Супермен (сборник)

Когда старик Сэллоу выходил на ринг, это было незабываемое зрелище. Публика любила смотреть на него; разинув рот, завороженные, люди следили за его движениями, коварными и какими-то первобытными. Он был невероятно гибок и имел абсолютно отрешенный вид; казалось, что это тело, которое движется столь изящно, для него не более чем жилище или странное подобие одежды, движение которой всегда на мгновение отстает от движений того, кто ее носит. Руки и ноги повиновались ему практически беспрекословно. В еще большей степени это касалось его лица. Бесстрастное, оно было лишено какого бы то ни было выражения; никто никогда не замечал на нем примет любви или ненависти. Поведение Жнеца на ринге не укладывалось в рамки традиционных комических ролей героя или злодея. Он никогда не применял таких откровенных приемов, как вульгарная попытка выдавить глаз, дернуть за волосы, выкрутить пальцы или придушить, от всего этого даже видавшие виды болельщики рано или поздно разразятся негодующими криками. Но в его чопорно-медленных движениях всегда была какая-то порочность и безразличие к тому, что станется с костями и плотью соперника. Даже в намеренно слабых ударах Жнеца крылся некий тайный замысел.

Хотя Жнец выигрывал и проигрывал свои встречи в соответствии с негласными контрактами и высшими планами, борцы терпеть не могли выходить с ним на ринг. Он избивал соперника даже тогда, когда проигрывал. Никто не мог точно сказать, откуда берется его неиссякаемая сила. Некоторые считали его сумасшедшим, но даже если это было так, его безумие никогда не проявлялось на ринге. Более того, само его тело казалось разумным! Его движения были от природы настолько ловкими и рациональными, что никто не мог представить его споткнувшимся или порвавшим одежду о гвоздь. Вне ринга, переодевшись в обычный костюм, он становился ничем не примечательным человеком, высоким, бледным, довольно сухопарым, с абсолютно черными волосами. Он напоминал фермера, который приехал в город, чтобы, допустим, навестить больного. Он был немногословен (чтобы догадаться об этом, достаточно было на него взглянуть), но обладал необыкновенной способностью к языкам. Однажды, как раз в те дни, когда намечалась моя с ним встреча, я услышал, как Жнец объясняет двум японцам, занимавшимся борьбой сумо, на каких условиях им предстоит выступать. Встретив наконец человека, который владеет их языком, японцы пришли в восторг и попытались завязать с ним беседу о том о сем, но Сэллоу просто отвернулся и пошел прочь.

Годом раньше я был очень обрадован, узнав, что мой поединок с Сэллоу не состоится. Я готов был иметь дело с любым клоуном, с хорошими парнями и плохими парнями, но мысль о том, чтобы противостоять подчеркнутому достоинству Жнеца и помнить при этом о последствиях поединка, казалась мне невыносимой. Конечно, я бы никуда не делся и все равно вышел бы с ним на ринг (тем более что я должен был победить), но отмена поединка была для меня огромным облегчением.

В течение следующего года я создавал себе репутацию, а Сэллоу обновлял свою. Куда бы я ни пришел, все говорили о Сэллоу. Борцы с благоговейным ужасом рассказывали о его феноменальной силе и способности выпрямляться, какая бы тяжесть ни навалилась ему на плечи. Он выступал теперь повсюду — и всюду побеждал. Говорили, что он просто отказался проигрывать. Он ведь никогда еще не был чемпионом, поясняли борцы. И, наверно, теперь, перед концом своей карьеры (а она, конечно, заканчивалась, ведь сколько ему было: пятьдесят? шестьдесят? больше?), он наконец захотел получить пояс чемпиона. Так это было или не так, но он неизменно побеждал.

Зная Боголаба (а Сэллоу, как и я, работал на него), я не мог представить, чтобы Сэллоу делал что-нибудь вопреки воле своего менеджера, и потому мне не верилось, что он выигрывает встречи, которые должен был проиграть. Но слухи были очень упорны, и это казалось странным, а еще более странной была его быстрая и яркая слава и завороженность толп, стекавшихся, чтобы на него посмотреть. Нет, зрители его не любили. Его победы никогда не вызывали приветственных возгласов. Я был свидетелем того, как после его появления на ринге стадион замирал, словно на трибунах никого не было, словно все остались в своих частных квартирах смотреть в частной тишине частные телевизоры. Как заметил кто-то, люди приходили на эти поединки, чтобы наблюдать, как старость одерживает верх над молодостью.

