Страница 10 из 12
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двадцать третья ночь
Когда же настала двадцать третья ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что горбатый конюх заговорил с везирем, отцом невесты, и сказал ему: «Да проклянет Аллах того, кто был этому причиной!» А везирь сказал: «Вставай, выходи отсюда!» Но горбун отвечал: «Что я, сумасшедший, что ли, чтобы уйти с тобою без позволения ифрита? Он сказал мне: «Когда взойдет солнце, выходи и иди своей дорогой». Что, взошло солнце или нет?» – «Кто тебя сюда привел?» – спросил тогда везирь; и конюх сказал: «Я вчера пришел сюда за нуждою, и вдруг из воды вылезла мышь и закричала на меня и стала расти, и сделалась буйволом. И он сказал мне слова, которые вошли мне в ухо, и оставил меня и ушел, да проклянет Аллах невесту и тех, кто меня женил на ней!»
И везирь подошел к конюху и вынул его из отверстия, и тот выбежал, не веря, что солнце взошло, и пошел к султану и рассказал ему, что у него случилось с ифритом.
Что же касается везиря, отца невесты, то он вошел в дом смущенный, не зная, что думать о деле своей дочери, и сказал ей: «Дочь моя, разъясни мне, что с тобою случилось?» И она сказала: «Жених, перед которым меня вчера открывали, провел со мною ночь и взял мою девственность, и я понесла от него; и если ты мне не веришь, то вот на скамеечке его чалма, а его платье под матрацем, и в нем что-то завернуто, я не знаю что».
И, услышав эти слова, ее отец вошел под намет и увидел чалму Бедр-ад-дина Хасана, сына своего брата, и тотчас же взял ее в руки и повертел и сказал: «Это чалма везирей, – она сделана в Мосуле!» И он увидел ладанку, зашитую в тарбуше, и взял ее и распорол, и, взяв одежду Хасана, нашел в ней кошель, где была тысяча динаров.
И, открыв кошель, он увидел там бумагу и прочитал ее, и это оказалась расписка еврея на имя Бедр-ад-дина Хасана, сына Нур-ад-дина Али каирского, и тысячу динаров он тоже нашел.
И, прочитав эту записку, Шамс-ад-дин испустил крик и упал без сознания, а придя в себя и поняв сущность дела, он изумился и воскликнул: «Нет Бога, кроме Аллаха, властного на всякую вещь!»
«О дочь моя, – спросил он, – знаешь ли ты, кто лишил тебя невинности?» И она ответила: «Нет». И тогда везирь сказал: «Это мой племянник, сын твоего дяди, а эта тысяча динаров – приданое за тебя. Хвала Аллаху! О, если бы я знал, как случилась эта история!» Потом он вскрыл зашитую ладанку и нашел в ней исписанную бумажку, где были написаны числа почерком его брата, Нурад-дина каирского, отца Бедр-ад-дина Хасана.
И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:
А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст Нур-ад-дина ко времени его смерти, – и изумился и затрясся от восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.
И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже – до седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: «Я непременно сделаю дело, которого еще никто не делал!»
И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.
Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали нянькам, и назвали Аджибом.
И день был для него точно месяц, а месяц – как год; и когда над ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им: «Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!» И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им: «Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите: «Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и отца, тот сын греха и не будет играть с нами!»
И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети окружили его и сказали: «Мы будем играть в одну игру, но только тот будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца». И все ответили: «Хорошо!» И один сказал: «Меня зовут Маджид, а мою мать – Алавия, а отца Изз-ад-дин»; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: «Меня зовут Аджиб, мою мать – Ситт-аль-Хусн, а отца – Шамс-ад-дин, везирь в Каире». Но ему закричали: «Везирь тебе не отец!» – «Везирь правда мой отец», – возразил Аджиб; и тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: «Его отца не знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца».
И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: «Мы знаем, что везирь – твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, – и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по отцу? А ты? Твой дед – везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!»
И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жаловаться плача, но плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: «О сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось».
И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спросил: «Кто же мой отец, матушка?» – «Твой отец везирь в Каире», – сказала Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: «Не лги мне, везирь – твой отец, а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом».
И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским и что у нее с ним случилось. И она произнесла такие стихи: