Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 54 из 62



— Первый раз слышу, — пожимает плечами альфа, — Видел Эресса — вроде он второй в клане Ледлеев, если верить заявлениям самого Морроха и смишников, — и тут же переключился, — Утром будет сюрприз, — губы растягиваются в довольной улыбке. Улыбке? Точно. Раньше только уголки губ приподнимались, сейчас улыбка освещала лицо, глаза блестели как отсветы солнца в неподвижной воде.

— Спасибо, — повторила медленно. Хочется еще как-то отблагодарить. Протянула руку, неловко, осторожно погладила рельефное плечо, грудь, остановилась на секунду, ощутив толчок гигантского сердца.

Сладкий запах, напоминающий карамельный атаковал ноздри, на языке чувствовался отчетливый привкус шоколада. Эндорфины Тарелла — я начала гораздо острее воспринимать его аромат. Кан замер, следя за моей ладошкой. Подарил еще одну улыбку, удовлетворенную, кошачью.

— Любой каприз, — произнес серьезно, твердо. — Спи.

Легкий жест — и он на ногах возле кровати, прыжок — кан у двери.

— Зови, — кивнул нарочито плавно.

Старалась акцентироваться на лице Тарелла, но вид его возбужденного тела все-таки заставил любоваться ковром на полу.

— Все в порядке? — ухмыльнулся кан, будто бы невзначай чуть двинув бедрами.

— Н-нормально, — пробурчала нерешительно…

— Зови, — повторил Тарелл и исчез за дверью.

26

Живая разменная монета

(Огни)

Черный полутигр-полупантера — красивый, сильный возвышается напротив. Синие глаза гипнотизируют, впрочем, как всегда, крепкие лапы переминаются на свежей траве. Где мы? В лесу?

Вокруг буйство природы. Ярко-бирюзовые осколки неба виднеются сквозь раскидистые кроны деревьев, водопад хрустальным веером обрушивается в лазурную гладь озерца.

Густая, сочная трава щекочет икры.

Не узнаю место. Чем-то похоже на то, куда Тарелл привозил на ночной прогулке. Но не оно.

Птицы тщательно выводят трели чистыми голосами, перемежающимися с шепотом листвы, шуршанием зверьков в траве. Глухо бубнят пернатые с низким тембром. Пряно-сахарные запахи разбавляются кисловато-терпкими.

Вождь людоедов подходит, трется о щеку, лижет лицо. Знакомый огонь остается на коже, впитывается, рвется глубже, наполняя, согревая, рождая ощущение полета.

Что со мной?

Медленно опускаюсь на колени, выгибаюсь дугой, подобно кошке, неожиданно для себя самой проявляя немыслимую пластичность. Я далеко не коряга, но сейчас тело новое, потрясающе грациозное, налитое силой, изяществом.

Золотисто-матовый свет поднимается вокруг. Машинально шагаю к воде — обычное отражение окутывают очертания животного, поразительно схожего с каном. Только глаза цвета зрелого янтаря и сверкающие перепончатые крылья за спиной напоминают об аджагарах.

Ах, нет! Еще диадема рогов, выступающих из густой шерсти, вплоть до идеально очерченных ушей.

Ничего не понимаю. Но впечатление правильности, необходимости, восторга случившегося наполняет. Члены поют, радость, вроде бы покинувшая навсегда, выгнанная страданиями, льется через край. Как же хорошо!

Точно я опять ребенок, не ведающий жестокости потерь, неотвратимости ударов судьбы, открывающий для себя восхитительный мир вокруг, приветливый, ласковый, добрый.

Крылья сами собой расправляются, унося ввысь.



Не успеваю посмотреть вниз, Тарелл прыжком настигает в воздухе. Снова та самая улыбка довольного кота, заснувшего у камина, мерцающие зрачки цвета новорожденных сумерек.

Мы несемся вперед, не касаясь земли. Новый взмах моих крыльев, скачок людоеда, еще взмах, еще скачок. Опаляющее тепло спутника пронзает на расстоянии, даря легкость, гибкость, энергию.

Сердце восторженно колотится, уголки губ сами приподнимаются, воля дурманит. Кислород прочищает голову, неутомимость позволяет наслаждаться каждым рывком. Чудится — могу бежать до края Галактики, без устали, без печали…

— Огни? — далекий призыв вырывает из неги. Будто нож входит меж ребер, поворачивается, ввинчивается. Кажется — тепло уходит куда-то сквозь рану, слабость камнем тянет вниз. В груди взрывается каскад боли, неумолимыми щупальцами дергая за каждый нерв.

