? Эх, Светка, волосы длинные - память куриная: я ведь Андерсон. А тебе - какая разница, где ждать, на западе или на востоке? Север, Светка, это место, где люди себя ищут. И находят...
5.
И вот теперь, через шесть быстрых лет, он стоит, Андерсон, бравый северянин шестьдесят пятой параллели, но здесь - нелепый нордоман, режиссер и жертва трансконтинентальной драмы, по уши в подмосковной грязи, с загустевшей кровью в жилах, с раскрытым пересохшим ртом - влага ушла горячим потом в собачью и овчинную шерсть. Снежный человек: могучий и страшный в лесу, но уязвимый на площадном асфальте. Он смотрит на оплывающую свечу в стеклянном кубе, согревающую солнцелюбивые тюльпаны, и вспоминает южную девочку Барби, которой чего-то не хватило - тепла, жара или еще чего-то, недавнюю жену, розовую рыбку из его аквариума...
...Он долго не давал ей опомнится: лихие поступки, дерзкие реакции на внешнее, необычные подарки, стремительная смена декораций, неистовые проявления любви... - все быстрое, сильное, веселое, все праздник и кураж. Феерический ореол, абсолютно довлеющий, с крепкими границами, без права на отрицательные эмоции, на то, что "за" и "вне"... Подспудно понимал: пока крутится карусель, Барби прижата, притиснута, придавлена к тому, кто служит ей единственной опорой, кто может быть фокусом для зрения в беспорядочном оптическом мелькании, - к нему, Андерсону. Позже понял, что не имеет права расслабляться: чем дальше, тем опаснее, - стоит ослабнуть креплениям, и центробежные силы вытолкнут, разобьют, покалечат... Вспомнил услышанную от Светланы африканскую пословицу (память о навеки канувшем в прошлое чернокожем "принце"): "Не хватай леопарда за хвост, а если схватил, - не отпускай".
Путь к Полярному кругу был чудесным движением, сам Север стал фантастической землей, но, как показала последующая жизнь, он же оказался конечной станцией, может быть, тупиком: исчезла динамика, романтические события стали буднями, и Барби время от времени стала становится Варей, Варварой. И став окончательно прежней, она уехала.
Так думал усталый несезонный Андерсон: одежда под минус сорок, на сердце тридцать семь, вокруг - ноль...
После того, как Барби уехала от него, оставив жалкую записку: "Прости, так надо... Я должна. Не ищи, - всем будет легче ..." - которая ничего не объясняла, Андерсон поймал себя на мысли - его осенило, - что, к этому моменту, он ни разу не подумал о Беридзе, как о своем неприятеле. Никогда! Наградной платой за сотрясение мозга - пустяк, обычные издержки мужественности - стала Барби. (Хотя он всегда, с мучительной отчетливостью, помнил, как Беридзе ударил его тогда, в ресторане, - не кулаком в челюсть, а обидно, с демонстративной презрительностью - раскрытой ладонью по щеке. Сотрясение мозга получилось от удара затылком об бетонный пол.) Тем более, что Огненный, сразу после ресторанной истории, отошел от своей бывшей подруги, женился. И вот, когда Барби не стало рядом, да вдобавок, она не умерла, не растворилась в огромном мире, уехала не куда-либо, а к своему детдомовскому защитнику - да, да, в тот самый город студенчества Андерсона, где теперь его нет, но где проживает с семьей эта красноволосая сволочь!.... В считанные минуты, как только Андерсону стало известно, что это так, в нем закипела великая, пожирающая, сводящую на нет покой, самообладание, планирование перспектив, логику, - ненависть, зарезервированная, неистраченная, залежавшаяся, удвоенная предательством Барби, утроенная вероломством Беридзе, удесятеренная имиджем Андерсона, который стал сутью Андрея. Этот рыжий кавказец - кто: "утешитель" Барби, ее любовник? - с синими глазами стал лютым врагом. А это ох, как не просто - быть врагом Андерсона, многие об этом знают, и ты, желтокожий "инкубаторский" горец, тоже узнаешь об этом, узнаешь, что это - не только состояние, это начало неотвратимого движения: пусть день, пусть неделя, пусть месяц - но Андерсон идет к тебе!