Жнец легко поднимал в воздух людей, которые были вдвое крупнее его и вдвое моложе, и зрители, даже старики, глядели на это с отвращением. Я был надеждой южан, а Жнец не был ничьей надеждой. Люди не хотели иметь ничего общего с его победами. Они не желали, чтобы им морочили голову бессмертием. Однако — и это было самым странным! — хотя зрители никогда не подбадривали Сэллоу, его соперники тоже никогда не удостаивались приветственных возгласов. Люди просто наблюдали — завороженно и с легким испугом, как наблюдают за схваткой, исход которой предрешен, например, за поединком лисы и цыпленка.

Газеты не давали публике забыть Беспощадного Жнеца, в некоторых статьях он отождествлялся с самой смертью: «Вчера вечером в концертном зале города Талсы Беспощаднейший Жнец — Джон Сэллоу — исполнил на глазах у семитысячной толпы пляску смерти с более молодым и, по-видимому, более сильным, чем он, атлетом. Медленно, но неумолимо смуглый пришелец — здесь уже разыгралась журналистская фантазия: на самом деле Сэллоу был бледен — подавил всякое сопротивление соперника, стискивая его бессильное тело в своих объятиях».

Так журналисты изображали испуг и помогали Джону Сэллоу разбогатеть. Однако в феврале 1949 года один из соперников Жнеца действительно скончался на ринге. Это был олимпийский чемпион Селдон Фей. Вскоре после начала поединка Сэллоу поднял Фея в воздух, а потом швырнул его вниз и придавил к помосту. Сэллоу, провозглашенный победителем, покинул ринг. А Фей уже не поднялся. Если Жнец и слышал крики толпы, то не подал вида, а просто спустился в раздевалку, принял душ и покинул город еще до того, как врач во всеуслышание объявил, что Фей мертв. Как выяснилось, у Фея было больное сердце; ему вовсе не следовало бы заниматься борьбой. Но с тех пор прозвище Беспощадный Жнец перестало быть рекламной пустышкой и сделалось почти официальным титулом. Один неуемный репортер откопал где-то информацию о том, что в 1920 году в Южной Африке, в Йоханнесбурге, борец по имени Джек Шеллоу убил на ринге другого борца. Были ли Сэллоу и Шеллоу одним и тем же лицом? Если верить молве, то да.

Я думал о Жнеце то, что думала толпа и в чем якобы были убеждены газеты.

Мне казалось, что он — ангел смерти.

И теперь я должен был вступить с ним в схватку. Боголаб хотел, чтобы я проиграл, но я не мог проиграть. Мой контракт с самим собой шел вразрез с их контрактом. В моей карьере это будет первый честный поединок… схватка… драка! Так бывало в салунах, когда один выходил против четверых. Неравная борьба возвышает слабую сторону, делает победителей и побежденных героями и жертвами. Ну что ж, я готов! Я жду тебя, Сэллоу, мой старый враг! Великий Босуэлл бросает вызов ангелу смерти — чтобы спасти мир! Публика знает меня как Повесу-Инкогнито — и это тоже годится. Настоящие герои всегда остаются неизвестными. Маски, скрытые масками. Пусть будет так. Я все равно спасу людей — анонимно, псевдонимно, как угодно! Берегись, старуха смерть, в Сент-Луисе я сломаю тебе хребет!

Возможно, кто-то удивится, что я, взрослый человек, верю в такие вещи. В свое оправдание скажу: а почему бы и нет? Кто может знать, во что я верю? Если есть бог, почему не может быть ангела смерти? Почему не может быть привидений и драконов? Я, впрочем, говорю только об ангеле смерти. Ах вы в него не верите? Надеетесь, что лично вы будете жить вечно? Как бы не так, и не мечтайте! И по крайней мере не надо подхихикивать над тем, кто бросается за вас же в схватку.

Я приехал в Сент-Луис за два дня до срока и сразу отправился в свой отель. «Свой отель», ха! Подъехав к этому зданию, я заметил на нем медную табличку и не без удовольствия прочел на ней такую надпись: «ОТЕЛЬ «МИССУРИ» — ПРИЮТ ДЛЯ ПОСТОЯЛЬЦЕВ!» Молодцы, подумал я, точно замечено. Видно, хозяин отеля «Миссури» уж как скажет так скажет! Такие надписи должны быть повсюду: над дверями банков, на сиденьях в кино, на кроватях в борделе, на стенах церквей. И тогда мир изменится. Даже на крышках гробов надо писать то же самое. «Постояльцы»! Надо сказать людям в глаза, кто они такие. И немедленно! Не как вердикт, а как предупреждение. Пусть это будет вполне официальное брюзжание на медных табличках.