Страница 3 из 84
— Тебе за эдакую походку, небось, пенсию-то и назначили?
— С чего это у тебя такое, Джейк? На стульчаке засиделся?
Но судья О'Нил не слыхал ни слова. Гнусные намеки на то, что свою армейскую пенсию он получил не за ранение на войне, а за что-то другое, его не трогали. С видом слегка покалеченного Зевса шагал он взад-вперед вдоль боковых линий — единственный на три округа обладатель судейской формы, облекавшей сегодня его длинное туловище.
О'Нил всю жизнь обожал всяческие мундиры, но ему редко доводилось носить их по официальному поводу. Он работал за десятерых начальников полиции и однако на выборах неизменно терпел поражение, пытаясь добиться этого поста.
В это лето он снова выставил свою кандидатуру. Благодаря довольно необычной ситуации у него появилась реальная возможность получить наконец эту должность. Пошляк Хьюз, теперешний начальник полицейского участка, завел шашни с женой Джейка, и тот, стремясь любой ценой завоевать избирателей, уже оповестил весь город, что ему наставили рога. Сегодня он намеревался с помощью своего судейства обеспечить себе победу на выборах.
Природа наделила Джейка многими преимуществами для выполнения судейских обязанностей. Например, огромного размера руками. Зрители всегда без малейших затруднений узнавали, с каким результатом отбит мяч, поскольку пальцы у Джейка такой длины, что в самых отдаленных уголках стадиона можно было разглядеть счет. А когда он объявлял отбивающему штрафные очки и мановением руки отправлял его на скамью, то напоминал ветряную мельницу.
Но несмотря на многочисленные широкие жесты, Джейк постоянно был под бдительным контролем своих недоверчивых соперников. Три года назад, когда судил решающий матч, он попытался тихой сапой сжульничать и лишить команду Фридома выигранного очка. Он так хитро обращался с правилами игры в бейсбол, что, когда наступила развязка, Станислаус Блаха, который вел счет в команде Фридома, бросился защищать О'Нила. Блаха был на редкость упрям, и хотя игроки и болельщики с обеих сторон понимали, что Джейк опять, как всегда, согрешил против правил, они не в силах были убедить судью фридомцев, что О'Нил не прав. Разгневавшись на них, Блаха потопал с поля прочь, и фридомцам пришлось искать ему замену; его обязанности передали юному поляку, который смотрел на О'Нила как на многоглавую гидру.
У Джейка была по-настоящему сомнительная репутация. Но его это ничуть не заботило. За пять минут до начала матча он важно приблизился к скамье, где сидели игроки Хиллона, и приказал им выйти на площадку, затем с надменным видом прошествовал к скамье гостей и посовещался с Джипом Ларсоном. Пока бейсболисты Фридома размахивали битами, они с Ларсоном слегка поспорили. Затем Ларсон пошел к первой базе, а О’Нил занял свое место в «доме».
— Ведущие отбивающие в сегодняшнем матче! — проревел он. — За Фридом играют Луга и Стек. За Хиллон — Трой и Койш.
С внезапной мощью затрубил оркестр, но его быстро заглушил шум на трибунах. Из сверкающего автомобиля, остановившегося рядом с машинами хиллонцев, вылез Пьянчуга и, пошатываясь, направился в центр площадки, к месту подающего. Вдрызг пьяный, он шел, воздев обе руки, словно спортивный комментатор на соревнованиях, пытающийся добиться тишины.
— Есть что сказать, — бормотал он — Есть что сказать.
— Речь! Речь! — закричали болельщики. — Хотим речь!
Нахмурившись, судья О'Нил круто повернулся, намереваясь изгнать незваного гостя с поля, но не успел: тренер Барнум ухватил его за руку.
— Оставь его, Джейк, — сказал Барнум. — Публике же все это по вкусу. Может, чему-нибудь и научатся.
Когда крики стихли. Пьянчуга уронил руки и сказал:
— Леди и джентльмены. Это памятное событие. Оно заслуживает речи, патриотической речи…
— Мы ее и ждем — не выдержал Фуи Фейн.