Падаю, падаю, падаю…

Свист ветра в ушах переходит в гул, вибрацию, порождающую жуткую мигрень.

— Огни! — высокий, звонкий возглас ударяет в мозг. Съежившись от нахлынувших мук, лбом едва не врезаюсь в громадный камень.

Но что-то горячее, знакомое, упругое в последнее мгновение втискивается между мной и валуном. Распластываюсь на Тарелле, смягчившим удар. Перекатываюсь, еле-еле встав на трясущиеся, неверные лапы, то и дело норовящие подогнуться.

— Мама… — соленая роса капает с подбородка, поливая буйно разросшийся подорожник, — Мама, — воздух осколками стекла режет грудь.

Мягкие нотки тихого голоса, немного грустные… Тающие в воздухе слова…

Слезы комом встают в горле, плечи каменеют, сердце замирает, холод обдает с ног до головы.

Мама… Два слога, в которых вложено так много невыразимо дорогого, бесценного, навеки утерянного… Четыре буквы, всегда обозначавшие весь мир, схлопнувшийся однажды до крохотной точки, кровоточащей под ключицей.

— У нас нет выхода, — бархатистый, грудной голос альфы канов осип. — Ненавижу себя и его за это! Но твои слезы выжигают нутро хуже ревности, злости… Придумаем как быть… Только не плачь… Это единственное, чего не вынесу. Думаешь, речь только о ревности, собственничестве? Да, я собственник, каких свет не видывал! Да, одна мысль об этом заставляет желать рвать его на куски, ждать, когда заживет и драть заново, шкрябая когтями о проклятые неистребимые кости! Но, клянусь, проблема сложнее! Это может убить тебя! Уничтожить в самом начале или после… Тогда… Придется на коленях умолять его оторвать мне башку! А ведь у проклятущего выродка сочувствия ни на грош…

Мы разговариваем в животном обличье, и это не смущает. Шевелятся ли губы Тарелла? Не уловила.

Кан прерывается на полуслове, задирая голову.

Свинцовые тучи заволокли небо, нависли, изменив мир до неузнаваемости.

Птицы тревожно окликали друг друга, точно предупреждая о чем-то, загудел ветер, перелистывая ветки. Аромат свежести боролся с запахом опасности, адреналина, прозрачная влага, дугой летящая с отвесной скалы, посерела, замутилась, потускнела. Не успела и глазом моргнуть, сверху обрушились студеные капли дождя.

Вода полилась отовсюду — наступала, пленила, обездвижила, впитывалась в плоть, обжигая стужей.

Нежданно-негаданно под ногами разверзлась воронка. Меня закрутило до тошноты, спазмами подкатывающей к горлу, ломоты в висках, перед глазами все плясало с невероятной скоростью, усиливая рвотные позывы. Торопливо зажмурилась что есть сил, едва удержавшись от желания поискать Тарелла.

Странно, но дыхание не затруднилось. Я абсолютно точно опустилась на дно какого-то водоема. Запахи пропали, на перепонки давило со всех сторон, веки чуть открывались. Вокруг мельтешили мелкие рыбешки всех цветов радуги, пестрые и одноцветные, огибая незваную гостью, изредка задевая плавниками или хвостами.

Резкий рывок вверх заставил опять что есть сил зажмуриться. Альфа канов зубами вытащил меня на берег. Однако, выныривая, отчетливо услышала:

— Либо как они, либо как мы. Ты не сможешь обращаться в разных существ, подобное не для полукровок. Один облик, одна сущность ауры на всю жизнь.

— Я что? — озиралась, краем глаза заметив взволнованное лицо Тарелла. Он уже человек?

— Аджагара в силах ненадолго принимать любую форму, — звук обрушился сверху, придавив к земле, руки вцепились в свежую траву, аромат мятного сока ударил в нос. Я тоже снова в человеческом теле?

— Не понимаю… — выдавила из саднящего горла, спешно откашливаясь.

— Нишати — своего рода оборотни, — методично цедил неведомый собеседник, — Сотканный из биополя образ осязаем, хотя и слегка прозрачен. Тебе подобные вольны выбрать звериную сущность. Любую. Но одну и на всю жизнь. Черты прародителей останутся — крылья, чтобы летать между Вселенными, рога, чтобы соединяться с энергооболочкой, видеть его, вытягивать факты, золото покрова для исцеления. Но в теле неящера попасть в миры творцов невозможно…