Пьянчуга шумно откашлялся. С минуту он жеманно и нелепо возился с огромным красным платком. Потом вынул из внутреннего кармана лист бумаги и прочел нараспев:
— Много лет назад возник на этом континенте необычный народ, родившийся из мечты одного человека, возжелавшего творческой Свободы, народ, созданный ухищрениями другого человека, который поверил в завезенный из дальних краев Материализм; народ, прошедший гражданскую войну и окрепший благодаря еще одному человеку, который тешил его тщеславие странным понятием Равенства.
С тех пор мы, потомки этого народа, немало потратили сил и времени на то, чтобы удостовериться, что конкретный индивид, или город, или же народ, так родившийся, так созданный и так укрепившийся, — что он может долго и успешно развиваться. Нас научили принимать Свободу как нечто само собой разумеющееся, вроде воздуха, которым мы дышим. Нас научили небрежно похваляться Равенством. И наконец, нас научили называть Материализм крепким словом «борьба». И вот сегодня собрались мы ради того, чтобы лицезреть этот символ чистой борьбы. И сейчас вполне правильно и уместно почтить то, ради чего мы здесь собрались.
Однако мы не в состоянии почтить эту борьбу, мы не в состоянии даже судить о борьбе. Наши великие банкиры и промышленники с незапамятных времен столь успешно руководили ею, что теперь сделали и ее своей собственностью. Вы все забудете то, что я здесь говорю, но, быть может, однажды до вас дойдет, что совершили эти великие люди.
Нам же остается одно — еще проворнее мчаться к цели, поставленной этим деятельным Материалистом; давайте все твердо решим, что те, другие два американца, погибли понапрасну, что Равенство с этого дня станет собственностью одних лишь ораторов, и то по большим праздникам, а колокол Свободы будет звучать лишь в пределах забытых грез; пусть же мы в нашей погоне за счастьем никогда не опустимся до творческой свободы многих, но будем карабкаться к величественной вершине, к материализму нескольких; и хотя может прийти время, когда та борьба, которую ведет Материалист, станет столь напряженной, что нам будет грозить удушье в ее сетях, мы никогда не отвергнем с презрением ее соблазны, мы станем вечно искать этих соблазнов, выстраиваться за ними в очередь, молить о них, даже когда соблазны эти — не что иное, как механизированное рабство и его неизменный спутник — механизированное развлечение; наконец сегодня мы окончательно заявим, что предпочитаем счастье материализма счастью творчества, и, утвердив свое предпочтение, мы пойдем далее и выберем себе официальную религию, и это будет древняя вера в Борьбу; и мы дадим нашей вере Бога и храм, и да станут ими бейсбол и восьмигранник бейсбольной площадки; и, совершив это, мы примемся искать дьявола, и придет он, одетый в форму; и будет нам искушение в нашем храме, и ждет нас грехопадение, как и задумал наш отец Материалист. Потом, после падения, соберемся мы все вместе великой толпой и с великою силой возопим к великому Материалисту. И понесется вопль наш: «Пусть это правительство народа, избранное народом и на благо народа, никогда не исчезнет с лица земли!» И Материалист будет очень доволен, ибо даже самые слова — и те украдены. И скажет он: «Вы правильно поступили, дети мои».
Голос его перешел в шепот. Склонив голову с лысиной на макушке, Пьянчуга медленно побрел назад, к боковой линии. Мгновение стояла озадаченная тишина — зрители, видимо, не в силах были решить, что им делать: хохотать или аплодировать оратору, Тут во второй раз прозвучал голос Фуи Фейна:
— Пьянчугу в президенты!
Этот пронзительный выкрик положил конец всеобщему замешательству. Из толпы успокоенных болельщиков послышались разнообразные возгласы одобрения. Трубач Пампка весело гуднул в свою трубу. Бухнул большой барабан. Все рассмеялись.
Тренер Барнум повернулся к судье О’Нилу и сказал:
— Чертовски странная речь. Мне показалось, он против патриотизма.
— Да он пьян, — уверенно объяснил тот. — Что там говорить, пьян в стельку.
Болельщики обеих команд перебрасывались шутками, потом в толпе зазвучали громкие требования начинать игру. Теребя в руках бейсбольную перчатку, Трой поднялся со скамьи и неторопливо направился на место подачи. Пока О'Нил прилаживал свою маску, подающий хиллонцев лениво послал несколько мячей кетчеру Койшу.